Кресло королевы Анны.
Мысли Кати унеслись куда-то далеко-далеко.
– Марко! – сказала она. – Спасибо тебе, завтрак был отличный. И вообще… Но сейчас тебе лучше уйти… – Ее голос задрожал. – Ты хороший парень.
– Ладно, – кивнул я. – Можно хоть душ принять?
– Прошу тебя, уходи.
Осень усыпала улицы, пропитала воздух дымным ароматом. Еще не было и десяти утра. Свежо, и солнечно, и туманно – все сразу. Надо бы добраться до Альфреда где-нибудь около полудня, от него – к Тиму Кавендишу, а вечером прийти домой пораньше, пересечься с Джибрилем. Заходить домой сейчас не было смысла. Ну что ж, весь день от меня будет нести сексом.
Да, Кати Форбс – не самая веселая компания, но гораздо лучше, чем та безбашенная телка из Кэмдена, которая привязала меня кожаным ремнем к изголовью кровати и стала снимать на видео, как по мне ползает ее ручной тарантул. «Не ори! – орала она. – Хоббит ничего тебе не сделает! У него удалены ядовитые железы!» – хотя в тот момент его железы волновали меня меньше всего.
Очевидно, я высоко оценил интеллект Кати, если представился писателем, а не драммером. И тем не менее… «Я на следующее утро» не особо впечатлен «Я предыдущим вечером». В течение дня я меняю множество «я», и каждое трепетно относится к отведенному ему времени. Особенно это касается «валяющегося в постели я» и «кайфующего в горячем душе я». «Опаздывающий я» питает к этой парочке глубокое отвращение.
На самом деле я драммер. Ну, барабанщик. Нашу группу я назвал «Музыка случая», в честь книги одного типа из Нью-Йорка{100}. Мы, если так можно выразиться, «беспорядочное музыкальное товарищество». В общей сложности нас человек десять, и в зависимости от того, кто собирается на сцене, те и выступают. Это уж как повезет. У большинства весьма беспорядочный стиль жизни. Играем в основном свои вещи, хотя, если с наличными туго, исполняем все, что пожелают слушатели в зале. Нам уже предлагал контракт один лейбл, крупнейший в южной Бельгии, но мы решили дождаться кого-нибудь посерьезней – EMI, к примеру, или там Геффена{101}. «Музыка случая» очень популярна в Словакии, кстати. Прошлым летом мы отыграли там несколько концертов, нас здорово принимали.
Вообще-то, я и писатель тоже. Точнее, литературный негр или литературный призрак, как вам больше нравится. Моим первым опубликованным проектом стала автобиография некоего Денниса Макесона, пейс-боулера, который в середине восьмидесятых играл в сборной Англии по крикету. Дождливое было время{102}. «Твистлетуэйтский торнадо» заслужил высокую оценку «Йоркшир пост»: «Кто бы мог подумать, что перо Макесона так же виртуозно, как и его крученые подачи! Как так?!{103}» Окрыленный успехом, я взялся за историю жизни одного престарелого типа, Альфреда, который живет рядом с Хэмпстед-Хит вместе со своим бойфрендом Роем, – тот помоложе, правда ненамного. Я прихожу к ним раз в неделю, Альфред вспоминает молодость, я записываю его рассказы на магнитофон, кое-что конспектирую, а потом за неделю превращаю все это в связное повествование. Рой, сын какого-то канадского сталелитейного магната, расплачивается со мной еженедельно. Эти деньги я трачу на оплату своего жилья и походы по винным барам.
В лабиринте улиц северо-восточного Лондона немудрено заблудиться. Похоже, я сбился с пути. Улочки вьются и петляют среди скверов, тупиков, проездов и аллей. Пару месяцев назад мы с чемпионкой Уэльса по кикбоксингу резвились до утра в каком-то автодоме, где-то за Хаммерсмитом. Она сказала, что Лондон напоминает ей гигантский лабиринт с крысами. Я с ней согласился, но с оговоркой – здешние крысы любят свой лабиринт.
Все трещины на тротуаре присыпаны листьями. В детстве я часами пинал палую листву, стараясь не наступать на трещины{104} и собачьи какашки. Раньше я был суеверным, теперь и это прошло. Раньше я верил в бога, теперь и это прошло. Потом я был марксистом. Мы с лидером нашей партийной ячейки стояли у станции метро «Квинсуэй» и приставали к прохожим – что они думают о боснийском вопросе. Естественно, большинство пожимали плечами и отворачивались. «Значит, сэр, у вас нет своего мнения на этот счет?» Брр, вспомнить стыдно.
Кто я теперь? Да вроде как никто, только постарше. Ну, может быть, немножко буддист.
Не пора ли поволноваться о месячных Поппи? Презерватив подложил нам подляну. Когда он там порвался? Десять дней назад. По идее, месячные у нее должны начаться в конце следующей недели. Если опоздают на неделю – куда ни шло, это можно объяснить нервотрепкой, связанной с ожиданием. Значит, еще две недели можно не беспокоиться, а на третьей посмотрим. Ну как-то так. Индия была бы счастлива, родись у нее братик, товарищ для игр. А когда, лет через двадцать, какой-нибудь профессор философии задаст ему вопрос, в чем первопричина его бытия, он ответит, теребя сережку в ухе или в носу: «Бешеная страсть и гнилая резина». Случай. Купи я другую пачку презервативов, его бы не было на свете, а может, и не будет. Учти сослагательное наклонение и расслабься.
