Я вернулась и сразу поняла, что Руди дома. Было часа три ночи. Я замешкалась на пороге. Он, конечно, спросит, где я была. Про Татьяну можно спокойно рассказать. Он не рассердится. Пусть проверяет, если захочет, хотя он, само собой, всегда верит мне на слово.
Я повернула ключ в замке, открыла дверь и обмерла – Руди, в одних трусах и носках, наставил на меня пистолет. Волна адреналина напрочь смыла опьянение. За спиной у Руди в ванной горел свет и лилась вода. Он чертыхнулся и опустил пистолет.
– Маргарита, ты забыла про условный стук. Огорчаешь меня, котенок мой шаловливый.
Няма бросилась навстречу, выгнула спину дугой, потерлась о мою ногу, подталкивая меня к кухне.
– Милый, я без условного стука, потому что пришла к себе домой.
– А как я, по-твоему, должен догадаться, что пришла ты, а не менты?
И что на это возразить? Для Руди у меня никогда нет возражений. Но сегодня он в хорошем настроении, не орет на меня.
– Извини.
– Ничего страшного. Все мы иногда ошибаемся. Но, котенок, умоляю, не повторяй больше этой ошибки, а то случится беда. Проходи, проходи. Ты сегодня припозднилась. Я уже начал беспокоиться. По улицам ходят злые собаки, могут съесть моего маленького котенка.
– Я встречалась с коллегой по работе. Ее зовут Татьяна, – начала я, но Руди меня не слушал.
В гостиной стоял огромный букет роз – красных, желтых, розовых.
– Руди! Это мне?
Руди улыбнулся, и я растаяла. Он вспомнил про мой день рождения! Впервые за три года!
– Конечно тебе, котенок. Кому же еще?
Он поцеловал меня в лоб. Я закрыла глаза, приоткрыла губы, хотела ответить на поцелуй, но Руди уже отвернулся. Он забыл налить в вазу воды, и я унесла цветы на кухню. Какой чудесный аромат. Как в саду, давным-давно.
– У меня к тебе маленькая просьба, – сказал Руди мне в спину. – Ты же не откажешь, правда?
– В чем?
– Приезжает мой партнер по бизнесу. Друг Грегорского. Очень важная шишка в нужных международных кругах. Он из Монголии. Фактически всем там заправляет. Ему нужно где-то остановиться, совсем ненадолго.
– И что?
– Может, поселить его в свободной комнате?
Вода перелилась через край вазы.
– Если он заправляет всем в Монголии, почему бы Грегорскому не поселить его в свой пентхаус?
Я совсем забыла о Няме, и она напомнила, что у нее есть когти.
– Тогда полиция сможет его вычислить. Он заправляет всем в Монголии, но, так сказать, неофициально. Даже монголам приходится делать вид, что у них демократические выборы, чтобы получать от Запада кредиты и займы.
– То есть ты хочешь, чтобы я поселила у себя уголовника? Мне казалось, что мы решили этот вопрос раз и навсегда.
– Конечно, котенок, конечно. Но сейчас я просто хочу оказать услугу приятелю!
– А зачем себя ограничивать? Давай тогда сразу откроем ночлежку для наркоманов и маньяков-поджигателей.
– Ради бога, не делай из мухи слона! Сейчас в свободной комнате хранятся ящики с моим товаром. Какая разница? А он никакой не уголовник. Он занимает достаточно высокий пост, который позволяет ему пересекать границу за Иркутском без таможенного досмотра. Хельсинки отпадает. Грегорский нашел покупателя в Пекине. На обратном пути наш друг захватит с собой Делакруа. Чем меньше он наследит, тем для нас же лучше.
– Но ведь обычно Грегорский просто дает взятку таможенникам…
– У Грегорского все схвачено только на северной границе, с Финляндией там и с Латвией. А надежных людей в Сибири у него нет. Так что он доверяет только мне. Только нам. Котенок… – (Его руки поглаживали мне живот.) – Котенок, давай не будем ссориться. Это же ради нашего будущего. – (Он большим пальцем ткнулся мне в пупок.) – В один прекрасный день тут будет наш малыш… – (Его губы защекотали мне шею, но я все еще сердилась.) – Котенок! Ну, котенок… Да, наверное, я слишком многого прошу, но мы с тобой уже почти у цели. Я тут подумал, ты все правильно сказала, тогда, у Джерома. Ну, про Австрию… Надо уезжать, пока нам хвост не прищемили. Прости, что я сорвался. Я ненавижу эти свои срывы, ты же знаешь. Это все стресс. Нервы сдают. Отыгрываюсь на самом дорогом человечке. Потом проклинаю себя… – бормотал Руди. – Котенок! Посмотри на меня, ну, посмотри! Видишь, как я, придурок, тебя обожаю…
Я обернулась и взглянула в его прекрасные юные глаза. Вижу, как он обожает меня.
– Угадай, котенок, где я сегодня был? В турагентстве. Узнавал цены на билеты до Цюриха.
– Честно?
– Конечно. Правда, без толку, там был выходной. Но я же не знал. Я больше не позволю этому сволочному хранителю истязать моего котенка. Как только мы уедем, тебе, Маргарита, решать: жить ему или умереть. Одно твое слово – и мой человек всадит в него пулю, клянусь Богородицей.
Ясно вам? Татьяна не права. Руди хочет, чтобы я была счастлива. Ради этого он готов все бросить. Как я могла усомниться в нем, пусть даже на минуту? Наш поцелуй был долгим и пылким.
– Руди! – прошептала я. – Ты – мой самый лучший подарок на день рождения!
