За красавицей тяжеловатой поступью двигался мужчина, почти элегантный в хорошо пошитом костюме — это «почти» имело классовый привкус и выдавало в нем телохранителя; прислуга не должна походить на господ.
Стайка девочек или мальчиков, не разберешь, словом — подростков — радужных попугайчиков с пестрыми цветочками, подлетела к певице, щебеча, подставляя кто открытку, кто ладошку для автографа; и я, как извращенец, смягчая мужественные движения и жесты, умильно улыбаясь, сгибаясь, втерся в теплую компанию и прошептал прямо в дико раскрашенное лицо: «Вы знаете, что грозит вашему Юлию?» Она сделала чуть заметное движение головой, телохранитель шагнул и провел опытными лапами по моей одежде: «Чист!» — и опять, повинуясь ее жесту, отдалился метра на три. «Ничего не знаю и Юлия не знаю», — шелестящая скороговорка, а в узких, чуть раскосых глазах полыхал такой ужас, который немедленно передался мне.
Между тем звезда продолжала все это время вертеться, сверкая улыбками (улыбищами), поглаживая по головкам деток, рассыпая автографы… Вдруг сказала повелительно:
— Вася! Я опять забыла носовой платок.
— Мой возьмете.
— Ты что, совсем уже?.. Поищи сиреневый с инициалами в сундучке или в комоде, а я пока с тинейджерами пообщаюсь.
Тинейджеры, как придворные фрейлины из сказки, захихикали и образовали круг, прикрывая нас с Сусанной в центре — принцессу и свинопаса. Мы говорили, почти прижавшись друг к другу, почти без голоса, по губам понимая…
— Что тебе надо?
— Знаешь Чистый лес?
— Нет.
Я словно превратился в точно настроенный прибор, принимающий вибрацию — едва заметная дрожь ее великолепного тела передалась мне; а разноцветные детки с песенкой «Май фадэ аист…» пританцовывают, а Вася все сиреневый платок ищет.
— Там в пурпурной комнате висела твоя фотография.
— Ну и что? Я поп-звезда.
— Убийца украл фото и мертвое тело.
— Из психушки сбежал, псих?
Но я-то чувствовал, что девушка со страху опирается об меня бедром, как о столб.
— Я вас видел с Юлием.
— Припоминаю, есть такой писатель — Громов. Может, я даже с ним когда разговаривала…
— Он целовал тебя и возил в лесную избушку.
Звезда наконец разъярилась, ощеря пасть; от нее даже запахло потом, пряным, острым, как от дикого животного; однажды в юго-восточной Азии у меня случилась встреча с пантерой, но почему-то я остался жив. И сейчас похожий, очень острый холодок страха предупредил: здесь смерть, надо отступать.
— Тебя кто послал?
— Никто. Извините за беспокойство. — Я сделал движение уйти, она не отпускала.
Сусанна — погубительница мужчин; понятно, чем она брала их (нас) — не красотой и талантом, Боже сохрани! — энергией первородной, инстинктом абсолютным, что немедленно заражало партнера; кровь во мне закипела, я оттолкнул чудовище (нет, в ночное окошко заглянула не она, нет!.. моя болезнь!). Отроки и отроковицы приняли новую игру, начали пихаться плечами, бедрами, уже и уличная публика собралась.
— Запомни, юноша, — шипела Сусанна, младше меня лет на тринадцать, — Громова я едва знала, разговаривала с ним один раз тогда в ЦДЛ. Запомнил?
— Да.
— А чтоб тебе память не изменила, скажу пароль. И сгинь с глаз, гнида, бабки от меня не получишь!
— Ухожу. Пароль!
— Сэр Джоуль, — она хохотнула.
Я медленно, незаметно отступал от опасной звезды, издали подходил Вася, держа крошечный платок в поднятой руке налету, на ветру, чуть ли не пританцовывая. Вдруг ощутилось, что и мои ноги работают в ритме двусмысленно-детской кретинской песенки, и взрослая публика разгорячилась, не говоря уже о тинейджерах. Это Сусанна всех завела, низко, будоражуще напевая «Май фадэ аист»; и все, кроме меня, знают слова. Такие кадры в «Магии кино» снимать, а она нас заряжала бесплатно.
Дядя Степа
Толстенький Степан Сергеевич развел короткие руки и поинтересовался с ласковым любопытством:
— А вы отдаете себе отчет, что эти сведения очень не в вашу пользу?
— Но что ж делать-то?
— Ладно, мы проверим подозреваемого на предмет крови, так сказать. Если надо — подключим психиатра. А вот зачем вы вчера тайно ездили на Кутузовский?..
— Не тайно, нас было трое, я не хотел пускать туда одного Вагнера. Третий роман — «Мария Магдалина в зеркалах» — изъят из компьютера.
— Мотив литературный? Надо же, проявился… не ваш мотивчик-то, археолог, Громовский.
— Вы лучше разберитесь с «литературным агентом».
— Я сам знаю, что лучше.
После моего рассказа Быстров заметно построжел, вернее — озаботился, ведь «дело» уже почти раскрылось, как ядовитый цветок.
— Тут — тупик, — пояснил он великодушно. — Звонили из телефона-автомата. Остальные звонки — и время не то (начало вечера, часов семь-восемь, по вашим словам), и «авторы» известны.
— А телефон-автомат можно определить?
— Можно: в вестибюле Дома литераторов.
— Господи, ведь чувствовал я, что за нами следят! А бутылку и бокалы исследовали?
— На одном бокале «пальчики» Дениса, на втором отпечатки стерты. В трупе, в бутылке и в остатках вина в бокалах обнаружены некие посторонние ингредиенты.
— Некие?
— Сбор разных трав, по действию не смертоносных, но с галлюциногенным эффектом. Четко разложить их на составные части, определить пропорции пока не удалось.
