Улицы ожили. Множество новобранцев в новехонькой форме деловито сновали по тротуарам. Повсюду слышалось пение, звуки патефонов и гармошек: мобилизованные спешили в последний раз напиться и отпраздновать отъезд на фронт. Почему-то в июне-июле появилось в продаже множество хороших, до тех пор дефицитных книг. Невский проспект превратился в огромную букинистическую лавку: прямо на мостовой стояли столы с кучами книжек. В магазинах пока еще было продовольствие, и очереди не выглядели мрачными».
Нож в масло
В начале войны немецкие армии, рассказывает Никулин, вошли на нашу территорию, как раскаленный нож в масло. Чтобы затормозить их движение не нашлось другого средства, как залить кровью лезвие этого ножа. Постепенно он начал ржаветь, тупеть и двигался все медленней. А кровь лилась и лилась. Так сгорело ленинградское ополчение. Двести тысяч лучших, цвет города. Но вот нож остановился. Был он, однако, еще прочен, назад его подвинуть никак не удавалось. И весь 1942 год лилась и лилась кровь, все же помаленьку подтачивая это страшное лезвие. Так ковалась наша будущая победа.
Кадровая армия погибла на границе. У новых формирований оружия было в обрез, боеприпасов и того меньше. Опытных командиров – наперечет. Шли в бой необученные новобранцы…
– Атаковать! – звонит Хозяин из Кремля.
– Атаковать! – телефонирует генерал из теплого кабинета.
– Атаковать! – приказывает полковник из теплой землянки.
И встает сотня Иванов, и бредет по глубокому снегу под перекрестные трассы немецких пулеметов. А немцы в теплых дзотах, сытые и пьяные, наглые, все предусмотрели, все рассчитали. Все пристреляли и бьют, бьют, как в тире. Однако и вражеским солдатам было нелегко. Недавно один ветеран рассказал мне о том, что среди пулеметчиков их полка были случаи помешательства: не так просто убивать людей ряд за рядом – а они все идут и нет им конца.
Полковник знает, что атака бесполезна, что будут лишь новые трупы. Уже некоторых дивизиях остались лишь штабы и три-четыре десятка людей. Были случаи, когда дивизия, начиная сражение, имела 6–7 тысяч штыков, а в конце операции ее потери составляли 10–12 тысяч – за счет постоянных пополнений…
Один лишь номер
От дивизии нашей давно остался один лишь номер, повара, старшины да мы, около пушки. Скоро и наш черед… Каша опять с осколками: когда подносчик пищи ползет, термос на его спине пробивает… Хочется пить и болит живот: ночью два раза пробирался за водой к недалекой воронке. С наслаждением пил густую, коричневую, как кофе, пахнущую толом и еще чем-то воду. Когда же утром решил напиться, увидел черную, скрюченную руку, торчащую из воронки…
Гимнастерка и штаны стали как из толстого картона: заскорузли от крови и грязи. На коленях и локтях – дыры до голого тела: проползал. Каску бросил, тут их мало кто носит, но зато много валяется повсюду. Этот предмет солдатского туалета используется совсем не по назначению. В каску обычно гадим, затем выбрасываем ее за бруствер траншеи, а взрывная волна швыряет все обратно, нам на головы… Покойник нестерпимо воняет. Их много здесь кругом, старых и новых. Одни высохли до черноты, головы, как у мумий, со сверкающими зубами. Другие распухли, словно готовы лопнуть. Лежат в разных позах. Некоторые неопытные солдаты рыли себе укрытия в стенах траншеи, и земля, обвалившаяся от близкого взрыва, придавила их. Так они и лежат, свернувшись калачиком, будто спят, под толстым слоем песка. Картина, напоминающая могилу в разрезе. В траншее тут и там торчат части втоптанных в глину тел: где спина, где сплющенное лицо, где кисть руки, коричневые, под цвет земли. Ходим прямо по ним.
«Что делают, гады!»
…Уже третий день пехота штурмовала деревню. Сперва пошла одна дивизия – 6 тысяч человек. Через два часа осталось от них две тысячи. На другой день оставшиеся в живых и новая дивизия повторили атаку с тем же успехом. Сегодня ввели в бою третью дивизию, и пехота опять залегла. Густая россыпь трупов была нам хорошо видна на склоне холма. «Что делают, б…!» – твердил полковник, а на холме бушевал огонь. Огромные языки пламени, клубы дыма, лес разрывов покрывал немецкие позиции. Били наша артиллерия, катюши, минометы, но немецкие позиции оставались целы и косили наступавшие полки. «Что делают, гады! Надо же обойти с флангов! Надо же не лезть на пулеметы, зачем гробить людей!» – все стонал полковник. Но «гады» имели твердый приказ и выполняли его…
Хозяин из Москвы ткнул пальцем в карту, велит наступать. Генералы гонят полки и дивизии, а начальники на месте не имеют права проявлять инициативу. Приказ: «Вперед!», и пошли умирать безответные солдаты. Пошли на пулеметы. Обход с фланга? Не приказано! Выполняйте, что велят. Да и думать и рассуждать разучились. Озабочены больше тем, чтобы удержаться на своем месте, да угодить начальству. Потери значения не имеют. Угробили одних – пригонят других. Иногда солдаты погибали, не успев познакомиться перед боем…
Великий Сталин, не обремененный ни совестью, ни моралью, создал столь же великую партию, развратившую всю страну и подавившую инакомыслие. Отсюда и наше отношение к людям…
«Что делают, гады! Ах, что делают, сволочи!» – все твердил наш полковник. Мы сидели рядом и смотрели с высоты на творившееся перед нами злодейство. Вдруг связист позвал полковника. Выслушав то, что говорили ему по телефону, полковник повернулся к нам: «Разведчиков и радистов накрыло тяжелым снарядом на подступах к деревне. Собирайтесь, пойдете им на смену!» Он указал пальцем туда, на холм, в кромешный ад огня и дыма. «Есть!» – ответили мы.
