Дорогая матушка!
Говорят, сейчас письма иногда доходят. Решила и я попытать удачи. Как видишь по фотографии, я уже немолодая женщина. А молодая женщина слева от меня – твоя внучка. На руках у нее ребеночек – это твоя правнучка. Мы небогаты. После смерти моего мужа лишились ресторана. Но дочка убирает квартиры иностранцам, так что мы не бедствуем. Надеюсь когда-нибудь увидеться с тобой на Святой горе. Ведь жизнь меняется, и все возможно. Если же этого не случится, мы обязательно встретимся на небесах. Мой приемный отец много рассказывал мне про твою Святую гору. Он уже умер. Поднималась ли ты на самую вершину? Оттуда, наверное, виден Гонконг! Береги себя. Я молюсь за тебя. Молись и ты за меня.
Стали появляться редкие паломники, а потом их тонкий ручеек превратился в сплошной поток. У меня завелись деньги, я купила цыплят, медную сковороду и мешок риса на зиму. Все чаще наведывались чужеземцы: то длинноволосые, то размалеванные, то черные, то розовато-серые. Уж не слишком ли много их пускают? С другой стороны, чужеземцы приносят деньги. У них денег куры не клюют! Говоришь им, что бутылка воды стоит двадцать юаней, – и они сразу платят, даже не торгуются. Очень невежливо с их стороны.
Однажды был такой случай. Летом комнату наверху я сдаю, в ней ночуют паломники. Сама сплю внизу, на кухне – повесила там отцовский гамак. Конечно, мне это не по душе, но что делать – нужно подкопить денег на похороны или на случай нового голода. За ночлег с иностранца я получаю больше денег, чем выручаю за неделю с нормальных людей, торгуя лапшой и чаем. В тот вечер у меня остановились сразу иностранец и нормальное семейство из Куньмина – муж, жена, ребенок. Иностранец не умел говорить – объяснялся жестами, как обезьяна. Наступила ночь. Я заперла чайную и улеглась в гамак. Сын моих постояльцев не мог заснуть, поэтому мать стала рассказывать ему сказку. Занятную сказку, как трое животных думают о судьбе мира.
Вдруг иностранец заговорил! Человеческим языком!
– Простите, где вы услышали эту сказку? Вспомните, пожалуйста!
Женщина удивилась не меньше моего.
– Матушка рассказала мне ее, когда я была девочкой. А ей рассказала ее матушка. Она родилась в Монголии.
– Где в Монголии?
– Не знаю. Знаю только, что в Монголии.
– Спасибо. Простите, что побеспокоил вас.
Вдруг гляжу – а он спускается вниз и просит его выпустить.
– Но денег за постой я не верну, – предупреждаю я.
– Не важно. До свидания. Всего хорошего.
Странный какой! Что ж, раз хочет уйти, я отодвигаю засов и распахиваю дверь. Ночь звездная, но безлунная. А чужестранец, вместо того чтобы подниматься, идет по склону вниз.
– Ты куда? – кричу я вслед.
Гора, лес и темнота закрывают за ним двери.
– Чего это он? – спрашиваю я Дерево.
Дерево молчит – наверное, тоже не знает.
– Мао умер!
Первым эту новость мне сообщило Дерево, однажды утром, под светлым ливнем. Потом ее подтвердил монах, поднимавшийся в гору. Его лицо сияло от радости.
– Хотел купить рисового вина, чтобы отпраздновать это событие, но все вино уже разобрали. Одни всю ночь проплакали. Другие всех предупреждали, что уж теперь-то Советский Союз на нас точно нападет. Члены партии попрятались за закрытыми ставнями. Но многие всю ночь веселились и запускали фейерверки.
Я поднялась по лестнице в комнату, где молоденькая девушка лежала без сна и мучилась от страха. Я знала, что она – призрак, потому что лунный свет проходил через нее насквозь и слышала она меня с трудом.
– Не бойся, – сказала я. – Дерево поможет тебе. Оно подскажет, когда нужно бежать и прятаться.
Девушка внимательно смотрела на меня. Я присела на сундук в изголовье ее кровати и запела колыбельную – единственную, которую знала, про кота в лодочке на реке.
Это был добрый год. Один за другим открывались храмы, в них звонили колокола. Теперь можно было, как и положено, приветствовать солнце и луну и праздновать день рождения Учителя нашего Будды. Монахи снова стали моими частыми гостями, а число паломников доходило до нескольких дюжин в день. Толстяков приносили на носилках двое-трое носильщиков. Паломник на носилках! Такая же чушь, как паломник на колесах. Люди с куриными мозгами, которые еще верили в политику, кричали про какие-то Четыре модернизации, про суд над «Бандой четырех»{76}, про доброго духа по имени Дэн Сяопин, который призван спасти Китай. Да пусть он устраивает хоть сорок четыре модернизации, лишь бы не трогал мой чайный домик. Дэн Сяопин{77} придумал такой девиз: «Богатство не порок» – и призвал всех обогащаться.
На вершине Святой горы несколько раз открывался глаз Учителя нашего Будды. Монахи, которым посчастливилось увидеть это чудо, прыгнули в пропасть, сквозь двойную радугу, и прямиком попали в рай. Еще одно чудо случилось рядом со мной. Мое Дерево надумало обзавестись потомством. Однажды осенью я обнаружила, что на нем растет миндаль. Чуть повыше – фундук. Я бы не поверила, если б не видела своими глазами. Негромко зашуршала ветка, и к моим ногам упала хурма! Спустя неделю я нашла под деревом айву, а потом несколько сморщенных кислых яблочек. Дерево поскрипывало, когда я спала, и звуки цимбал услаждали мои сны.