– Да? – пробормотал Руди. – А, ну да, у тебя же скоро день рождения… – Он чуть отстранился, не убирая рук с моих бедер. – Значит, ты не против, если доверенный человек нашего покупателя тут поживет? Недолго, пока не подменим картину. До ночи большой уборки. Всего-то пару недель.
– Ох, даже не знаю, Руди… Я так надеялась до отъезда побыть с тобой подольше. Нам нужно столько всего обсудить. Когда он приезжает?
Руди отвернулся. Я открыла банку с кошачьим кормом.
– Он уже приехал. Прилетел. Вот я и предложил ему помыться с дороги, отдохнуть. Короче, он уже здесь.
– Что-о-о?!
– Он уже здесь.
– Руди! Как ты мог? Это же наш дом! Только наш! Здесь живем мы – ты, я и Няма!
Я открыла дверь из кухни в гостиную и словно бы попала в сцену из спектакля. Спиной ко мне у окна стоял смуглый невысокий жилистый тип в домашнем халате Руди, который я сшила из алой байки, и вертел в руках пистолет Руди.
Я так и ахнула.
Незваный гость неторопливо обернулся:
– Добрый вечер, госпожа Латунская. Благодарю вас за гостеприимство. Очень рад снова посетить ваш прекрасный город.
Безупречный русский язык, едва уловимые среднеазиатские интонации. У меня за спиной истошно замяукала Няма, требуя ужина.
– С вашей кошечкой мы уже познакомились. Она отнеслась ко мне по-родственному, как к любимому дядюшке Сухэ-батору. Надеюсь, вы последуете ее примеру.
В моем зале сейчас ни души, поэтому я иду к окну, размять ноги. Собирается гроза, воздух тугой, как барабан. Утром, когда я шла на работу, в городе ощущалось какое-то брожение. Томная Нева набухает и расползается, как пролитая нефть. На следующей неделе выборы, по городу разъезжают фургоны, дребезжащие громкоговорители голосят о реформах, чести и доверии.
Над ухом жужжит комар. Я прихлопываю его. Из комариного фюзеляжа сочится человечья кровь. Оглядываюсь – чем бы вытереть, – не нахожу ничего лучше шторы. Экскурсовод ведет группу туристов, поэтому быстро возвращаюсь на свой стул. Экскурсовод говорит по-японски, называет Делакруа. Через восемь дней тот же самый экскурсовод будет говорить те же слова и так же тыкать указкой, но совсем в другую картину, правду о которой будут знать только шесть человек на свете – Руди, я, Джером, Грегорский, Сухэ-батор и покупатель из Пекина. Джером говорит, что мы совершаем идеальное преступление, о котором никто не знает. Овцы кивают. Я смеюсь про себя. Сегодня они уже сфотографировали несколько фальшивок. И заплатили за это по тарифу, установленному для иностранных граждан.
Ко мне подходит маленькая девочка и предлагает леденец. Она что-то говорит по-японски и встряхивает пакетик. На вид ей лет восемь. Ей скучно среди шедевров эпохи Возрождения. Кожа у нее цвета кофе со сливками. Косички, нарядное землянично-розовое платьице с белыми кружавчиками. Ее старшая сестра оборачивается и хихикает, следом оборачиваются взрослые. Я беру леденец. Вспышка фотоаппарата. Вот чем меня бесят азиаты – они фотографируют все подряд. Но какая у девочки чудесная улыбка! На миг мне хочется пригласить девочку в гости. Или удочерить. Маленькие девочки как старые кошки: если уж кого невзлюбят, то притворяться не станут.
Мой кремлевский любовник отправил меня на аборт. Я не хотела. Я боялась. Священники и старухи всегда говорили, что для женщин, которые убивают младенцев, в аду есть особый ГУЛАГ. Но еще больше я боялась того, что любовник меня бросит и я попаду на панель, поэтому пришлось согласиться. А он боялся скандала. Из-за внебрачного ребенка наша связь получила бы огласку. Все прекрасно знали, что Советский Союз держится на скандалах и взятках, но требовалось соблюдать приличия – ради народных масс. Такие вот нормы социалистической морали и нравственности. Одно хорошо: узнай об этом моя мамочка, она сгорела бы со стыда, даже в гробу.
Ну, аборты делали все женщины, в этом не было ничего удивительного. Мне сделали аборт в больнице для партийных работников на Московском проспекте, где уровень обслуживания якобы был выше, чем в больницах для обычных граждан. Ничего подобного. Не знаю почему, кровотечение не останавливалось, но меня все равно выписали. Больничный врач не стал меня слушать, а тетка в регистратуре вызвала охрану, и меня выпроводили восвояси. Я стояла на крыльце и орала во все горло, выплескивая злость, пока не остались одни всхлипы. Помню дождь и аллею обкорнанных вязов, ведущую к набережной. Я попросила любовника разобраться, но он потерял ко мне интерес и считал меня обузой. Через две недели, в кафе при спецраспределителе, заявил, что мы должны расстаться, потому что его жена каким-то образом пронюхала про мою беременность. Он велел мне держать язык за зубами и не скандалить, иначе меня выселят куда подальше. Я стала пятном на его биографии. На его совести.
Я не скандалила. Когда наконец выбралась к врачу, в поликлинику, он едва осмотрел меня и сразу сказал: «Надеюсь, детей вы заводить не собирались, потому что это вам больше не грозит». Он был небрит, и от него разило водкой, поэтому я ему не поверила. Какая-то коровища-медработница завела речь о буржуазных предрассудках и о том, что капиталисты-эксплуататоры отводят женщине одну-единственную роль – плодить и умножать эксплуатируемых. Я сказала, что не нуждаюсь в ее советах, и вышла. Через год в «Правде» опубликовали некролог – мой партиец скоропостижно скончался от сердечного приступа.