– Кишка вроде крепкая, сэр Денхольм. В штаны пока не клал.
Д. К. помолчал, обдумывая мой ответ. Потом разразился хохотом, забрызгав мне лоб слюной. Джим Херш улыбался – ну прямо менеджер, позирующий для фотографии в местной газетке. И я улыбался точно так же.
Надо ли углубляться еще дальше в историю?
Вот такие факты, например. Английские торговцы наркотиками прибрали к рукам Гонконг в 1840-е годы. Нам нужны были китайские пряности, шелк и фарфор. А китайцам не нужны были наши ткани, инструменты и селедка. Не пользовались они спросом, хоть ты тресни. И тогда англичане решили создать спрос: они стали приучать население к опиуму – наркотику, который китайское правительство объявило вне закона. Китайцев, естественно, не устраивало наше новое начинание. Ну, тут мы задали им жару, вышвырнули старое правительство к чертовой бабушке и посадили в Пекине новое, марионеточное. Которое в парках повесило таблички: «Собакам и китайцам вход воспрещен». А эту часть страны мы оккупировали и превратили в торговую базу. Свинское поведение, если вдуматься. И их же мы теперь обвиняем в ксенофобии. Представьте на минутку, что колумбийская мафия в начале двадцать первого века вторгается в Вашингтон и заставляет Белый дом легализовать героин. И успокаивает при этом: «Не волнуйтесь, ребята, уже уходим. Пока то да се, окопаемся во Флориде, не возражаете? Премного вам благодарны». Гонконг превратился в торговый плацдарм самого большого и населенного континента на планете. Вследствие чего у нечистых на руку юристов по финансовым вопросам разыгрался зверский аппетит.
А может, причинно-следственные связи тут ни при чем? Может, все дело в цельности натуры?
Тут я, и тут я, и там я, и там я, и здесь.
Ничего удивительного, что я вконец увяз. Я распределил все версии своего возможного будущего, как фьючерсы, по нескольким счетам, и вот на всех по нулям.
Глубокие мысли для мелкого продажного юриста.
Я уткнулся лбом в асфальт, мягкий, словно щечка спящей дочурки. Подтянул ноги к животу, как зародыш в утробе. О борт моего слуха плескали чьи-то голоса. Что происходит, черт возьми?
Только теперь я осознаю, в чем смысл сегодняшнего безумного дня.
Веселенькое дельце.
Я умираю нафиг.
Никаких сомнений. Все это происходит снова, и все это я теперь вспоминаю.
Мне тридцать один – и нате вам, умираю нафиг.
Аврил дико разозлится. А когда узнает Д. К., придется распрощаться с шестизначной премией. Как отнесется к этому Кати? Вот в чем суть. А папа?
Веселенькое дельце…
Она проходит сквозь стену ног и торсов. Смотрит на меня сверху вниз и улыбается. Глаза у нее мои, а фигурка – точь-в-точь как у горничной, только в миниатюре. Она протягивает мне руку, и мы вместе идем сквозь толпу зевак – изумленных, возбужденных, жующих жвачку. Интересно, из-за чего все так всполошились?
Не разнимая рук, мы восходим по ступеням к Большому Будде, в яркое сияние, в безмолвную слепящую метель.
Святая гора
Вверх, все выше и выше. Или вниз.
На Святой горе нет других направлений. Все эти ваши «лево-право», «север-юг», «запад-восток» оставьте в долине. Здесь не пригодятся. Сделаешь десять тысяч шагов – поднимешься на вершину.
Теперь у нас есть и дорога. Видала я ее. Автобусы, грузовики снуют вверх-вниз. Важные толстяки из Чэнду, а то и еще откуда подальше, приезжают в собственных автомобилях. Да, я сама видела. Гарь, гуд, гул, бензин. А то еще катят в такси, развалятся на заднем сиденье, как индюки. Такие только и заслуживают, чтобы их обмишурили. Кто ж совершает паломничество на колесах? За таких паломников даже Будда не даст и совка куриного помета. Откуда я знаю? Он Сам мне сказал.
На Святой горе прошлое рано или поздно смыкается с будущим. В долине про это забыли, но мы-то, горные жители, живем на молитвенном колесе времени.
Вот девчонка. Это я. Я развешивала мокрое белье на веревке, натянутой между окном комнаты второго этажа и Деревом. Наш чайный домик высился над тропой, ворам до белья было не дотянуться, а Дерево не велело обезьянам таскать у нас вещи. Я тихонько напевала. Весной склоны затягивал густой и теплый туман. Из белых клубов появилась какая-то процессия и решительно двинулась в нашу сторону.
В процессии было десять человек. Первый нес знамя, второй – что-то вроде лютни, я таких раньше не видела, а третий – ружье. Четвертый с виду был слуга. Пятый был разряжен в шелковые одежды цвета заката. Шестым шел пожилой человек в военной форме. Остальные четверо волокли тюки с вещами.
Я побежала за дом, позвать отца. Он сажал сладкий картофель. Куры подняли переполох, совсем как мои старые тетушки в деревне. Когда мы с отцом вернулись к крыльцу, путники уже поравнялись с чайным домиком.
У отца глаза полезли на лоб. Он рухнул на колени, меня тоже дернул вниз, в грязь рядом с собой.
– Ах ты, глупая сучка, – прошипел он. – Это же Сын Военачальника! В ножки кланяйся!
