Для развлечения гроб приволокли раньше времени. В гробу лежал коричневый, как индус, хорошенький юноша красноармеец, с обнаженными зубами, как будто смеющийся, с распоротым животом, по фамилии Грачев. (Перед этим мы смотрели на какую-то умершую старушку – прикрытую кисеей – синюю, как синие чернила.) Долго и канительно возились сифилитики с газом. Наконец молодой строитель печи крикнул: – Накладывай! – похоронщики в белых балахонах схватились за огромные железные щипцы, висящие с потолка на цепи, и, неуклюже ворочая ими и чуть не съездив по физиономиям всех присутствующих, возложили на них вихляющийся гроб и сунули в печь, разобрав предварительно кирпичи у заслонки.
Смеющийся Грачев очутился в огне. Сквозь отверстие было видно, как горит его гроб – медленно (печь совсем холодная), как весело и гостеприимно встретило его пламя. Пустили газу – и дело пошло еще веселее. Комиссар был вполне доволен: особенно понравилось всем, что из гроба вдруг высунулась рука мертвеца и поднялась вверх – «Рука! рука! смотрите, рука!» – потом сжигаемый весь почернел, из индуса сделался негром, и из его глаз поднялись хорошенькие голубые огоньки. «Горит мозг!» – сказал архитектор.
Рабочие толпились вокруг. Мы по очереди заглядывали в щелочку и с аппетитом говорили друг другу: «раскололся череп», «загорелись легкие», вежливо уступая дамам первое место. Гуляя по окрестным комнатам, я со Спесивцевой незадолго до того нашел в углу… свалку человеческих костей. «Летом мы устроим удобрение!» – потирал инженер руки…».
Такие вот «жизнерадостные» записки от добродушного Корнея Ивановича Чуковского, автора всем известных веселых стихов для детей. Нужны комментарии?
Ни могилы, ни памятника…
Последние годы в Петербурге с невероятной поспешностью устанавливают монументы литераторам. Не успели поставить памятники Бродскому и Довлатову, как буквально через несколько месяцев после смерти открыли памятник Даниилу Гранину. Однако целому ряду других выдающихся поэтов и писателей, которые жили в нашем городе, памятников до сих пор нет. Нет, например, памятника гению русской поэзии Федору Тютчеву, нет памятника замечательному писателю Николаю Лескову. Нет памятника и злодейски расстрелянному большевиками выдающемуся русскому поэту Николаю Гумилеву. А между тем памятники ему есть в Бежецке, в Коктебеле, в Харькове на Украине, в Латвии в усадьбе Арендоле и даже в США – памятный знак на Аллее поэтов в Гай Мейсон парке в Вашингтоне. Но ни в Петербурге, ни в Царском Селе, ни в Кронштадте их до сих пор нет. Даже место захоронения Гумилева до сих пор точно не установлено.
Гумилев родился в дворянской семье кронштадтского корабельного врача Степана Яковлевича Гумилева. В детстве он был слабым и болезненным ребёнком, его постоянно мучили головные боли. Стихи начала писать рано, первое четверостишие создал в возрасте шести лет. Поступил в знаменитую Царскосельскую гимназию, однако, проучившись лишь несколько месяцев, из-за болезни перешёл на домашнее обучение. Он снова в нее поступил, когда семья вернулась в Царское Село после поездки на Кавказ. Но учился плохо, гения поэзии едва не исключили, при окончании гимназии в его аттестате была всего одна пятерка – по логике. Уже тогда Гумилева больше всего интересовали стихи, и за год до окончания гимназии была издана его первая книга стихотворений.
Затем молодой поэт уехал учиться во Францию. Слушал лекции по французской литературе в Сорбонне, изучал живопись, издавал литературный журнал. В Сорбонне Гумилёв познакомился с молодой поэтессой Елизаветой Дмитриевой, которая через несколько лет сыграла роковую роль в его судьбе.
Муза дальних странствий страстно влекла поэта. Он побывал в Италии, в Турции, в Египте, в Греции. Много путешествовал по Африке, бродил по пустыням, испытал множество приключений. Всем запомнились его волшебные строки:
Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд
И руки особенно тонки, колени обняв.
Послушай: далёко, далёко, на озере Чад
Изысканный бродит жираф.
В Аддис-Абебе русский поэт побывал на парадном приёме у негуса. В Хараре познакомился с расом Тэфэри, впоследствии ставшим императором Хайле Селассие I. Поэт подарил будущему императору ящик вермута. В результате своих путешествий Гумилев стал одним из крупнейших исследователей Африки. Привёз в Музей антропологии и этнографии (Кунсткамеру) в Санкт-Петербурге богатейшую коллекцию.
Дуэль на Черной речке
Вернувшись в Россию, Гумилёв стал посещать знаменитую «Башню поэтов» Вячеслава Иванова, где завел множество новых литературных знакомств. Вновь встретил Елизавету Дмитриеву, у них завязался роман. Но Дмитриева предпочла Гумилёву другого знаменитого тогда поэта – Максимилиана Волошина. Осенью, когда скандально была разоблачена личность Черубины де Габриак – литературная мистификация Волошина и Дмитриевой, и Гумилёв позволил себе нелестно высказаться о поэтессе, Волошин публично дал ему пощечину. И тут же получил вызов. Дуэль состоялась 22 ноября 1909 года на Черной речке. Волошин стрелял дважды, и каждый раз была осечка, Гумилев же демонстративно выстрелил вверх.
