— Ты ответишь на все вопросы этого господина.
— Георгий… как отчество?
— Жора я.
— Жора, как давно вы дежурите возле дома Юлии Глан?
— С двадцать пятого апреля, через день.
— А еще кто?
— Михалыч, он сегодня выходной.
— А в Дом литераторов вы ее сопровождали?
— Не, никуда.
— С какой целью вы во дворе сидите?
— Нам сказано, — он взглянул на хозяина, — мы и сидим. Вообще по хозяйству облегчить, чего починить, бордо купить… Она кончала роман.
— Почему-то Юлия об этих дежурствах мне не говорила.
— Привыкла. Я часто присутствую.
— Круглые сутки?
— Не. В двенадцать ночи в дверь звякну — все нормально и уезжаю.
— Вам случалось узнавать людей, которые к ней приходили?
— Вас узнавал, потому что с нею видал. А про остальных не знаю, мало ли их там в дом ходит. Я ж не телохранитель.
— Расскажите про вечер четверга.
— Ну, на лавке сидел, она появляется, одетая как для выхода, в белый «топик» и белые брючки. Сказала, чтоб не ждал, поздно вернется. И на улице села к вам в «копейку». Я звякнул Джону Ильичу, доложил, что объект смылся допоздна.
— И вы уехали?
— Не, свое время отсидел, потом отъехал.
— Вы и раньше точно так же дежурили?
— При «Двуличном ангеле» точно так же, а до этого я в фирме не работал.
— Она тогда с кем-нибудь выезжала?
Охранник развернулся, как терминатор, мощным туловищем к хозяину. Тот кивнул.
— С шефом, — пробасил Жора.
— Ладно, свободен. — Вагнер дождался, покуда за парнем закроется дверь, нажал вызов на своем мобильнике, протянул его мне. — Слышите? Все время длинные гудки! А «Мария Магдалина» уже заявлена!
Он издательский «фанат», но не убийца!
— Джон Ильич, — сказал я в отчаянии чистую правду, — мне неизвестно, где она.
— Про какую дачу вы намекали?
— Мне приснился дом в лесу, — попробовал я нести прежнюю околесицу, — погреб, русская печка…
Он перебил:
— Я человек конкретный, и вам не советую придуряться. Где и когда вы расстались с Юлой?
Сколько еще дней, месяцев, лет мне нужно будет врать, врать, врать?
— На Белорусском вокзале. Она заявила, что у нее свидание с одним человеком на какой-то даче, и уехала на электричке… Может, с вами свидание?
Вагнер не отвечал, задумавшись.
— Может, с вами? — нажимал я нагловато, иначе «Зигфрида» не проймешь. — Что вы имеете против Чистого Ключа?
Он очнулся, вновь превратившись в вульгарного шута, даже дернулся положить ноги на стол, едва сдержался.
— Не против Ключа, но там где-то неподалеку святой папа пребывает, совесть нации. Который, антр ну, смертельно завидует дочке.
— У вас есть доказательства?
— Юбилейчик его помните? Он даже передачу с нею по телеку вынести не смог.
— Это не улики.
— Зачем улики? Мы не в суде. Но непогрешимость папы я прошибу, будь спок!
— Каким образом?
— Любым. За каждым что-то есть… грешки или грешищи. Где там у него дача-то?
— В поселке Холмы, улица Розы Люксембург. Вы собираетесь…
— Надо. А то распропагандирует к черту! Или подкупить, чтоб не лез, а? Как вы думаете?
— Чем?
— Да издам. Трехтомник, например. А что — идея! До сих пор читатель у него есть. И вообще: реализм помаленьку входит в моду.
Любовники для Юлии
В Дом литераторов я удачно проник с другого хода, с Поварской, бросая бравым ребятам в смокингах, расставленным по пути: «В Дубовый зал!» Был пустой час перед вечерним загулом, мне не препятствовали; я сел за наш столик под лестницей, которая своим старинным изяществом претендовала на произведение искусства. Мне повезло, работал смуглый густобровый Вадик. Я, голодный, как волк ранней весной, заказал ужин. И еще подсуетился, надеясь завязать дружбу, что он, де, вылитый французский гарсон.
— Я из донских казаков, — сообщил Владислав сдержанно. — Что будем пить?
— Кофе и минеральной воды, пожалуйста.
Ведь официант потеряет ко мне интерес!
— А там поглядим, — добавил я с щедрой улыбкой. — Еще не вечер.
Он принес салат и рыбу. И вдруг сам заметил:
— Вы сегодня один.
— Она меня бросила. (Я почувствовал истинную горечь этих слов и едва сдержал слезы… бросила с чьей-то помощью!) Напиться, что ль? Вам со мной нельзя?
— Нельзя, Алексей.
Даже имя мое знает, профессионал! Скоро миллионы узнают: убийца юной прелестной Юлии Глан, знаковой фигуры нового столетия сатаны, получившей там и сям бункеров-антибункеров и чуть не удостоившейся Нобелевской! — захлебываясь от азарта, разнесут журналисты жгучую весть по миру: преступник пока не сознался!
— Бордо принести? — принял участие гарсон. — А лучше б водки.
— Владик, она внезапно исчезла. Я не знаю, что с ней. Предчувствую беду.
— Так принести водки?
— Может, попозже. Знаете, она жаловалась, что ее кто-то преследует, а я, дурак, думал: поклонники таланта, нормальное дело. Ведь мы с ней недавно познакомились. Вот за этим столиком она писала.