Мы стояли на коленях, упираясь лбами в землю, до тех пор, пока кто-то из путников не хлопнул в ладоши.
Мы подняли головы. Кто же тут Сын Военачальника?
Человек в шелковом наряде посмотрел на меня, улыбнулся уголком губ.
Слуга спросил:
– Господин, не угодно ли вам немного отдохнуть?
Сын Военачальника кивнул, не отводя от меня глаз.
Слуга рявкнул моему отцу:
– Чая! Быстро! Самого лучшего, какой есть в твоей тараканьей дыре. Иначе воронье еще до вечера выклюет тебе глаза!
Отец вскочил, потащил меня за собой. Велел мне начистить самые лучшие чашки, а сам подсыпал в жаровню свежих углей. Я никогда прежде не видала Сына Военачальника.
– Который из них? – спросила я отца.
Отец отвесил мне оплеуху.
– Не твое собачье дело.
Потом испуганно оглянулся на важных гостей. Они смеялись надо мной. У меня гудело в ушах.
– Вон тот важный господин в нарядном платье, – пробормотал отец, но так, чтобы его услышали.
Сын Военачальника – а было ему, наверное, лет двадцать – снял шляпу, пригладил волосы. Слуга, взглянув на нашу лучшую утварь, закатил глаза:
– Ты с ума сошел?
Один носильщик распаковал тюки, достал две серебряные чаши, украшенные золотыми драконами с рубиновыми глазами и изумрудной чешуей. Другой разложил складной столик. Третий разостлал белоснежную скатерть. Прямо как во сне.
– Пусть чай подаст девчонка, – сказал Сын Военачальника.
Пока я наливала чай, он ощупывал меня глазами, я прямо всей кожей чувствовала. Все молчали. Я не пролила ни капли.
Я посмотрела на отца, ожидая знака одобрения или хотя бы поддержки. Но ему было не до меня – тут бы свою шкуру спасти.
Мужчины завели разговор на мандаринском наречии, таком звучном и ясном. Мимо меня шествовали красивые непонятные слова. Упоминали кого-то по имени Сунь Ятсен{70} и еще кого-то по имени Россия и Европа. Огневая мощь, налоги, назначение на пост. Из какого мира прибыли эти люди?
Отец снял с меня платок, велел подобрать волосы и умыть лицо. Потом послал отнести еще чаю, а сам встал в тени и следил за гостями, ковыряя в зубах обломком палочки для еды.
Молчание сгустилось в воздухе. Накатил туман. Гору совсем затянуло белым киселем, и день, словно увязнув в нем, замер на месте. Звуки стихли.
Сын Военачальника вытянул ноги, изогнул спину и стал ковырять в зубах золотой зубочисткой.
– После такого горького чая хорошо бы шербета. Эй ты, крысиное отродье, чего там прячешься в тени? Я дозволяю тебе подать мне чашу лимонного шербета.
Отец упал на колени и сказал, не отнимая губ от земли:
– У нас нет такого шербета, мой господин.
Сын Военачальника посмотрел на своих спутников.
– Какая досада! Так и быть, мандариновый тоже сгодится.
– Шербета нет вообще, мой господин. Приношу свои извинения.
– Извинения ты приносишь? Я твои извинения в рот не положу. Я сжег себе нёбо этой смесью из крапивы и лисьего дерьма, которую ты выдаешь за чай. Думаешь, у меня желудок как у коровы?
Судя по его виду, всем следовало смеяться над его шуткой, что свита и сделала.
– Ну ладно. Ничего-то у тебя нет. Подашь мне на сладкое свою дочку.
Ядовитый шип вонзился, выгнулся, переломился.
Отец приподнял голову. Мужчина в военной форме кашлянул.
– Как прикажете понимать этот кашель? Отец велел мне совершить паломничество, будь оно проклято. Но он не говорил, что я должен отказывать себе даже в пустяковом развлечении.
Слуга посмотрел на моего отца, как на пыль под ногами:
– Ступай приготовь комнату на верхнем этаже. И уж постарайся для его милости.
– Господин… Ваша милость… То есть… – сдавленно бормочет отец.
Сын Военачальника изображает жужжание овода.
– Не зуди, червяк! Не можешь поверить своему счастью? Отдайте ему одну чашу. Мне эти чаши никогда не нравились. Теща-дракониха подарила на свадьбу. Приданое. Более чем щедрое вознаграждение за прочистку дыры у деревенской девки. Сиамская работа. За такой шедевр она у тебя по крайней мере должна быть целкой.
– Даю слово, мой господин, целехонька. Она у меня нетронутая. Но к нам сватаются завидные женихи из лучшего общества…
Слуга обнажил меч и посмотрел на хозяина.
Тот немного подумал и сказал:
– Из лучшего общества? Плотник с угольщиком предлагают свои болты? Ладно уж, отдайте ему обе чаши. Только больше не торговаться, жалкий червь. Не искушай удачу.
– Мой господин недаром славится щедростью! Неудивительно, что, услышав имя моего господина, люди рыдают от любви, вспоминая его доброту…
– Заткнись.
Отец обернулся ко мне:
– Ты слышала волю господина? Подготовься!
Я чуяла запах пота, который исходил от гостей. Затевалось что-то немыслимое. Вообще-то, я знала, откуда берутся дети. Тетушки, которые живут в деревне у подножия горы, рассказали мне, почему из моего тела каждый месяц вытекает дурная кро