— Ну и что?
— Именно от вас я услышал это новое название.
— «В зеркалах», я сказал? Я так проговорился?.. Вот черт, не заметил.
— И я не обратил внимания, когда Вагнер пояснил, что «зеркала» вставлены Юлою перед смертью. То есть о них никто не знал, кроме издателя, автора и его литературного агента. В «Зигфриде» имеются номера вашего журнала, сегодня ночью — и что б мне раньше это сделать! — я прочитал статьи Покровского. Конечно, я не филолог, но стиль, пафос (с противоположным, понятно, знаком), ритм, рисунок фразы и т. д. — выдают автора «Школы Платона». Как это не заметили критики?
— Серьезные критики не читают Юлию Глан; а макулатурные — «Ангела-Хранителя». Старцев заметил, что в полемике я впадаю в стиль его дочери.
— А почему, собственно, вы в свое время не стали «нормальным» прозаиком, ведь данные налицо?
— Сейчас — налицо, а тогда — ни фига. Пробовал. А «сериал» — сам лился. Я не прозаик, а Великий стилизатор, — произнесено явно с большой буквы.
— Кого?
— Того, — произнесено отрешенно; но я его вернул к реальности.
— Стало быть, ваша подпольная деятельность началась в Дубовом зале. Какой замечательный симбиоз!
— Они меня совратили.
— Кто?
— Дети.
— Ощущение, что вы надо мной смеетесь, меня не оставляет.
— Отсмеялся. Как-то зашел я в Дубовый зал поужинать. Вдруг — окликают: Юла с Дениской уютно устроились под лестницей, у парня сегодня совершеннолетие. «Смотрите, какой подарок я ему приготовила!» А он басит: «Русская мадонна. Блеск!» (Вот когда был задан тон понятий несочетаемых: Богоматерь — проститутка.) У меня в глазах потемнело, я сел за столик. Не голая натура потрясла (эка невидаль), а их абсолютная свобода. Они — другие.
— Они — соблазненные дети, не более того!
— Более или менее… не знаю. Ну, выпили, она — так лукаво: «Хотите, дядя Платон, иметь такую фотокарточку?» Я смотрю на нее и думаю: доченьку старинного приятеля грудную нянчил. И как под гипнозом говорю: «Хочу». Она: «При одном условии: вы ее покажете папе». — «За что ты его так ненавидишь?» — «Не твое дело!» Неожиданно я ощутил себя свободным и смелым, как они, «другие»… и во мне родился замысел, еще смутный, мистический… «Давай не будем папу напрягать. Взамен я подарю тебе одну равноценную штучку. Идет?» Они захохотали как сумасшедшие. «Едет!» Вообразили, что я свое изображение преподнесу — стареющего козла.
— Вы его и преподнесли — только в духовном плане!
— Так я заключил сделку.
— С кем?
Платон засмеялся.
— С агентом, — и подмигнул. — После этого у меня пошли стрессы и Лада предложила (за немаленькие деньги, между прочим) бальзам. Зато к совершеннолетию Юлы я закончил «Школу Платона» и преподнес ей дискету с текстом.
— Подразумевалось, что роман она издаст?
— Мне было достаточно завести пластинку — они все сами заплясали. Единственное, но абсолютное условие — тайна автора. Юла дала слово.
— Но почему вы сами отвергли свое авторство?
— Мне это связало бы руки. С самого начала я задумал параллельный ход. Но она тогда в первый раз предала меня, выдав секрет мальчишке. Конечно, я об этом не знал, а для нее все это так и осталось игрою. У Старцевых нет компьютера, Юла читала роман у меня. «Годится, говорит, блеск!» Я ей посоветовал богатое издательство: нужны были деньги для «Ангела-Хранителя».
— Вы стали любовниками?
— Я закрепил сделку, овладев ею физически, и очень удивился, что для меня блюли «право первой ночи». Мы оба холодны, как лед, нас возбуждало фривольное творчество. Я так завелся, что сразу засел за «Двуличного ангела». Тем временем бойкая девочка («литературным агентом» вы ее удачно назвали) сумела овладеть «Зигфридом».
— Вы ее ревновали?
— К Вагнеру? Нет. Это такая малость. А вас я возненавидел, предчувствуя опасность для моего предприятия, звонил, проверял…
— Звонили не по мобильнику, а из телефона-автомата!
— Боялся наследить, нас ничто не должно было связывать — игра перестала быть игрой. Понимаете, я задумал радужный мыльный пузырь, который на первом этапе и лопнет, но успех меня поразил. Сверхъестественный успех. Они этого хотели, они все жаждали унизить Бога и платили за это валютой! Со всего света слали.
— Не ваш успех. Вас не соблазняет слава сама по себе?
— Тайные пружины — еще соблазнительней. В сущности, я задумал журнал для «черного пиара», как теперь говорят… бешеная травля. Ночью писался «Двуличный ангел», днем обличался сатана и слуги его. Я так увлекся! Непоправимо.
— Мистер Хайд, за что вы зарезали своего агента?
— Я убил свой грех. Но явился мальчик. Потом вы. Нет, вы еще раньше почувствовали запах.
— О чем вы?
Он не слушал.
— О чем третий роман — хотите узнать?
— Хочу.
