Никто в деревне не знал, как обращаться с плавильной печью, – кузнеца еще раньше объявили буржуем и повесили на крыше собственного дома. Но каждый знал, что с ним будет, если печь погаснет во время его дежурства. Моих двоюродных сестер, племянников и племянниц отправили на заготовку дров. Школы закрылись, учителя вместе с учениками образовали бригады истопников – печи днем и ночью требовали корма. Кем вырастут мои племянники, если их головы пусты? Кто научит их читать и писать? Когда иссякли все запасы дров, вплоть до досок и мебели, начали вырубать заповедный лес у подножия Святой горы. Совершенно здоровые деревья! Поговаривали, что в местах, где не было лесов, коммунисты проводили лотереи среди беспартийных жителей. У «победителей» разбирали дома и отправляли в топку.
Но все было напрасно. Черные, ломкие чугунные отливки прозвали «какашками», хотя, в отличие от какашек, они ни на что не годились. Каждую неделю из города приходил грузовик, женщины доверху загружали его «какашками» и удивлялись, почему партия до сих пор не прислала солдат, чтобы разобраться с вредителями.
Почему – стало понятно к концу зимы. По долине поползли слухи о нехватке продовольствия.
Сперва люди откликнулись на эти слухи как обычно. Они не хотели верить, и они не поверили.
Когда рисовые склады опустели, пришлось поверить. Но Мао обещал прислать грузовики с рисом. И даже самолично возглавить колонну.
Партийные чиновники сказали, что колонну грузовиков по дороге подстерегли и взорвали шпионы-контрреволюционеры, но скоро будет выслана другая колонна, а покамест следовало затянуть пояса. Стали появляться крестьяне из окрестных сел, просили милостыню. Изможденные, как скелеты. В деревне исчезли козы, потом собаки, потом люди стали запирать ворота с наступлением сумерек. К тому времени, как стаял снег, весь посевной рис был доеден. Очень скоро прибудут новые семена, обещали партийные чиновники.
«Очень скоро» еще не наступило, когда я решила вернуться к себе в чайный домик, на четыре недели раньше обычного. По ночам там, конечно, было очень холодно, но я знала, что Дерево и Учитель наш Будда обо мне позаботятся. Буду собирать птичьи яйца, корешки, орехи, ловить птиц и кроликов. В общем, проживу.
Пару раз я думала об отце. Мы оба понимали, что он не доживет до лета, даже здесь, в деревне, где все-таки уютнее. Перед уходом я зашла в дальнюю комнату, попрощаться. Он лежал не шевелясь и выползал из постели только по нужде.
Под его кожей было не больше жизни, чем в останках мухи, запутавшейся в паутине. Иногда веки опускались на глаза, вспыхивал огонек сигареты. Что там, под веками? Раскаяние, обида, безразличие? Или пустота? Пустота часто сходит за мудрость.
Весна в тот год наступила поздно, зима стекла с побегов и почек, но из тумана не появлялось ни одного паломника. Горная кошка облюбовала ветку моего Дерева, вытягивалась там, охраняла дорогу. Под крышей домика свили гнездо ласточки: добрая примета. Изредка мимо проходили монахи. Я всегда приглашала их зайти, узнавала от них последние новости. Монахи говорили, что уже много недель не ели ничего вкуснее и сытнее моей похлебки из голубиного мяса с кореньями.
– Внизу вымирают целые семьи, – рассказывал один. – Люди едят сено, кожаные ремни, лоскуты. Что угодно, лишь бы заполнить пустоту в желудке. А когда умирают, их некому хоронить, некому исполнить погребальный обряд, поэтому они не смогут ни отправиться на небо, ни даже переродиться.
Однажды утром я открыла ставни и увидела, как посветлели кроны притихшего леса. Деревья зацвели. Святой горе не было дела до человеческих бед. В тот день ко мне забрел монах с впавшими от голода щеками.
– Мао издал новый декрет. У пролетариата обнаружился новый враг – воробьи. Они пожирают народные семена. Всем детям приказано пугать птиц трещотками, не позволять им сесть. И птицы замертво падают на землю от изнеможения. Беда в том, что теперь стало некому уничтожать насекомых. На полях нашествие сверчков, гусениц, мух. К Сычуани движутся полчища саранчи. Вот что случается, когда человек воображает себя богом и уничтожает воробьев.
Дни становились все длиннее, год повернул к жаркому солнцу и синему небу. Неподалеку от пещеры я нашла дупло с диким медом.
– Твои родные остались живы благодаря деньгам, которые присылала твоя дочь из Гонконга, – сообщил монах, который пришел из деревни. – После Нового года ее выдали замуж. Муж работает в ресторане у порта. Ждут ребеночка. Скоро ты станешь бабушкой.
Сердце мое взыграло. Родственники поливали грязью мою девочку с самого дня ее рождения. А она спасла им жизнь.
Осень вдохнула красок в усталую листву. Я заготовила дров, орехов, насушила сладкого картофеля, фруктов и ягод, наполнила горшки диким рисом, укрепила стены в преддверии зимних буранов, сшила тулупчик из кроличьего меха. Отправляясь в лес на заготовки, я брала колокольчик, чтобы отпугивать медведей. Я еще летом решила, что останусь зимовать на горе. Сестрам в деревню переслала весточку. Они не стали меня разубеждать. Когда выпал первый снег, я была полностью готова к зимовке.