Но нужно ли это? Нужна ли нам страшная правда Никулина? Не есть ли это «очернение» нашего подвига, великой Победы нашего народа, как считают некоторые? Нет, наоборот! Страшная, беспощадная правда Николая Никулина поднимает этот подвиг на небывалую высоту, убедительно показывает, что, несмотря на все то, о чем он с горечью и болью писал, мы победили сильнейшую армию мира, а именно потому бессмертный подвиг народа, подвиг миллионов Никулиных становится еще более величавым и поражающим воображение.
На языке готов
В книге Никулина есть поразительные страницы, свидетельствующие о неоспоримом моральном превосходстве русского солдата над гитлеровцами, которые надменно считали, что воюют со страной «унтерменшей», недочеловеков. Однажды, пишет автор, в зимние дни конца 1943 года, когда холод сковал тундру и скалы Кольского полуострова, русские разведчики притащили из вражеского тыла здоровенного рыжего верзилу – майора. Фамилия его начиналась с приставки «фон». На допросах он молчал, презрительно глядя на своих противников с высоты своего двухметрового роста… Его допрашивали много раз, лупили, но безуспешно. Наконец, кто-то из переводчиков, устав, решил обратиться к Дьяконову (тоже переводчику, мобилизованному ученому из Ленинградского университета – прим. ред.). Игорь Михайлович предложил немцу закурить и, помолчав, спросил его: «Кем Вы были до войны?» Тот удивился: немецкий этого русского был безупречен… Он процедил сквозь зубы, совсем не уверенный, что этот варвар поймет; «Филологом». – «Да, чем же вы конкретно занимались?» – «Языком времен готов». Дьяконов был взволнован. Давно-давно, в детстве, ему с братом попалась рукопись стихотворения готских времен из библиотеки отца. Это стихотворение не
было опубликовано, о нем знали только узкие специалисты, человек восемь-семь на всем земном шаре. С трудом вспоминая, Дьяконов стал декламировать готские стихи… И вдруг верзила-немец словно сломался, согнулся, опустил голову, и крупные слезы покатились из его глаз. Он обнял Дьяконова, несколько минут приходя в себя, переживая крушение своих представлений о русских, о мире, и потом заговорил, заговорил, заговорил…
Переводчики пристали к Дьяконову с расспросами, как он сумел добиться такого успеха? Но понять это им было не дано, так же, как многие не понимают, почему вообще русские победили немцев в этой страшной войне.
Так кто же победил?
Как ни странно, лучше всех это понял Сталин. Еще в 1941 году, убедившись в том, что в армии развал, а от войск, стоявших на границе, осталось всего восемь процентов и стране грозит катастрофа, он обратился к тем, кого топтал, над кем измывался долгое время – к народу: «Братья и сестры…» Позже он ослабил пресс, придавивший церковь, ввел погоны в армии, тем самым возродив дореволюционные традиции, упразднил институт комиссаров, распустил Коминтерн, реабилитировал многих арестованных ранее военачальников. Великие полководцы прошлого – Суворов, Кутузов, еще недавно обливаемые грязью самим Сталиным, вернулись на русские знамена… И народ сплотился, тем более, что немцы своими безобразиями, убийствами, насилием над мирным населением уничтожили всякие иллюзии, связанные с ними в начале войны: многие крестьяне, загнанные в колхозы, жители ГУЛАГа, да и просто население городов и деревень, ждали их, как освободителей. Теперь эти иллюзии рухнули. Немцы увидели перед собой единый, вставший против них народ. Так кто же победил немцев? Сталин и его партия? Или Дьяконов и миллионы других, подобных ему?» – спрашивает Никулин в конце своей книги. Ответ ясен: победил русский народ. А потому, как ни страшны те военные ужасы, которые описаны у Никулина, это – глубоко патриотическое произведения. Оно показывает, что не смотря на тяжелейшие испытания, наш народ разгромил сильнейшую армию мира, спас Европу и весь мир от фашистского рабства. Вот это и есть настоящий, а не бутафорский патриотизм. Это и есть подлинная правда войны. Быть патриотом, – это значит, не бояться открыто, во весь голос говорить правду, какой бы горькой, она порой ни была. Что и сделал в своей книге профессор Эрмитажа, дошедший до Берлина русский солдат Николай Никулин. Он имел на это право. Он завоевал его кровью. Вечная ему память, вечная слава!
Любимый писатель президентов США
Как ни удивительно, но это действительно так. Речь идет о самой известной в США писательнице. А ее книга «Атлант расправил плечи» – вторая по тиражам в Америке после Библии. Но самое главное, что речь идет об авторе, родившемся в Петербурге, об Алисе Розенбаум, которая уже за океаном превратилась в легендарную в Америке Айн Рэнд.