А потом Правда внезапно исчезает, и возвращается беспокойство о банковских счетах и неоплаченных квитанциях.
Я зевнул так широко, что едва не вывихнул челюсть. Адреналин от выпитого кофе и пережитого азарта улетучился. Правда очень утомительна. Пришла пора вылезать из чулана.
Я обменял фишки на деньги, отчаянно желая поскорее зажать купюры в потной ладони, пока меня не опознали. Почему кассиры всегда еле-еле шевелятся?
Наконец-то я обрел свободу. Взял в гардеробе куртку. Меня так никто и не узнал.
В углу вестибюля был телефон-автомат. Я сунул руку в карман, достать мелочь, и тут ко мне подошел Сэмюэл Беккет:
– Вашим друзьям настоятельно рекомендовали продолжить оживленный обмен мнениями в другом месте. Только уже без ножей.
– Кому-кому?
Телефон старой модели, с наборным диском. Кружочки и колесики крутятся по отдельности и все вместе. Я бросил монету в прорезь.
– Поппи! Это я.
– Это ж надо, кого я слышу, не прошло и…
Ехидничает. Устала?
– Я же тебе говорил – был на закрытом просмотре. Глазел, как малыш в кондитерской. А как там крошка-трилобит?
– Заснула обиженная. Хотела, чтобы ты рассказал ей перед сном сказку.
– Ох, сегодня очень трудный день.
– Бедный Марко!
– Понимаешь, у меня такие кардинальные смены парадигм… Послушай, Поппи…
– А парадигмы обязательно менять ночью?
– Поппи! Это не терпит отлагательств. Послушай… Конечно, я не магнат, ты знаешь… Не Джон Пол Гетти какой-нибудь…{133} Но послушай, я говорю серьезно… может, нам объединиться, а? В финансовом смысле, да и во всяком другом тоже. Конечно, это только верхушка айсберга обязательств, но… Если ты не возражаешь, то, может, имеет смысл…
– Марко! Ты вообще о чем?
Ну скажи наконец.
– Поппи! Ты хочешь замуж?
Боже, я это сказал.
– За кого?
Она не собиралась облегчать мне задачу.
– За меня.
– Гром среди ясного неба. Мне нужно время подумать.
– Сколько времени тебе нужно?
– Лет двадцать потерпишь?
– Ну ты и нахалка! А я еще купил тебе футболку со свинкой!
– Ты просишь моей руки и сердца, а взамен предлагаешь свинку. Где я, по-твоему, в Патни или в Бангладеше?
– Поппи, я серьезно! Я хочу быть твоим… Хочу, чтобы ты была моей… – (Мужем. Женой. О господи!) – Поппи, я научусь произносить эти слова. Я серьезно, Поппи. Я ни капли не пьян. И не укурен в дым. Я серьезно.
Следующие мгновенья были весомее обычных минут, наверное, потому, что в них спрессовалась возможная жизнь. Мы с Поппи заговорили одновременно. Я умолк, а Поппи продолжила:
– Значит, так. Если ты еще раз скажешь «серьезно», я тебе поверю. Но если потом окажется, что ты пошутил, то наша дружба или связь – называй как хочешь – на этом закончится. Обратной дороги не будет. Итак, в последний раз. Ты серьезно?
– Серьезно.
Поппи тихонько присвистнула:
– Марко! Ты меня удивляешь тем, что до сих пор удивляешь.
– Я сейчас приеду, хорошо?
Ожидание было невероятно долгим.
– Думаю, при сложившихся обстоятельствах – хорошо.
Я повесил трубку. Взял куртку. Метро давным-давно закрылось. У меня были деньги на такси, но пятнадцати фунтов хватит на то, чтобы прокормить Индию… на сколько дней этого хватит? Вообще-то, мне надо многое обдумать. Так что пойду пешком.
Даже если придется идти всю ночь.
Клир-Айленд
Охая и отфыркиваясь, я открыла глаза в солнечные высверки морской воды. Посмотрела на Билли в рубке, который едва сдерживал смех, и одними губами прошептала: «крысеныш». Он прыснул. «Святой Фахтна», одолев встречное течение между отмелью Иллаунброк и рифом Кларригмор, обогнул западный мыс острова Шеркин, и стало ясно, что путешествие в двенадцать тысяч миль, которое проделали я и мой черный блокнот, подошло к концу. В поле зрения возник Клир-Айленд, брызги высохли, стянули мне лицо соленой коркой, и – вот он, дом.
Одинокая рука мыса Ардатруха указывает в простор Атлантики. Блики света на волнах. Все оттенки синего там, где рифы обрываются в морскую глубь. Россыпь скал за Карриглюром. Луга в низинах, пастбища на холмах. Обшарпанная пристань в заливе на мысу. Кладбище, самое почтенное место на острове. Несколько миль извилистых дорог. Родник Святого Киарана. Остров древний как мир.