— Значит, в составе присутствуют не известные науке элементы?
— Уж прям неизвестные! Но видоизмененные под воздействием друг друга, как я понял. Словом, эксперт в недоумении.
— В этом состоянии он наверняка и останется: тут замешана черная магия. Степан Сергеевич, что вы на меня так смотрите? Вам не нравятся слова, обыгранные юмористами— атеистами, — скажу по-другому: оккультные опыты Марины Моравы. Ее допрос что-нибудь дал?
Быстров поморщился.
— Нет. Народный, елы-палы, целитель! По старости не практикует, болеет, умирает.
— Она в ту ночь полнолуния в лес за травами ходила.
— Не призналась. Обыск ничего не дал, или уничтожила свои «бальзамы», или припрятать успела.
— Я слышал из погреба ее голос, она звала кота Мура.
— На кой он ей в лесу понадобился?
— «Для беса подпольного», — старуха все хихикала. — «Рыжий, а хвост голый».
— Крыса, что ли?
— Да. Думаю, хозяйка принесла Мура поохотиться. Кот весь больной.
— Крыса разодрала?
Я пожал плечами, не уточняя: «оккультные штучки» прямодушного дядю Степу раздражали.
— Значит, вы настаиваете на участии Моравы в ночных событиях.
— Более того: она знает, где похоронен украденный труп дочери. Такое у меня сложилось впечатление.
— Дочери? — переспросил следователь.
— Там и мать ее лежит.
Он так и уставился на меня, выпалив:
— Где?
— Не выдала.
— Может, фантазирует?
— Черт ее знает! Но ведь мертвая действительно исчезла самым таинственным образом. Или вы мне не верите?
— Я уже не знаю чему верить, — в голосе задумчивость. — Старцева-Глан в избушке была.
— Отпечатки пальцев?
— Свежие. Идентифицировали по «кутузовским», так сказать. «Наследили» вы, Тихомирова, ее сын, Старцев и Громов. И еще один человек побывал в избушке недавно.
— Марина Морава?
— Нет.
— Интересно! — взволновался я. — Из той «юбилейной» компании остались неохваченными Вагнер, Покровский и Страстов.
— Сегодня как раз наш человек ими занимается. — Следователь посмотрел на меня ласково (жди подвоха!). — Однако вы не всех упомянули.
— Разве?
— Сестра убитой Мария Старцева на юбилее присутствовала.
— Маня? — переспросил я, чтоб выиграть время… Никогда не поверю, что она способна убить, но страшный ночной вопрос: «Ты зарезал ее из жалости?» меня жутко напрягал. — Что вы имеете в виду?
— Что вы не всех охватили.
— Вы сказали «сестра убитой».
— Да, преждевременно. Стопроцентной уверенности у следствия нет. Правда, косвенные доказательства первого преступления имеются. Кровь на ковре принадлежит двоим: вторая группа у Дениса Тихомирова, четвертая — у Юлии.
— Господи, я же говорил!..
— И я говорю: косвенные, факт убийства пока не доказан. Может, она ранена, а может, это не ее кровь. Кстати, вы сдали ту свою одежду на экспертизу?
— Сдал. И кровь сдал. Конечно, с четверга время прошло, но хоть слабые следы бальзама должны обнаружиться?
— Не беспокойтесь, обнаружатся. Если вы его выпили.
— Вы намекаете, будто я девочку усыпил, а сам… Да нужна ли мне фора? И так бы справился.
— Не сомневаюсь. Биография ваша в общих чертах мне известна. Сильный, смелый, вулканами ворочаете, пустыни покоряете…
Я засмеялся.
— Степан Сергеевич, вы лирик! Зелье предназначалось Юлику, который начал уже по девочкам бегать.
— Вот как? У него, кроме этой роковой матери Тихомировой, еще подруги есть?
Я неопределенно повел плечами; говорить о Сусанне мне было страшно. В каких «экстримах» загибался — не боялся, но эта двадцатилетняя эротическая женщина горячила меня, как смертный приговор!
— Допросите кровожадного Юлия.
— Кровожадность которого вы ставите под сомнение, — подхватил лукавый Быстров. — Сомнения возникли и у меня в процессе общения.
— Он уже идет на попятный?
— Ни-ни, долбит, точно дятел: убил и убил (свою юную возлюбленную — не Дениса!), но как-то неубедительно. Мне не хватает деталей, то есть их вообще нет.
— А что есть?
— Вначале он встал в позу нигилиста.
Убил, мол, сажайте, не приставайте. На каждый вопрос отвечал: Silentium — на латыни «молчание», сам перевел. Но не молчал, а виртуозно матерился. Ну, я провел с ним разъяснительную работу: срок зависит не только от суда, но и от результатов следствия: как вы с нами, так и мы с вами. Тон его сразу и резко переменился. Хотите послушать?
Странная исповедь
«Я любил Юлию безумно, поверьте! И следил за ними, сидел вечерами в Дубовом зале, покуда гнев мой…» — «Погодите. В вечер среды вы были там с веселой компанией, это так?» — «С какими-то случайными людьми, из которых ни одного не помню. А помню, как не выдержал, подсел к ним. Говорили о титанах Ренессанса, о Рафаэле и Форнарине, их бесстыдной любви, что осталась навсегда на бессмертных фресках. Но она смотрела только на него, на этого супермена… праведника из пустыни». — «Вы ненавидите Алексея Черкасова?» — «Не его, он меня не предавал, он — никто!» — «Вы сказали Тихомировой, что встречаетесь с издателем?» — «Соврал. В четверг днем мы с ней виделись в «Библио-Глобусе», а потом я поехал домой работать, но не смог, запил. — Глубокий вздох. — И черт меня