Но Руди только вздохнул и обратился к начальнику службы безопасности:
– Кто эта женщина? Ваш новый шеф?
– Я государственная служащая, – огрызнулась квашня Петровна. – И зарплату мне платят, чтобы я охраняла народное добро от воров!
– Прекрасно, – сказал Руди, по-прежнему не глядя на квашню Петровну. – Тогда осмотрите залы музея. Выявите, каких картин недостает, и догоните моих уборщиц. Это известные во всем мире музейные воры, их разыскивает Интерпол. Просто они загримировались старушками. Они умыкнули картины из-под самого носа ваших же сотрудников, которые все проморгали. И наконец, разберите мои полотеры, винтик за винтиком, разложите их на газетку под луной и потом соберите обратно. И как следует, пожалуйста, иначе ответите по суду. А что, это мысль! Вам очень повезло, что в вашем курятнике верховодит такой бдительный страж народного добра! Я выставлю счет за сверхурочные. В контракте, который я заключил с главным хранителем Рогоршевым, прописано, что мое рабочее время заканчивается ровно в полночь. Вы не возражаете, если я присяду и почитаю газетку? Вот только позвоню жене, предупрежу, что буду к утру.
Руди сел и развернул газету.
За несколько секунд мое сердце успело сделать ударов двадцать, не меньше.
– В этом нет никакой необходимости, – сказал начальник службы безопасности, злобно зыркнув на квашню Петровну. – Такого рода решения принимает начальник службы безопасности. А не дежурная по залам.
Руди встал:
– Очень рад это слышать.
Он обошел квашню Петровну, которой ничего другого не оставалось, как кипятиться в собственном соку. Других соков она в жизни, наверное, не пробовала. Сквозь дверное стекло я видела, как Руди погрузил третий полотер в багажник своего фургона, все еще стоящего на погрузочной площадке. Бумаги он оставил на столе, чтобы я захватила их и смогла пойти за ним. Мы же профессионалы, суперкоманда. Он, конечно же, дожидался меня в фургоне, сохраняя полное спокойствие.
– Детка! – прошептал он. – Сначала я заеду к Джерому, скину груз. И сразу к тебе. Только мне еще надо встретиться кое с кем у Грегорского.
– С кем? С Сухэ-батором?
– Не важно. Я быстро.
– Я люблю тебя, – выдохнула я.
Что я могла еще сказать?
Тыльная сторона его ладони скользнула по моей груди. Руди спрыгнул на погрузочную площадку, чтобы взять четвертый полотер, тот самый, в станине которого был спрятан контейнер с Делакруа.
Еще немного, еще совсем немного.
– Что, Латунская, довольна?
В распахнутых дверях фургона возникла голова и плечи квашни Петровны.
Почему она именно сейчас решила ко мне снизойти?
– Ух ты, она еще и разговаривает!
Квашня Петровна развернула пластинку жвачки, сунула в рот и клацнула зубами. Потом сложила руки на груди.
– Неужели ты, тварь ничтожная, думаешь, что тебе тута что-то отломится?
– Не понимаю, о чем вы?
Она ухмыльнулась, не прекращая двигать челюстями. Я растерялась. Что делать? Откуда она узнала?
– Хватит ломать комедь, Латунская! О твоих делишках всем известно!
В сумраке за ее спиной, незаметно для охранников, Руди сжал в руке разводной ключ и, приложив палец к губам, медленно шагнул вперед. Я тут же представила, как сверкающий металл тяжело бьет по черепу квашни Петровы, и почувствовала… Не знаю, что я почувствовала. Отвлекай ее, заговаривай зубы, приказала я себе. Мне было страшно. Я словно бы раздвоилась, хотела ее предупредить, но в то же время алкала крови и мести. Замри, сука! Мой зайка тебе спуску не даст…
– И что же это за делишки, интересно знать?
А тело скинем в болота на финской границе…
– Хватит ломать комедь! Ты выдала себя с головой. Все пытаешься пролезть наверх, да?
У Руди блестят глаза, это все кокс виноват. Квашня Петровна думает, что загнала меня в угол. Вот слетятся вороны, выклюют ее глазенки-бусины. Бездомные собаки передерутся из-за ее потрохов, вцепятся в жопу и в ляжки, а тем, кто сильнее, достанутся самые лакомые кусочки. Ее жизнь в моих руках, а она даже не догадывается об этом… Спасать ее совсем не хочется. Главное – не рассмеяться… Она все жует и жует жвачку, ее жирное лицо дергается, жирное лицо, которое самый лучший косметолог на свете не сделает краше.
– Метишь на должность главного хранителя, да? С диванчика на его кресло? Ты просто бесстыжая шлюха, Латунская, вот ты кто! Шлюхой родилась и шлюхой подохнешь!
Руди опустил разводной ключ, а я захохотала и плюнула ей в лицо. Ее как ветром сдуло.
Я докурила сигарету. Исчезли даже летучие мыши. Ну и что теперь не так?
Все в порядке. Взглянула на часы: двадцать четыре минуты третьего. Картина уже у Джерома, Сухэ-батор уже передал деньги от покупателя, мне пора упаковывать чемодан для отъезда в Швейцарию. Наконец-то после стольких лет я вырвусь на свободу! Во времена «железного занавеса» Швейцария, до которой рукой подать, казалась такой же недосягаемой, как Изумрудный город. Последний лестничный марш. Ничего удивительного, что я нервничаю. Как-никак украла картину стоимостью полмиллиона долларов.
