— Что случилось?
— Мне надо срочно позвонить!
— Пойдемте.
Мы поднялись в маленькую мансарду, как бы деревянную башенку на фронтоне, откуда (я отвлекался во внешний мир, чтоб не сойти с ума) был великолепный обзор: и озера, и Чистый Ключ, и лес… В том лесу!
— Да что с вами? Вот телефон. Но прежде скажите, что случилось.
— Я звоню в милицию. Юля погибла.
— Вы совсем псих!
— Правда, Федор Афанасьевич. Она там.
— Где?
Я заново переживал состояние стресса: как я в окошко заглянул и сквозь решетку, сквозь пыльные двойные стекла не вдруг понял, что на тахте мертвое тело. В белых штанах и маечке… нет, как-то еще называется… неважно! Юлия была в белом, мягкая такая материя, вроде фланели…
— Где она? — прошептал отец.
И я зашептал:
— Вон в том лесу… вы же там бывали?.. в том доме.
Он развернулся и ушел, я догнал его уже на берегу.
— Вы знаете, куда идти!
Старцев повел широкими (когда-то могучими, теперь костлявыми) плечами. От меня все отмахиваются, как от мухи.
— Нет, скажите!
— Я знал, что вы догоните и покажете. Как она погибла?
— Ее зарезали столовым ножом.
— Ты?
— Нет.
Он шагал так крупно, что я — почти вдвое моложе — едва поспевал.
— Понимаю, как вам трудно поверить…
— Помолчите.
Молча мы добрались до опушки, я нашел тропинку в мокрых папоротниках и зашагал под конвоем классика, слыша за спиной искаженный голос:
— Кто убил ее?
— Не знаю!
— Когда?
— Ночью в четверг.
— И вы до сих пор!..
— Она исчезла!..
— Вы нас предупредили тогда!..
— Она исчезла! Труп исчез, а сегодня появился… там, на пурпурной тахте… — объяснял я, как маньяк, вдруг оборотился… и успел увернуться от его объятий. Последних объятий в моей земной жизни: намерение не оставляло сомнений, огромные лапы тянулись к моему горлу.
— Вы хотите меня убить?
— Ты опасен, подонок.
Я и сам не слабак, но неимоверная усталость внезапно навалилась, я замер перед ним — будь что будет! — но успел довести до сведения:
— Они едут. Я сказал, что с вашей дачи звоню.
Несколько секунд мы смотрели друг на друга, никто не опустил глаз. Но я почувствовал, что могу ставить условия:
— Идите вперед, все время по тропинке.
Вскоре в нежной зелени показались старые бревна, выплыла замшелая крыша с ржавой трубой… Старцев приостановился.
— Где моя дочь?
— Внутри.
— Не может быть!
— Там труп.
Он подошел к двери и с нечеловеческой силой вырвал болты из почерневшего за век дерева. Ворвался внутрь, я за ним — мимо печки в пурпурную комнату. Уж не снится ль мне?.. Бутылка, те же наполовину черно-красные бокалы, человек, ничком лежащий на диване. В спине нож!
— Но ведь это не!.. — я не смог докончить, до того был потрясен.
Федор Афанасьевич осторожно повернул жертву набок, голова завалилась назад, безжизненно уставились в потолок зеленые глаза под спутанными рыжими кудрями.
— Это же сын Лады, как же так, это ее сын… — забормотал писатель, как я давеча, с безумной ноткой. — Это вы его?..
— Нет!
— Вам надо лечиться.
Добрый, ловкий и быстрый
— Так-так, — время от времени кивал седой головой следователь Степан Сергеевич Быстров, майор, поддакивая, — понимаю.
А я понимал, что ничего он не понимает, да особо и не старается. Старик сразу поверил «писателю земли русской» про меня: серийный убийца. Он то ли слушал, то ли нет (впрочем, иногда что-то черкал на листе бумаги), а я торопился поведать, пока не впихнут в камеру, как можно больше, все повторяя про два убийства. ДВА! Анализ крови на пурпурном ковре подтвердит. Преступления связаны между собою, но не мной, я всего лишь свидетель, поверьте!.. Как же, поверит мне хоть кто-нибудь, держи карман шире! И первый же вопрос это подтвердил:
— Стало быть, как только вы увидели Юлию Старцеву-Глан по телевизору, то решили, что она должна умереть?
Ага, пошли по линии «маньяка»! Но не успели сделать и шагу, как ожил телефон на столе (меня уже отвезли в районное отделение, и мы сидели в тесном кабинетике тет-а-тет, никто нам не мешал, даже телефон, по случаю воскресенья, до сих пор в допрос не вмешивался), майор поднес трубку к уху: «Быстров слушает, — выслушал, лаконично приказал: — Так и езжайте по указанному адресу», — и вернулся ко мне:
— Почему вы решили, что она должна умереть?
— Ничего я не решил, просто почувствовал, что ей угрожает опасность.
— Просто, говорите? Но какие-то основания для такого публичного заявления у вас имелись?
Я пожал плечами («Запах смерти», — надо бы сказать!) и сказал безнадежно:
— Интуиция.
— Так-так, понимаю. — Старик подтянул с носа на глаза очки и взял со стола свою бумажку. — Кроме вас, передачу «Русский Логос» смотрели, вы говорите… Старцев, его дочь Мария, Тихомирова, Громов, Вагнер, Покровский и Страстов. Семь человек. Как они оказались у телевизора?