Чайный домик поскрипывал под тяжестью снежных заносов.
Семья оленей поселилась по соседству.
А я постарела. Кости болели, медленнее текла кровь по жилам. Когда в середине зимы начались бураны, домик занесло по крышу, и мы с Учителем нашим Буддой оказались надолго заперты в нем. Но я твердо решила дожить до конца зимы, чтобы услышать весеннюю капель и поцеловать мою девочку.
Когда я впервые в жизни увидала чужеземца, то не знала, что и подумать! Я догадалась, что это мужчина. Роста великанского, волосы желтые! Желтые, как свежая моча! С ним был проводник-китаец, а через минуту я поняла, что он и сам говорит на настоящем языке. Моим племянникам в новой деревенской школе много рассказывали про чужеземцев. Они порабощали наш народ многие века, пока коммунисты под руководством Мао Цзэдуна не освободили нас. Чужеземцы вообще любят порабощать и воевать друг с другом. Что для нас зло – для них добро. Они пожирают собственных детей, вкус говна им слаще меда, а моются они раз в месяц. А уж речь у них – ну точно свинья пердит. Они совокупляются там, где настигнет охота, даже на улицах, как кобели, которым встретилась течная сука.
И вот он стоит передо мной, этот дьявол во плоти, и говорит на настоящем китайском языке с живым китайцем. Он даже похвалил мой зеленый чай за свежесть и аромат. От удивления я ничего не ответила. Чуть погодя любопытство пересилило отвращение, и я спросила:
– Из какого мира ты пришел? Мои племянники говорят, что, кроме Китая, есть много других земель.
Он улыбнулся и разложил на столе красивую картину.
– Это, – сказал он, – карта мира.
Никогда не видала ничего подобного.
Я посмотрела в самую середину – думала увидеть Святую гору.
– Где гора? – спросила я его.
– Вот. – Он указал на точку с краю. – Сейчас мы находимся здесь.
– Я ничего не вижу.
– Она очень маленькая.
– Не может быть. Гора очень большая.
Он пожал плечами, как делают обычные живые люди. Здорово научился прикидываться.
– Посмотри, вот Китай. Его видно, правда?
– Да, видно. Но все равно он очень маленький. Тебе, наверное, подсунули испорченную карту.
Его проводник рассмеялся. Я не вижу ничего смешного, когда кого-то надувают.
– А вот это моя страна. Называется Италия.
Италия. Я попыталась произнести это название и чуть не сломала язык – такие звуки невозможно выговорить.
– Твоя страна похожа на башмак.
Он кивнул, соглашаясь. Сказал, что живет на каблуке. Все это слишком странно. Проводник попросил меня приготовить поесть.
Пока я готовила, чужеземный дьявол продолжал разговаривать с проводником. Меня поразило, что они друзья! И обращались друг с другом по-дружески, и хлебом делились, и чаем… Как может живой человек дружить с дьяволом? В голове не укладывалось. Может, он хотел ограбить дьявола, когда тот уснет? Тогда понятно.
– Почему ты никогда не говоришь о Культурной революции? – спросил дьявол проводника. – Боишься доносчиков? Или скоро историю опять перепишут, как будто никакой Культурной революции не было?
– Ни то ни другое, – отвечал проводник. – Я не хочу говорить о ней, потому что это было слишком ужасно.
Мое Дерево давно пребывало в тревоге, причины которой я не понимала. На северо-востоке появилась комета. Мне приснилось, будто на крыше домика роются свиньи. Густой туман окутал Святую гору и не рассеивался много дней. Темные совы ухали среди бела дня. Потом появились хунвейбины{75}.
Человек двадцать или тридцать. Большинство – мальчишки, которые только-только начали брить бороду. Они нацепили на рукава красные повязки, вооружились дубинками и маршировали по дороге. Подойдя поближе, стали что-то выкрикивать нараспев. Я и без объяснения Учителя нашего Будды поняла, что пришла беда.
– Что можно разрушить, – выкрикивали одни.
– Нужно разрушить! – отвечали другие.
И так снова и снова, без конца.
Командира я узнала. Встречала в деревне зимой накануне Великого Голода. Учился он из рук вон плохо, а работать не хотел – так, изредка клал кирпич. Сейчас он приближался к моей чайной с видом царя царей, повелителя Вселенной.
– Мы хунвейбины! Мы прибыли по поручению революционного комитета! – проорал он так, словно криком хотел повалить меня наземь.
– Я прекрасно знаю, кто ты, Разумник. – (Разумником его прозвали в деревне за полное отсутствие ума.) – Когда ты был совсем маленьким, твоя матушка часто приносила тебя к моей сестре, понянчить. Мне не раз случалось подтирать тебе попу, как обкакаешься.
Я так рассуждала: эта молодежь – как медведь. Если почувствует твой страх – нападет. Будешь держаться как ни в чем не бывало – не тронет, пройдет мимо своей дорогой.
Разумник наотмашь хлестнул меня по лицу.
У меня на глазах выступили слезы, нос хрустнул, лицо как обожгло. Но меня поразила не боль, а мысль, что младший поднял руку на старшего! Это же против всех законов природы!