Я постучала условным стуком, чтобы доставить Руди удовольствие. Никто не открыл. Что ж, это естественно. Руди еще не вернулся, но будет с минуты на минуту.
В коридоре я щелкнула выключателем, но лампочка перегорела. Я щелкнула еще одним выключателем, но перегорела и эта лампочка. Странно. Может, отключили электричество? Что ж, обойдемся без электричества, все равно сейчас оно ни к чему. Разгар белых ночей, в небе над Европой лишь вечный сумрак и сияние Млечного Пути. Я вошла в гостиную, увидела перевернутый журнальный столик, и нервы не выдержали. Лопнули, как натянутый кетгут.
В квартире устроили погром.
Полки сорвали со стен. Телевизор разбили. Вазы сбросили на пол. Из шкафа вывернули все ящики, раскидали вещи по гостиной. Все картины располосовали. Мои платья изодрали в лоскуты. Осколки стекла торчали из ковра, как зубы динозавра.
Кто все это устроил?
Этот разгром, эту тишину.
О господи, а что с Руди?!
Он жив? Его похитили?
Под обломками обеденного стола подергивался уголок тени. Горло перехватило, не вздохнуть. Я напряженно всмотрелась в клубящийся сумрак. Уголок тени оказался лужей крови, почти черной в свете звезд. Послышался жалобный писк…
Боже мой, боже мой! Няма, моя бедная Няма! Я опустилась на четвереньки и заглянула под стол. На месте задней лапы торчали обрывки сухожилий. Моя кошечка была на последнем издыхании и, наверное, уже не чувствовала боли. Она посмотрела на меня безмятежно, как Будда где-то на холме, взирающий на солнце, и испустила дух, а я, оставшись в одиночестве, все падала и падала и никак не могла долететь до самого дна.
По Неве плыла жуткая болотная тварь – медленно, лениво, на спине, – чтобы, добравшись до моста Александра Невского, вскарабкаться на опору и поволочь свои кургузые конечности – и зубы – по улицам, разыскивая меня…
Как же мне быть? А как всегда! «Потворствуй своим желаниям», – велит Змий.
Я пошла в спальню и позвонила Руди на мобильный – на тот, что для экстренной связи. Шорох статического электричества в трубке напоминал не то шум прибоя, не то звон сыплющейся мелочи. Ага, соединили! Слава богу!
– Руди, в квартире все вверх дном! – выпалила я.
В трубке звенел женский голос, холодный и безжизненный. Самодовольный, как у квашни Петровны.
– Набранный вами номер не обслуживается.
– Черт подери! Так обслужи его, сука!
– Набранный вами номер не обслуживается. Набранный вами номер не обслуживается.
Как это?
Я швырнула трубку на рычаг. Что дальше? Желания. Уехать в Швейцарию, жить с Руди, родить детей. Для всего этого была нужна картина Делакруа. Все очень просто. Руди похвалит меня. «Детка, – скажет он. – Детка! Я знал, что на тебя можно положиться!»
Я позвонила Джерому.
– Добрый вечер, солнышко. Великолепно поработали… – пьяно лепечет он.
– Джером! Джером, ты видел Руди?
– А как же! Он минут двадцать как ушел. Оставил у меня ребеночка и ушел! Малышка – просто чудо, глаз не оторвать. Слушай, а я тебе рассказывал, что у Делакруа был романчик с племянником этого, как его…
– А Сухэ-батор уже приходил?
– Нет. Наш великий хан позвонил и сказал, что вот-вот прибудет. А ты знаешь, что в тринадцатом веке монголы герметично запечатывали пленников в сундуки и устраивали пир, услаждая свой слух стонами задыхавшихся…
– Джером, заткнись, ради бога. Я сейчас буду у тебя. Нужно срочно уезжать.
– Радость моя, отъезд намечен на завтра. И потом, после всего, что я сделал, могла бы обращаться со мной повежливее! «Заткнись», скажешь тоже! Фу, как некрасиво…
– Завтра начинается сегодня! Мою квартиру перевернули вверх дном. Я не могу дозвониться до Руди. Мою… – (Мою кошку убили, а тварь уже спускалась по реке, подбиралась все ближе и ближе.) – Что-то не так, Джером. Точнее, все не так. Я сейчас заеду за картиной. Упакуй ее к моему приезду.
Я повесила трубку. Что-то я еще хотела?
Просунув руку в разодранный матрас, я ощупала кроватную раму. Слава богу, на месте! Отодрала изоленту, достала заряженный револьвер. Оружие в руках тяжелее, чем выглядит. И холоднее. Я спрятала револьвер в сумочку, вышла из квартиры, тут же вернулась, взяла паспорт и снова ушла.
Чистая правда: чем нужнее тебе такси, тем труднее его поймать. А если оно требуется позарез, то лучше и не пытаться. Я пошла пешком, мысленно заставляя повернуть вспять ту тварь, о которой лучше не думать, но она продолжала плыть вниз по течению. Я замечала всякие мелочи вокруг. Помню темные булыжники на Дворцовой. Помню гладкую кожу девушки, которая целовалась со своим парнем у подножия Медного всадника. Помню цветы в целлофане возле Исаакия. Помню бортовые огни самолетов, вылетающих из аэропорта Пулково в Гонконг, Лондон, Нью-Йорк или Цюрих. Помню лиловый шелк смеющейся женщины. Помню темно-бордовую кожаную летную куртку. Помню скрюченного бродягу, спящего в картонном гробу. Мелочи, мелочи. Вся жиз