Не знаю, как для вас, а для меня жизнь – колодец, и я в самом его нутре. Погрузился по шейку, но дна пока не достиг.
Мне ужасно захотелось взять такси, отправиться в Хитроу, сесть в самолет и улететь куда-нибудь подальше, в пустоту. Монголия – самое подходящее для меня место. Но даже билет в метро до Хитроу купить было не на что.
Вставляю карточку в щель и умоляю капризного бога банкоматов послать мне двадцать пять фунтов. Меньше никак не хватит, чтобы напиться в обществе Джибриля. Чертова машина проглотила мою карточку и посоветовала обратиться в обслуживающий меня филиал банка. Я застонал и стукнул по экрану. Что проку в Йейтсе, если выпить не на что?
Дородная индианка с красной точкой на лбу прогундосила у меня за спиной с бруклинским акцентом:
– Че, облом?
Не успел я ответить, как голубь с карниза насрал мне прямо на макушку.
– Сегодня не твой день, малыш… Держи салфетку…
Литературное агентство Тима Кавендиша находится в темном переулке возле Хеймаркета. На четвертом этаже. Со стороны здание выглядит просто шикарно. Вращающаяся дверь, над ней фронтон, на нем флагшток. Тут бы самое место филиалу Адмиралтейства или одному из этих дурацких клубов, куда женщинам вход заказан. Но нет, здесь обосновался Тим Кавендиш.
– Марко! Как здорово, что ты пришел!
Излишек энтузиазма настораживает гораздо больше, чем его отсутствие.
– Добрый день, Тим. Я принес три последние главы.
– Кидай наверх!
Одного взгляда на стол Тима достаточно, чтобы все понять. Стол некогда принадлежал Чарльзу Диккенсу. По крайней мере, так говорит Тим, и у меня нет причин ему не верить. На столе высились горы папок и рукописей, стоял бокал «Гленфиддих» размером с небольшой аквариум, валялись три пары очков, красовался компьютер, которым Тим при мне ни разу не пользовался, а рядом с переполненной пепельницей лежали путеводитель «Карты улиц Ниневии и Ура» и газета «Рэйсинг пост» с расписанием скачек.
– Садись, садись! Выпьем по глоточку! Три первые главы я показал Лавенде Вильнюс, и она пришла в восхищение! Я не видел ее в таком восторге с тех пор, как Родни написал биографию принцессы Маргарин{120}.
Я выбрал стул с грудой пониже и начал аккуратно сгружать на пол стопки книг в блестящих твердых переплетах. Книги еще пахли типографской краской.
– Да спихни этот хлам, и дело с концом! А еще лучше слетай в Японию и завали этого гада его же дерьмом!
Я посмотрел на обложку. «Священные откровения его Провидчества: новое ви́дение, новый мир, новая Земля. Перевод Ультрамарины Умникс». Над заглавием – портрет какого-то спасителя с восточными чертами лица: он вперил взгляд в сердцевину лютика, откуда на него, в свою очередь, глядит златокудрый младенец.
– Вот уж не знал, что ты занимаешься такой фигней, Тим.
– В жизни не занимался! Один приятель упросил, он сам какую-то нью-эйджевскую хрень издает. А ведь я сразу почуял неладное, Марко. Звоночек прозвенел, но я не прислушался. Мой итонский приятель утверждал, что на пороге нового тысячелетия наш рынок созрел для небольшой порции восточной мудрости. Ультрамарина Умникс, кстати, одна из его подружек. Имечко еще ничего, а вот фамилия подкачала, с умом там напряг. Но это к делу не относится. Мы как раз получили из типографии первую партию этого дерьма, когда Его Провидчество вздумал проповедовать свое новое ви́дение в токийском метро с помощью отравляющего газа. Ну ты помнишь, наверное. Об этом теракте сообщали в начале года. Его рук дело.
– Какой… ужас.
– Ты это мне говоришь про ужас? Эти мудаки перевели нам только часть денег в оплату тиража, и тут все их счета заморозили! Нет, ты прикинь, Марко. Полторы тысячи экземпляров, в твердой обложке! Ну, фанаты документально-криминального жанра кое-что купили, а остальное – вот. Полная жопа. Долбаные сектанты! Решили ускорить приближение конца света, будто для этого нужны какие-то особые меры.
Тим Кавендиш протянул мне бокал виски умопомрачительных размеров.
– А сама книга-то о чем?
– Почти все – дрянь, а местами – просто фигня. Ну, твое здоровье, Марко! Пьем до дна.
Мы чокнулись аквариумами.
– Да, Марко, так как поживают наши друзья из Хэмпстеда?
– Неплохо… – Я вернул томик в стопку его сородичей. – Мы добрались до сорок седьмого года.
– Вот как… И что произошло в сорок седьмом?
– Ничего особенного. Альфред встретился с призраком.
Тим Кавендиш откинулся на спинку кресла. Кресло пискнуло.
– С призраком? Ну-ка, ну-ка, крайне интересно.
Эту тему мне развивать не хотелось, но пришлось.
– Тим, я не знаю, в какой степени Альфред вообще…
– Вообще в себе?
– Можно и так сказать.
– Ну, Альфред нормален в той же степени, что и вегетарианский бифштекс. А там еще и Рой со своими тараканами. И что с того?
– Ну… разве это не создает определенные проблемы?
– Какие проблемы, Марко? О чем ты? Рой без всяких проблем оплатит весь тираж. Авансом.