(Однако он меня слушал внимательно!)
— Как и я. Из столовой прошли в прихожую и столпились в дверях.
— Кто предложил покинуть банкетный стол и посмотреть передачу?
— Фотокор Страстов. По его словам, про участие Юлии в «Логосе» он узнал от коллеги. Но хозяин не дал досмотреть и нас всех увел к столу.
— Вспомните, в какой именно момент сработала ваша интуиция.
— Вы задаете неожиданные вопросы… — с внезапно вспыхнувшей надеждой я постарался сосредоточиться. — Юла говорила о блаженстве нищих и кротких, о своем Ангеле… ведущий, помню, сострил про демона… Нет, не то! Что-то завязано на Ангеле, может, потому что второй роман ее называется «Двуличный ангел»?
— Что завязано?
— Страх.
— Чего вы испугались?
— Смерти.
— При чем тут ангел?
— Не могу сообразить. Ни с того ни с сего! Быстров сказал ласково:
— А если подумать? Молодой мужчина в расцвете сил в интеллигентной компании вдруг пугается. С вами раньше такое бывало?
— В экспедиции на Памир… Но я не улавливаю связи.
— А я тем более. Остановимся на этом моменте, поскольку ваши предчувствия уж так жутко исполнились. Разговор про ангела-демона. Дальше.
— Пошла реклама. Маня убрала звук, я спросил, что пишет Юлия Глан. «Порнографию», — ответил голос отца. Я обернулся, увидел их всех и подумал: суд присяжных.
— Ну, вспоминайте выражения лиц, жесты, реплики.
— Самая эффектная вот эта — «порнография». Я даже голос не узнал.
— Отца? По-вашему, отец зарезал свою дочь?
— Это невозможно!
— Напрасно вы так думаете. Возможно все.
— Старцев? — воскликнул я.
— В принципе возможно все.
— Вы так говорите… Может, вы знаете, кто убийца?
— Этого пока еще и прокурор не знает.
— Пресловутая презумпция невиновности! А сами на меня думаете.
— Не опережайте. Итак, в первом же столкновении с дружеским кружком писателей вы почувствовали там нелады. Кто, по вашему мнению, мог завидовать модной романистке?
— Теоретически все, кроме Вагнера, Мани и меня. В смысле: мы не писатели. В один момент она их всех обскакала. Но чтобы из-за этого убить… Не верится.
— Иногда человека лишают жизни из-за сущих пустяков. А мировая слава по любым меркам — не пустяк. Молодая девушка действительно занималась порнографией?
— Если снять эстетские покровы… В ее прозе есть соблазн.
— В каком смысле?
— В православном. Соблазн эротизма, оккультизма… Например, во втором романе «Двуличный ангел»…
— Опять ангел, — вздохнул Быстров. — Перескажите, только кратенько. Я должен ясно представлять возможный мотив преступления.
— По-вашему, мотив литературный?
— Я говорю: возможный. Давайте продолжать работу.
— Ну, в двух словах. У деловой дамы любовная связь с юным монахом. Вместо этой бизнесвумен (действует криминал, она поставлена на счетчик) случайно погибает юноша. Женщина тайно хоронит тело и обращается к знаменитой в Париже ясновидящей: ее, де, преследует возлюбленный в обольстительном виде ангела. По совету старухи дама ходит ночью на кладбище в лесу за монастырем, ложится на могилу и творит особую формулу. Сила ее любви такова, что монах на краткие минуты материализуется, они зачинают дитя и у нее рождается девочка.
— Что за чушь! — удивился следователь. — Вообще-то я в этом плане не силен, но неужели такую чушь читают?
— Читают тысячи и тысячи, судя по тиражам. За чушь получают престижные премии.
— Да, обстановочка у нас нездоровая, с душком.
— Премии и наша и французская.
— Стало быть, и они далеко зашли. Плохо дело, теперь мне покоя не дадут. Может, Москва отберет? Шутка сказать, французская…
«Господи! — взмолился я про себя. — Оставь «дело» ему!»
Быстров вгляделся в свой листок сквозь круглые очки.
— Охарактеризуйте, насколько сможете, отношение каждого фигуранта к юной знаменитости. В плане ее работы.
— У Старцева и Покровского — резко отрицательное (последний разносил ее в пух и прах в своем журнале с ведома отца). У издателя, само собой, положительное. Фотокора восхищает успех как таковой, безотносительно к его сути. У Тихомировой и Громова отношение похожее, но более сложное.
— Конкретнее.
— С оттенком горечи, может быть, зависти.
— А у Марии Старцевой?
— Кажется, она единственная не считает сестру талантливой.
— Здравая девица, — одобрил старик. — Вот вы упомянули, что в течение свиданий с Юлией чувствовали чуть ли не слежку.
— Скажем, пристальное внимание.
— Где — на улице, на транспорте?..
— В ресторане Дома литераторов, куда мы ходили почти каждый день. Она там сочиняла…
— Верю, — перебил Быстров, — самое для нее место, в подпитии такой бред сочиняется.
— Юля выпивала бутылку бордо. А вначале обязательный звонок на ее мобильник. Она отвечала всегда одно и то же: «Да, в ЦДЛ… да, с мужчиной».
— Мобильник? Замечательно! Вы поинтересовались…
— Поинтересовался, — перебил я. — «У вас ревнивый друг?»