Я вошла в массивные двери и растерянно остановилась во дворе, не зная, что делать дальше. Пожилой монах со сломанным носом спросил меня:
– Вы ведь хозяйка чайного домика?
– Да.
– Тогда будьте моей гостьей! Пройдемте в Святилище, я угощу вас чаем.
Я замялась.
– Прошу вас. Не бойтесь. Мы вам очень рады.
Ученик монаха в шафрановом одеянии покрывал позолотой чело Учителя нашего Будды. Он посмотрел на меня и улыбнулся. Я улыбнулась в ответ. Где-то грохотал отбойный молоток и переливчато визжала дрель.
Я следовала за монахом по лабиринту двориков, где пахло благовониями и цементной пылью. Мы пришли в тихое помещение. Там стояли статуи Будды и висели свитки. Чайник ждал нас на столе.
– Что это за свитки? – спросила я.
– Каллиграфия, – улыбнулся монах. – Мое праздное увлечение. На свитке слева написано:
Солнечный луч на моем столе.
Пишу длинное письмо.
А на свитке справа:
Вдали тают горы.
Я их больше не увижу.
Не судите строго мои жалкие любительские потуги. Позвольте налить вам чаю.
– Большое спасибо. Наверное, вы теперь счастливы. Столько паломников приезжает в храм.
Монах вздохнул:
– Это не паломники. Это туристы. Они даже не заглядывают в храм. Паломников очень мало.
– Тогда зачем они приезжают на Святую гору?
– Потому что у них есть машины – надо же куда-то ехать. Потому что сюда все едут. Потому что правительство объявило Святую гору национальным достоянием.
– Партия вас больше не преследует – и то хорошо.
– Потому что партии выгоднее брать с нас деньги.
Какой-то прохожий насвистывал мотив, исполненный счастья и печали одновременно. Где-то шуршала метла.
– Я пришла вот по какому делу. Мой отец…
Монах внимательно выслушал меня, время от времени кивая.
– Вы правильно сделали, что пришли. Душа вашего отца слишком отягощена злом, поэтому не может покинуть этот мир. Пойдемте, тут есть укромный алтарь, где нам не помешают туристы со своими фотоаппаратами и вспышками. Мы воскурим благовония, и я проведу нужный обряд. Потом подыщем вам уголок, чтобы переночевать. Мы принимаем гостей небогато, но радушно. Как и вы.
На следующее утро монах проводил меня до ворот. Еще один день затерялся в тумане.
Я нащупала кошелек под платком:
– Сколько с меня причитается?
– Нисколько. – Монах почтительно коснулся моей руки. – Ни один монах не ушел от вас с пустым животом, даже тогда, когда вместо еды нам приходилось сосать гальку. Когда наступит ваш срок, я сам исполню погребальный обряд, клянусь вам.
Когда ко мне относятся по-доброму, я не могу сдержать слез. Не знаю почему.
– Но монахам ведь нужна еда! – запротестовала я.
Он махнул рукой в шумящий туман. Там мигали огоньки, гудели невидимые автобусы.
– Вот пусть они нас и кормят!
Я поклонилась до земли, а когда разогнулась, его уже не было рядом. Осталась только его улыбка. На обратном пути, спускаясь, я заметила Разумника. Он тащил вверх по лестнице здоровенную кадку с гравием. Лицо его было в синяках и кровоподтеках. Ну что с мужчин взять! Стайка девушек, визжа и смеясь, бросилась через площадь, чуть не сбив меня с ног. Монах был прав: здесь не осталось ничего святого. Святые места теперь прячутся глубже. И выше.
Однажды ко мне в чайную пришел человек. Сказал, что он из партийной газеты, хочет написать рассказ про меня. Я спросила, как он назовет свой рассказ.
– «Семьдесят лет социалистического предпринимательства», – ответил он.
– Семьдесят лет чего? – переспросила я.
Он нацелил на меня фотоаппарат, сверкнул вспышкой мне в лицо. Я зажмурилась, а перед глазами все равно замелькали перья феникса.
– Социалистического предпринимательства.
– Какие-то новые громкие слова. Лучше порасспросите новых громких людей.
– Нет, госпожа, – наседал он. – Я должен выполнить задание. – Он отошел назад, навел фотоаппарат на мою чайную. Щелк! – Понимаете, вы зачинательница. Первопроходец! Сейчас на Святой горе кто только не зарабатывает, но первой-то эту возможность открыли вы! И вы до сих пор здесь. Просто удивительный сюжет. Бабушка, которая несет золотые яички. Кстати, прекрасный подзаголовок для статьи.
И правда, в летние месяцы народ шел сплошным потоком. На каждом шагу появились чайные, закусочные, лапшевни, киоски с гамбургерами – я как-то раз попробовала, ну и дерьмо! И часу не прошло – снова проголодалась. У каждого храма теснилось множество ларьков, где торговали пластиковыми пакетами, бутылками и стаканчиками. А потом весь этот мусор оставляли на тропе.
– Никакой я не первопроходец, – возразила я. – А здесь поселилась, потому что деваться было некуда. Что касается денег, то партия прислала своих людей, и они разрушили мою чайную за то, что я зарабатывала деньги.