25 апреля 1910 года Николай Гумилев женился. Его женой стала Анна Горенко, ставшая знаменитой поэтессой Анной Ахматовой. Венчание произошло в Николаевской церкви села Никольская слободка возле Киева. При активнейшем участии Гумилёва был основан «Цех поэтов», в который, кроме Гумилёва, входили Анна Ахматова, Осип Мандельштам, Сергей Городецкий, Елизавета Кузьмина-Караваева (будущая монахиня «Мать Мария», погибшая от рук гестапо) и другие стихотворцы. В 1912 году Гумилёв заявил о появлении нового художественного течения – акмеизма, в которое были вовлечены члены «Цеха поэтов». Акмеизм провозглашал материальность, предметность тематики и образов, точность слова.
Решив получить высшее образование, Гумилёв поступил на историко-филологический факультет Петербургского университета, где изучал старофранцузскую поэзию. Вскоре у него и Ахматовой родился сын Лев, ставший потом знаменитым историком.
После начала Первой мировой войны 1914 года Гумилёв записался добровольцем в армию. В то время почти все именитые поэты охотно слагали или патриотические, или военные стихи, но в боевых действиях добровольцами участвовали всего лишь двое: Гумилёв и Бенедикт Лившиц.
Гумилёв был зачислен вольноопределяющимся в Лейб-гвардии Уланский Её Величества полк. 19 ноября состоялось первое сражение. За ночную разведку перед сражением поэт был награждён знаком отличия военного ордена (Георгиевского креста) и повышен в звании до ефрейтора. В 1915 году на Западной Украине (Волынь) он получил 2-й Георгиевский крест, которым очень гордился. В окопах Гумилев оставался вплоть до января 1917 года.
В 1917 году он решил перевестись на Салоникский фронт и отправился в Русский экспедиционный корпус во Францию. Прибыв в Париж, проходил службу в качестве адъютанта при комиссаре Временного правительства, 10 апреля 1918 года поэт вернулся в советскую Россию в то время, когда из нее многие уже бежали.
Снова в России
В 1918–1920 годах Гумилёв читал лекции о поэтическом творчестве в Институте живого слова. В 1920 году был учреждён Петроградский отдел Всероссийского Союза поэтов, куда вошёл и Гумилёв. В 1921 году поэт опубликовал два сборника стихов. С весны 1921 года он руководил студией «Звучащая раковина», где делился опытом и знаниями с молодыми поэтами, читал лекции о поэтике.
Гумилев был отчаянно смелым человеком не только на войне. Ирина Одоевцева вспоминала, что однажды на вечере поэзии у балтфлотцев в революционном Петрограде, он читал свое знаменитое стихотворение «Капитаны» и отчетливо продекламировал:
Я бельгийский ему подарил пистолет
И портрет моего государя.
За упоминание про «моего государя» в те времена можно было сразу получить пулю в лоб от «братишки» в клешах. «По залу, – писала Одоевцева, – прокатился протестующий ропот. Несколько матросов вскочило. Гумилев продолжал читать спокойно и громко, будто не замечая, не удостаивая вниманием возмущенных слушателей. Кончив стихотворение, он скрестил руки на груди и спокойно обвел зал своими косыми глазами, ожидая аплодисментов. Гумилев ждал и смотрел на матросов, матросы смотрели на него. И аплодисменты вдруг прорвались, загремели, загрохотали. Всем стало ясно: Гумилев победил. Так ему здесь еще никогда не аплодировали…»
«Мало кто так умирает…»
Живя в Советской России, Гумилёв не скрывал своих взглядов – открыто крестился на храмы. На одном из поэтических вечеров он на вопрос из зала – «каковы ваши политические убеждения?», он смело ответил: «Я убеждённый монархист». За все это поэт потом жестоко поплатился.
3 августа 1921 года Гумилева арестовали по подозрению в участии в заговоре «Петроградской боевой организации Таганцева» и вскоре он был расстрелян. Есть несколько версий относительно причастности Гумилева к заговору Таганцева. Согласно советской, он участвовал в заговоре, по второй – он знал о заговоре, но не донес, что в те времена считалось преступлением. А по третьей, заговора не было вообще, он полностью был сфабрикован ЧК в связи с Кронштадтским восстанием.
Свою трагическую смерть Гумилев предвидел, и еще в 1921 году сам себе написал эпитафию в стихах:
В красной рубашке с лицом, как вымя,
Голову срезал палач и мне,
Она лежала вместе с другими
Здесь в ящике скользком, на самом дне…
О мужественном поведении Гумилева в ЧК ходили легенды. Из тюрьмы он писал жене: «Не беспокойся обо мне. Я здоров, пишу стихи и играю в шахматы». Перед расстрелом поэт написал на стене камеры: «Господи, прости мои прегрешения, иду в последний путь».
Г. Иванов передает рассказ С. Боброва, поэта-футуриста, кокаиниста и большевика, возможно, чекиста, с каким достоинством Гумилев вел себя на расстреле: «Знаете, шикарно умер. Я слышал из первых уст. Улыбался, докурил папиросу… Даже на ребят из особого отдела произвел впечатление… Мало кто так умирает…»