А может, я бесплоден. Это было бы крайне досадно. Столько денег потрачено на презервативы – и выходит, что зря. Хотя не совсем зря – а СПИД и другие напасти, о них забывать нельзя. Парк Хайбери-Филдс. Ну я вроде почти выбрался. Мне нравится викторианский пейзаж, нравятся стаи голубей в туннелях аллей. Подростки с сигаретами на качелях. Последний раз я был тут в Ночь костров{105}, вместе с Поппи и Индией. Индия тогда впервые увидела фейерверк. Она взирала на все невозмутимо, с королевским достоинством. А потом несколько дней только об этом и говорила. Классная она девчонка, вся в мать.
Скоро снова Ночь костров. Изо рта вырывается парок. Мальчишкой я в такую погоду воображал себя паровозом. Ну как все дети. Старики степенно выгуливают лабрадоров по слякотным лужайкам. На дорожках молодые папаши учат сыновей кататься на двухколесных велосипедах. Некоторые папаши моложе меня. И наверняка приехали на «БМВ» – вон, машины стоят неподалеку. Я же всегда передвигаюсь на своих двоих. А вот прежний дом Тони Блэра. Почтальон вынимает письма из почтового ящика. По кварталам ленточной застройки идешь, как вдоль книжной полки. Студенческая берлога, студия графического дизайна, семейный очаг: кухня в ярких тонах, дверца холодильника вся в детских рисунках, прилепленных магнитиками. Кабинет антиквара. Комната в цокольном этаже, полная игрушек, вертолет кружит и кружит. Гостиная, увешанная охотничьими трофеями и оружием, картинами и люстрами, так и склоняет к грабежу любого, кто идет на стадион «Арсенал» или плетется на биржу труда в Финсбери-Парк. Офисы никому не известных групп психологической поддержки, службы гражданского надзора, отделения бесполезных профсоюзов. Мимо шагают трое в черных костюмах, сворачивают на Калабрия-роуд. Один разговаривает по мобильнику, другой несет черный чемоданчик. Что они делают тут в субботу? Должно быть, риелторы. Почему им выпала такая жизнь, а мне – совсем не такая? Если б я захотел, то мог бы стать адвокатом, бухгалтером или еще кем-то из тех, кто в состоянии позволить себе особняк рядом с парком Хайбери-Филдс. Мои приемные родители – из среднего класса, живут в графстве Суррей. Я учился в хорошей школе. Получил работу в приличной компании, в лондонском Сити. И в двадцать два года жрал на завтрак прозак. У меня был личный психоаналитик. Страшно подумать, сколько денег я потратил на то, чтобы он объяснил, что со мной происходит. Когда я сказал, что меня усыновили, у него глаза аж загорелись! Психология приемных детей была темой его докторской диссертации. Но в конце концов я сам разобрался, в чем проблема. Все дело было в том, что я перестал предпринимать решительные шаги. Нет, не рискованные затеи, а именно решительные шаги, когда срываешься с насиженного места, все бросаешь и начинаешь заниматься чем-то новым, с нуля.
Вот так теперь я и живу, безуспешно борясь со всевозможными сроками и дедлайнами – прежде всего, конечно, финансовыми, – зато я выбираю их сам, всякий раз, как начинаю заниматься чем-то новым. Иногда приходится нелегко. В этой трехногой эстафете независимость и незащищенность ковыляют рука об руку. Джим, мой приемный отец, говорит, что раз я сам сделал выбор, то нечего ждать сочувствия от окружающих. Он прав. Но почему я сделал именно такой выбор? Вот что хотелось бы знать. Ответ один: потому что я – это я. На самом деле за этим ответом кроется только новый вопрос: а почему я – это я?
Всему виной Случай, вот и весь ответ. Потому что слепой бармен по имени Случай наугад смешал коктейль из генов и обстоятельств.
Вот бездомный предлагает прохожим купить журнал «Биг иссью». Почему он стоит у входа в магазин, где за антикварную кровать с медными шариками отдают 250 фунтов и радуются выгодной покупке? Почему вон тот парень – водитель автобуса, а эта женщина – измотанная официантка из «Пицца-хат»? Случай. Люди утверждают, что делают выбор, но в действительности дело в другом: они выбирают то, что выбирают, исключительно по воле случая. Почему вон тот сизый лоснящийся голубь лишился лапы, а пестрый – нет? Случай. Почему вот эта манекенщица с пышными формами рекламирует именно эти джинсы? Случай. Разве это не очевидно? Невысокая тетка в оранжевом анораке переходит дорогу прямо под носом у таксиста, который засмотрелся на длинноногую даму с болонкой и мысленно раздевает ее. Почему вот-вот под такси попадет эта коротышка, а не я?
Твою мать!
Вот уже второй раз за сегодняшнее утро я открыл глаза, лежа рядом с незнакомой женщиной. Но на этот раз дискомфорт был куда больше. В левой ноге пульсировала боль. Перед этим взвизгнули тормоза и с треском оторвался рукав. Что-то пролетело по воздуху – наверное, я. Круглый, как у Нодди