– Нет, это исключено. Вам много лет, вы что-то путаете. Вам изменяет память. Партия всегда поощряла честную торговлю. Вам наверняка есть что рассказать! Ваши рассказы представляют интерес для наших читателей.
– Это не моя работа – представлять интерес для ваших читателей. Моя работа – делать лапшу, заваривать чай. Если вы и правда хотите написать о чем-нибудь интересном, напишите о моем Дереве. На самом деле это пять деревьев в одном. На нем растут миндаль, фундук, хурма, айва и яблоки. «Дерево изобилия»! Так и назовите свой рассказ, чего лучше!
– Пять деревьев в одном? – переспросил газетный человек.
– Да. По правде сказать, яблоки кисловаты. Но все равно! И еще оно умеет разговаривать!
– Да что вы?
Он быстро собрался и ушел. Свою дурацкую статью он все же написал, выдумав все от слова до слова. Один монах прочитал мне. Выходило так, что я все время восхищалась мудрым руководством Дэн Сяопина. И не сомневалась, что власти приняли самое правильное решение на площади Тяньаньмэнь, хотя на самом деле я про такую в жизни не слыхала.
Пришлось добавить писателей к списку людей, которым нельзя верить. Писатели все сочиняют.
– Ты знаешь, кто я?
Открываю глаза.
На ее прекрасном лице трепещут тени листьев моего Дерева.
– Помню, родная, у тебя еще была лилия в волосах. Очень тебе к лицу. Благодарю за письмо. Получила на днях. Монах мне его прочитал.
Она улыбается совсем как на фотографии.
– Это твоя правнучка, – говорит моя племянница, как будто я обозналась.
Она сама обозналась, но у меня нет сил объяснить ей природу минувшего.
– Ты насовсем вернулась в Китай, моя родная?
– Да. А Гонконг тоже теперь Китай. Да, насовсем.
– Твоя правнучка, тетя, добилась большого успеха в жизни, – с гордостью заявляет племянница. – Она купила гостиницу и ресторан в долине. На крыше всю ночь, до самого утра, крутится прожектор. Туда приезжают богатеи из самого города. На прошлой неделе останавливался знаменитый киноартист. У нее нет отбоя от самых завидных женихов. Даже партийный секретарь просил ее руки.
Мое сердце разнежилось, как горная кошка, свернувшаяся калачиком на солнышке. Дочь почтит мою память и похоронит меня на Святой горе, лицом к морю.
– Я никогда не видела моря. Говорят, в Гонконге мостовые из золота.
Она смеется таким милым, звонким смехом. Заслышав его, я тоже не могу удержаться, хотя смех отдается болью в груди, все сильнее и сильнее.
– На мостовых в Гонконге можно найти много чего, только не золото. Мой хозяин умер. Иностранец, юрист в большой компании. Он был ужасно богатый человек и оставил мне много денег. По завещанию.
Чутье умирающей старухи подсказывает мне, что не все это – правда.
Мудрость умирающей старухи подсказывает мне, что правда – это не все.
Слышу, как моя дочь с племянницей внизу готовят чай. Закрываю глаза и слышу, как цокают костяные копытца.
Струйка дыма раскручивается и, тая, тянется вверх. Вверх, все выше и выше.
Монголия
Мимо поезда вздымались и опускались степные холмы, тянулась целая вечность холмов.
Иногда за окном мелькало поселение – круглые шатры, которые в путеводителе Каспара называются «юрты». Лошади щипали траву. Старики неподвижно сидели на корточках, курили трубки. Злобные собаки облаивали поезд, а ребятишки смотрели ему вслед. Они никогда не махали в ответ Каспару, только глядели, как и старики. Телеграфные столбы шагали вдоль рельсов, разветвлялись и исчезали за пустынным горизонтом. Просторное небо напоминало Каспару край, где он вырос, – место под названием Зеландия. Каспар тосковал по дому и чувствовал себя одиноким. Я не чувствовал ничего, кроме нескончаемости.
Великая Китайская стена давно осталась позади.
В этой нехоженной затерянной стране я должен был отыскать себя.
В купе вместе с нами ехали два пузатых австрийца, которые хлестали водку и обменивались дурацкими шутками на немецком. Этот язык я узнал две недели назад, от Каспара. Австрийцы проигрывали друг другу охапки монгольских денег – тугриков – в карточную игру под названием криббидж, которой научил их в Шанхае один валлиец, и сопровождали этот процесс виртуозной бранью. На верхней полке сидела Шерри, девушка из Австралии. Она с головой ушла в «Войну и мир». Прежде чем бросить университет, Каспар учился на агрономическом факультете и Толстого не читал. Сейчас он жалел об этом, впрочем не из литературных соображений. Иногда к нам заглядывал швед из соседнего купе, рассказать очередную историю о том, как его облапошили в Китае. Он надоел нам обоим до смерти, а Каспар даже начал сочувствовать китайцам. Кроме шведа, в соседнем купе ехала ирландка средних лет. Она либо смотрела в окно, либо записывала какие-то цифры в черный блокнот. В следующем купе – четверо израильтян, две девушки со своими парнями. Они обсудили с Каспаром цены на дешевые гостиницы в Пекине и Сиане, а также очередной всплеск напряженности в Палестине, но, в общем, держались особняком.