— Никогда не видел, — удивился Владик. — Ну если в уме.
— Меня вот что убивает. Время идет — а вдруг ей требуется срочная помощь?
— А вы позвоните по мобильнику.
— Длинные гудки.
— Ни фига себе! Ей обычно всю дорогу названивают.
— Вот как? А скажите…
Тут гарсона подозвал важный метрдотель, что-то строго выговаривая, потом важно удалился. Владик огляделся, проскользнул к моему столику, шепнул:
— Вы читали в «Труде», как одного братка с мобильником захоронили и из могилы гудки слышались?
— Господь с вами!
— Жалко девчонку, да может, обойдется.
— Я надеюсь, конечно, но нужны хоть какие-то зацепки. С кем она тут бывала до меня?
Владик с таинственным видом развел конспирацию:
— Закажите еще кофе.
— Да, пожалуйста!
Принес, поставил передо мной чашечку, наклонившись.
— Она почти всегда была одна. Многие разбежались бы — но шиш! Редко кто-нибудь подсядет на минутку, по-приятельски. Юлия помните?
— А еще?
— Еще одно время приходила она с лысым кудрявым дядькой, явно богатым. На писателя не похож.
— Какие у них были отношения, на ваш взгляд?
— Ага, я скажи — а вы убей.
— Владик! — протянул я с ласковой укоризной.
— Старик перед ней раболепствовал. Те самые отношения.
— А вы не ошибаетесь? Он ее издатель.
Юноша пожал плечами, отошел, я сказал вдогонку:
— Кофе, пожалуйста.
Повторилось давешнее. Владик — вполголоса:
— С тех пор, как Юля стала писательницей, она обычно сидела тут одна, значит, сочиняла.
— А до тех пор?
— У нее был бойфренд.
— Ишь, какая у вас память, — польстил я, — настоящий профи.
— Юлька мне нравилась, — признался он, — даже очень. Единственная из писательниц не крокодил, ей бы моделью работать. — Официант серьезно задумался, как бы взвешивая шансы. — Хотя нет, она росту маленького.
— Имя того друга помните?
— По-моему, я и не знал… и уж годы прошли.
— Как он выглядел?
— Как мертвец, до того тощий и бледный.
— Больной? Немолодой?
— Да нет, парнишка. Волосы очень рыжие и вьются.
Контрольный звонок и зажженная свеча
Суббота началась и завершалась Покровским, который будто и не уходил со своего балкона и диалог между нами будто не прерывался.
— Алексей, я вот думаю: вам бы уехать на время.
— Меня сегодня об этом просил Вагнер.
— Вы ему все рассказали? — ахнул Покровский.
— Никому, кроме вас…
— Смотрите! Это страшный человек. Лично я его почти не знаю, но в издательских кругах он имеет репутацию «крутого». Не в ироническом, а в том, смертельном смысле: происхождение темно и неясно, способен на все.
Литературовед, несмотря на волнение и завороженность тайной, выражался в своем ясном стиле русской классики.
— Я беспокоюсь за вас по двум причинам. Ваши действия могут заинтересовать (если уже не заинтересовали) убийцу, и он примет контрмеры. Понимаете? Терять ему нечего. И второе: как только станет известно об исчезновении нашей знаменитости, «органы» найдут козла отпущения. Догадываетесь, кого?
— В понедельник я сам заявлю.
— Вас арестуют. Уезжайте.
— У меня еще осталось воскресенье.
— Что это даст!
— А что даст, если я сбегу и меня поймают? Непременно, потому что деваться мне…
— Археологу? Не найти нору?
— Не хочу в нору!
— Хотите найти убийцу. Вы — сильный человек.
Как он ошибается! Мистической могильной плитой (ведь я слышал голоса людей наверху, на моем «кладбище») меня придавил ужас той ночи; я извиваюсь под ней, имитируя следствие, чтоб не думать о будущем. Которое, судя по всему, для меня беспросветно.
— Почему Вагнер хочет убрать вас с дороги?
— Боится, что я дурно повлияю на его автора.
— Жизнь и смерть — какая божественная ирония! Поздно.
— По его словам, Юля намекала, будто хочет бросить писать.
— Неужели это возможно — преодолеть такой великий соблазн? — вскричал Платон.
— Вы увлеклись, — угрюмо заметил я. — Для мертвых нет соблазнов.
Он возразил, как-то содрогнувшись:
— Мертвые не могут передвигаться.
— Я вынул нож из трупа. — На меня, как всегда внезапно, накатила та противная мелкая дрожь. — Труп украли. А что с мобильником, не знаю.
— С мобильником? — прошептал Платон.
— Она носила его в сумочке. Всякий раз, как мы встречались, ей звонил убийца.
— Убийца? — снова эхо шепотом.
— Я так думаю. Другие разговоры были обычные, она обращалась к собеседнику по имени, да и мне сообщала, кто, что… А вот один обязательный «контрольный» звонок был особенный. Вызывающая интонация, провокационный текст: да, я с мужчиной!.. Она дразнила свою смерть.
— И вы не спросили, кто это?
— Спросил. Она сказала, что это ее литературный агент беспокоится, работает ли она. Но Вагнер утверждает, что никаких таких агентов у нее не было… — Я вдруг вспомнил Владика: — Если мобильник в могиле, туда можно дозвониться?