По ночам мне часто снился отец в страшном сумрачном месте. Я заглядывала в озерцо у пещеры, а он умоляющим взглядом смотрел на меня из глубины. Руки его были связаны за головой. Иногда, заваривая чай посетителям, я слышала, как он шаркает по верхней комнате, ищет сигареты, кашляет. Учитель наш Будда объяснил, что отец страдает из-за своей вины и его душа, томящаяся в клетке незавершенных дел, будет пребывать в сумрачных мирах, пока я не совершу паломничества на вершину горы.
Поймите меня правильно. Отец мой был хуже куриного дерьма. Отыскать в нем хоть какое-нибудь достоинство труднее, чем иголку в реке Янцзы. Он ни разу не сказал мне ласкового слова, за пару серебряных чаш продал мою невинность. Но он мой отец, а долг потомков – заботиться о душах предков. К тому же мне хотелось спокойно спать. Хотелось, чтоб он перестал с умоляющим видом являться ко мне. И наконец, было бы неуважением к Святой горе, если я, всю жизнь прожив на ней, так и не совершу паломничества на вершину. Вдобавок я была уже в том возрасте, когда старая женщина, проснувшись и не сумев подняться с постели, запоздало понимает, что вчера был последний день, когда она еще могла идти куда хочет, да не знала об этом.
Стояло прекрасное утро, сезон дождей еще не наступил. Я встала вместе с солнцем. Дерево снабдило меня кое-какой едой. Я заперла чайный домик, спрятала ларчик с деньгами под грудой камней в пещере и отправилась в путь. Пятьдесят лет назад я добралась бы до вершины еще засветло, но теперь хорошо, если за два дня доберусь.
Шаги, шаги, канавы, шаги, шаги, могучие деревья, шаги, шаги, тропа льнет к самому краешку света.
Шаги по солнышку. Шаги в тени.
Вечером я развела костер на крыльце разрушенного монастыря. Накрылась зимним платком и уснула. Учитель наш Будда сидел в изголовье, покуривая, и охранял меня, как и всех паломников. А когда я проснулась, то рядом со мной стояла плошка риса и чашка чая улун, еще горячего.
А потом я вдруг попала в следующую жизнь. Гостиницы в пять и даже в шесть этажей! В магазинах торговали всякими сверкающими штучками, бесполезными, никому не нужными. В ресторанах подавали еду, от которой веяло неведомыми запахами. Огромные автобусы с цветными окнами стояли длинными рядами, и в них сидели одни чужеземные дьяволы! Автомобили теснились и визжали, как стадо свиней. По воздуху пролетел сундук с людьми, но никто этому не удивился! А сундук завывал, как ветерок в пещере. У какого-то входа толпились люди. Я заглянула внутрь. В большой комнате на возвышении стоял мужчина и целовал серебристый грибок. За спиной у него висело панно с изображениями влюбленных и какими-то словами. Где-то верещал огромный хряк, будто его холостили. И тут я поняла, что мужчина поет! Он пел о любви, о южном ветерке, о цветущих ивах.
Меня чуть не сбил с ног носильщик. На носилках сидела чужеземка, почему-то в черных очках, хотя солнце уже зашло.
– А ну, посторонись-ка! – крикнул носильщик.
– Не скажешь, как пройти на вершину Святой горы? – спросила я.
– А ты где находишься?
– Это и есть вершина?
– Вершина, вершина.
– А где ж тогда храм? Мне нужно помолиться за упокоение души моего…
– Да вот же он! – кивнул носильщик.
Храм облепили строительные леса из бамбука. По настилам и лесенкам сновали рабочие. Во дворе несколько человек играли в футбол, древние статуи монахов заменяли им ворота. Я подошла поближе к вратарю – хотела убедиться, что глаза меня не подвели.
– Ну надо же! Да это никак Разумник, командир хунвейбинов?
– Какого черта тебе надо, старуха? Ты кто такая?
– Когда мы виделись в последний раз, ты ногой давил мне горло, а сам распалился, как кобель. Ты разрушил мой чайный домик и украл мои деньги.
Он вспомнил, но притворился, что не узнал меня, и отвернулся, бормоча что-то неразборчивое. Тут мяч влетел мимо него в ворота, и в тумане раздались победные вопли.
– Какая неожиданная встреча! Да ты и впрямь разумник, как я погляжу! Сначала командовал теми, кто разрушал храмы, а теперь командуешь теми, кто их восстанавливает! Это у вас называется «социалистическая модернизация»?
– С чего ты взяла, что я командую?
– Потому что, даже увильнув от работы, ты выбрал занятие полегче.
Разумник не знал, что ответить. Его лицо принимало то одно выражение, то другое. Рабочие услышали мои слова и стали с подозрением поглядывать на Разумника. Я прошла мимо, ко входу в храм. Вокруг стучали молотки, визжали пилы. Давние обиды и демоны изгложут человека до мозга костей. Время и без них с этим прекрасно справляется. Учитель наш Будда всегда говорил мне, что прощение продлевает жизнь. И я согласна. Прощение продлевает жизнь, но не тому, кого прощают, а тому, кто прощает.