— Никто, кроме вас, не узнает. На острове св. Пантелеймона чудодейственным образом родилась Мария, что стоило жизни ее матери. А отцом был труп в могиле. Вы усмехнулись, и я с вами усмехнусь, но на миллионы читателей это действует… Итак, она росла в мужском монастыре и однажды к берегу подогнало потрепанное ветром и водою судно. Девочка впервые увидела зеркало, себя в нем и удивилась, что она — другая. Капитан переспал с нею и подарил на прощанье два «юности прелестныя зерцала», в которых таинственно отражались, уменьшаясь, бесчисленные образы Марии. Утром, днем и вечером она молилась в монастырском храме, а ночами входила в зеркала и становилась Магдалиной — иудейской проституткой. Которой удалось, однако, умаслить благовонным миром тело Жертвенного Агнца.
— Платон, — прошептал я, придвигаясь, — очень правильно, что этот «мыльный пузырь» лопнул.
— Не приближайся, я не могу вынести себя! — завизжал он. — От меня воняет!
— Господи, чем?
— Ты знаешь: трупом, трупом, трупом… — визг оборвался, обрубленный жестом санитара.
«Где будет труп, там соберутся птицы»
Вернувшись домой, я позвонил на мобильник Страстову: «жучок» фотокора сработал, «исповедь» убийцы записана, готовьте пресс-конференцию. А Тимур в ответ: включите телевизор, первый канал.
В комнату ворвался захлебывающийся как будто от «нечаянной радости» голос:… прямой репортаж с места происшествия!
Боже мой, я сразу узнал это «место» на Софийской набережной!
— Внимание! Смотрите кадры, заснятые нашим коллегой Тимуром Страстовым сегодня в «шесть часов вечера после войны» (Не удержался от каламбура, их все забавляет) скрытой камерой. Вот всеми нами обожаемая Сусанна в сопровождении телохранителя в последний раз спешит на свой концерт. Вот — глядите! — подходит к своему «шевроле»…
Все произошло молниеносно: к автомобилю «звезды» подкатил черный, как катафалк, микроавтобус, сзади раскрылись дверцы, чьи-то преступные руки в перчатках выбросили на мостовую абсолютно голого человека, рядом упали певица и ее охранник, сраженные автоматной очередью. Катафалк умчался. («Джоуль — единица измерения энергии тока». — «То есть берутся показания счетчика…» Я ж предупреждал Быстрова: не выпускать! Но следователь поступил «по закону».)
Крупным медленным «садистским» планом — застывающие в смертном оскале лица, голый гладкий труп. Возбужденный голос за кадром:
— По непроверенным слухам, известный прозаик-авангардист Юлий Громов перебежал дорогу небезызвестному в специфических кругах «авторитету» и был поставлен, как у них, а теперь и у нас, выражаются, «на счетчик». Результат, увы, перед вами. Три жизни за одну ночь…
Я не выдержал и нажал на пульт, возвращая в мир молчание. Страстов — стервятник, выследивший падаль в «горячей точке» (вот уж действительно: «где будет труп, там…»). Цепь предыдущих событий развернулась как на ладони. Сусанна успела предупредить — но ничто не спасло их обоих; Юлий помчался в Чистый лес за ее фотографией — но наследил; сел в тюрьму — но его выпустили; уехал — разыскали… «Вижу (кого?) мертвого, вижу (что?) труп. Мертвый еще одушевленный, труп — уже предмет. Я — создатель, я требую труп — великое «ничто». Но Господь милосерднее нас, несчастный абсурдист, Царствия тебе Небесного!
Развязка
В квартире Покровского обнаружили точилку, и, как ни странно, водолаз нашел нож (один из двух — вещдок) в том месте, где указал убийца — напротив храма Василия Блаженного. Средства массовой информации обрели новое дыхание и заработали на новой волне («русский Ницше», «реинкарнация Розанова», «волк-одиночка» и т. п.), и я позволил себе от них отключиться.
Мы с Маней тихо разговаривали в детской; классик сидел в своей «башне». «Он сумел преодолеть гордость и приехал к Юле поговорить. Но она его высмеяла: «Когда мне надоест эта игра, я с нею покончу, да так, что все вздрогнут». — «И все вздрогнули». — «Папа надеялся на тебя, ты сказал: ее надо остановить. По его решению я дала тебе телефон сестры».
— «Я и остановил — насмерть!» — «Наверное, Юла хотела покончить с липовым литературным агентом при тебе, но не успела».
— «Манечка, она знала, как ты доверчива и простодушна». — «Но вспомни: «сегодня нас ждут кое-какие испытания». Она полюбила тебя…» — «Пусть ее чувства останутся тайной, которая меня не волнует. Ты — совсем другое, ты жила жизнью сестры и отца. И этот буйный запойный, на которого ты пашешь и за которым по ночам гоняешься, тебя не отпускает!» — «Если ты будешь так говорить про папу…» — «То что будет?» — «Мне будет очень плохо… Слышишь?» — «Что?» — «Скрип половиц». — «Ничего не слышу». — «Ступеньки скрипят!» — «Тебе мерещится…»
Мы подошли к окну: действительно, желтое пятно — толстовка — мелькало в кустах, удаляясь к калитке. «Куда он?» — пробормотала она изменившимся голосом. — «Нет, так жить невозможно! Ну куда пойдет «писатель земли русской»? В храм или за водкой».
Маня проворно (я — за нею) поднялась в мансарду. Прекрасный пейзаж с птицами в полдень. «А как жить возможно?» — «Вот так!» Такого со мной не было с юности, я, как безумный, целовал ее, ласкал, а она гладила горячими руками мой затылок и шею… но все отворачивала лицо к окну. Она любила его.