– Я не об этом, Тим. – (Сейчас не время упоминать ни о злоключениях Роя, ни о палате лордов.) – Я о другом. Автобиографии основываются на реальных событиях, так ведь?
Тим хохотнул и снял очки. Обе пары. Потом откинулся на спинку своего писклявого кресла и молитвенно сложил ладони.
– Основываются ли автобиографии на реальных событиях? Тебе какой ответ нужен – прямой или позаковыристее?
– Прямой.
– Прямой ответ, с точки зрения издателя, гласит: «Боже упаси!»
– А как, интересно, будет позаковыристее?
– Воспоминания – литературные призраки.
Типичный Тим Кавендиш. Ходячий кладезь премудрости. Или он это сотни раз уже говорил?
– Сам посуди, Марко. Альфред – сырье, книга – продукт, а ты – повар! Судьба продукта в твоих руках. Ты должен выжать из сырья все соки. Я очень рад, что в Альфреде еще остались лакомые кусочки. Призрак – то, что нам надо. И не забудь при этом коснуться дружбы с Джарменом и Бэконом. Вытряси из старика побольше имен. Подои его как следует. Сам по себе Альфред – не бог весть какая знаменитость, по крайней мере за пределами Олд-Комптон-стрит, поэтому надо действовать, как Босуэлл{121}. Сделать его, так сказать, ухом послевоенного Лондона двадцатого столетия. Он ведь, кажется, знал Эдварда Хита{122}, да? И с Альбертом Швейцером{123} был вроде как приятель.
– Так ведь это нечестно! Получается, я пишу о том, чего никогда не было.
– Нечестно?! Боже мой, Марко, ты меня поражаешь! Мы же живем не в сказках про Кролика Питера{124} и его лесных друзей. Пипс{125}, Босуэлл, Джонсон, Свифт – все они до единого лгуны и шарлатаны со своими мистификациями!
– Свои мистификации они выдумывали сами. А мне придется сочинять их за других.
Тим хохотнул в потолок:
– Мальчик мой, да мы все – литературные призраки! Не только наши воспоминания, но и наши поступки тоже. Мы воображаем, что распоряжаемся собственной жизнью, а на самом деле ее пишут за нас другие.
– И что же мне делать?
Тим Кавендиш в своей обычной манере ответил вопросом на вопрос:
– Вот ты мне скажи, как оно читается?
На столе захрипел селектор.
– Звонит ваш брат, мистер Кавендиш. – (Миссис Уэлан, секретарша Тима, – самая невозмутимая женщина в Лондоне. В ее невозмутимости, как в гуще тумана, невозможно пробить брешь.) – Вы у себя или все еще на Бермудах?
– Который из них, миссис Уэлан? Ниппер или Денхольм?
– По-моему, мистер Кавендиш, это ваш старший брат.
Тим вздохнул:
– Извини, Марко. Боюсь, семейный разговор затянется. Короче, загляни ко мне на будущей недельке? Я как раз прочитаю эти три главы. Кстати, я понимаю, что это прозвучит, как если бы царь Ирод упрекнул Тэтчер в некотором бессердечии, но тебе неплохо бы переменить рубашку. Да и голова у тебя перемазана чем-то белым. А последний мой совет на сегодня – я даю его каждому, кто пытается завершить книгу: держись подальше от Набокова. Рядом с ним чувствуешь себя пентюхом.
Я одним глотком допил остаток виски и выскользнул из кабинета, а Тим уже начал:
– Привет, Денни! Рад тебя слышать! Я как раз собирался тебе позвонить, поблагодарить за очень вовремя полученную ссуду…
Я тихонько прикрыл за собой дверь.
– До свидания, миссис Уэлан!
Богу – богово, кесарю – кесарево, а секретарю – секретарево.
От вздоха миссис Уэлан скукожился бы самый свежий салат.
– Марко!
Я забрел на Лестер-Сквер, соблазненный симпатичной евротуристкой с рюкзаком, разноцветными огнями и смутной надеждой найти что-нибудь свеженькое среди уцененных остатков тиражей в лабиринтах подвального этажа книжного магазина Генри Пордеса на Чаринг-Кросс-роуд. Теплый день клонится к вечеру. Лестер-Сквер – центр лабиринта. Выбираться из него не хочется, да и дел все равно никаких, так что можно потянуть время. Подростки в бейсбольных кепках и шортах до колен лихо гоняли на скейтбордах. Мне пришло на ум слово «центробежный», и я понял, что это одно из моих любимых слов. Молодежь со всего света – с Востока, с Запада, из Америки – стекается сюда в поисках Крутого Лондона. Вон там, на углу, у прачечной самообслуживания, вечно торчит кокни-лепрекон. Я остановился посмотреть на карусель. Один карапуз улыбался до ушей, проплывая мимо своей бабули, и у меня отчего-то так защемило сердце, что впору было расплакаться или что-то разбить. Мне дико захотелось, чтобы Поппи с Индией оказались рядом, сию секунду. Я купил бы нам мороженого, а если бы Индия его выронила, то отдал бы ей свое. Тут меня окликнули, и я оглянулся. Яннос призывно помахал мне фалафелем с порога своей греческой закусочной, втиснутой между Швейцарским центром и кинотеатром Принца Чарльза, где, между прочим, можно посмотреть фильм девятимесячной давности всего за два с половиной фунта. Яичница Кати давно уже покинула мой желудок, и фалафель был бы как нельзя кстати.