Немая дочь Билли толкнула меня, предлагая отцовский бинокль.
– Спасибо, Мэри.
Берег сразу приблизился. Видно было, как мои крестные, Мейси и Брендан Микледин, хлопочут на веранде «Зеленого человека», будто заводные человечки на часах цюрихской ратуши, как раз напротив моей лаборатории. Бакалейная лавка Старика О’Фаррелла в поселке Бале-Ирах, она же по совместительству почта и клуб для обмена сплетнями. Разрази меня Господь – да это же Берти Кроу на своем допотопном мотоцикле с коляской скрылся за холмом Кноканахойхиг! Берти, похоже, никогда не расстанется с этой рухлядью.
Скажи, Мо, что за нить связывает клочок земли и человеческое сердце?
У самой кромки воды густо разрослись платаны, среди них спряталась полуразрушенная ферма, на которой я родилась. Крыша, наверное, совсем обвалилась.
Я помню швейцарцев с квадратными челюстями, разъезжающих по своим вылизанным городам на немецких спортивных автомобилях последней модели. Помню тощих ребятишек у дома Хью, которые сбивались в стайки, добывая себе пропитание на улицах Коулуна. Помню свое счастливое детство, когда я носилась по острову, выведывая его тайны. Рождение сдает нам карты из колоды, но важны не только наши козыри, но и место, где мы их получили.
– Ты привезла нам погоду, Мо! – крикнул Билли, заглушая шум мотора. – Все утро дождь как из ведра. Скучала?
Я киваю, не в силах отвести глаз от берега. Как я скучала без этих восьми квадратных миль суши! В аккуратном Цюрихе, в денежной Женеве, в безалаберном Гонконге, в безжалостном Пекине, в проклятом Лондоне я закрывала глаза и представляла эту землю во всех подробностях, как тело Джона. Олуши парят в воздушных потоках над бухтой – ветер сегодня с юга, – бакланы ныряют в залив Марнах, исчезают под водой. Внезапно мне хочется ухмыльнуться во весь рот, залопотать как юродивая и проорать во всю глотку, чтобы услышали и в Балтиморе, и в горах, и в Корке: «Ну что, съели? Я улизнула! Добралась до дома. Попробуйте здесь меня поймать!»
Облачный остров наплывает на солнце, становится прохладней. Кожа гусиная – вся в пупырышках.
Только сперва дайте мне немного побыть с Джоном и Лиамом.
Катер тормозит, мотор негромко отфыркивается. Билли ведет «Святого Фахтну» к пристани.
В тот вечер, когда США нанесли свой «упреждающий удар», ко мне в шале внезапно нагрянули гости, и мы экспромтом устроили ужин. Из Парижа прилетел Ален, а из Гонконга – Хью, приятель Джона. Даниелла, самая способная из аспирантов, проходивших в тот год стажировку в «Лайтбоксе», включила спутниковый новостной канал, чтобы узнать прогноз погоды, – и в результате мы шесть часов подряд не отрывались от телевизора, без всякого аппетита ковыряя остывший ужин. По телевизору показывали ночные кадры пылающего города в районе Персидского залива.
Молоденький пилот говорил репортеру Си-эн-эн, который был, похоже, в парике.
– Так точно, сэр! Полыхнуло сразу по всему городу, будто фейерверк в День независимости!
– Говорят, ракетные удары наносят с хирургической точностью, потому что для наведения ракет «Гомер» используется новая технология под названием «Кванког»{134}.
– Да, «Гомер» позволяет накрыть даже конкретную шахту домового лифта. Ребята в штабе загружают в компьютер схему здания, так что можно расслабиться и пулять ракеты одну за другой, все равно компьютер думает за тебя. Красота! Выпускаешь малюток на свободу, и они летят точненько в шахту лифта!
Ален расплескал вино на стол.
– Сволочи! Рассказали бы еще, что умные ракеты ходят за хлебом и выгуливают собачек!
В вашингтонской студии разглагольствовал генерал – весь мундир в орденах:
– Для нас, для американцев, свобода – неотъемлемое право всех и каждого. Технология ракет «Гомер» совершила революционный переворот в методах ведения войны. Она позволяет нам достать извергов-диктаторов, где бы они ни прятались, с минимальным ущербом для мирного населения, страдающего под их игом.
С Клир-Айленда позвонил Джон.
– Это не новости, это какой-то спортивный обзор! Про высокотехнологичные войны сняли столько фильмов, что теперь сама война воспринимается как фильм. С большой примесью рекламной кампании. Кто слышал про ракеты «Гомер» всего два дня назад?
Меня мутило. Впрочем, как и следовало ожидать. Я закусила костяшки пальцев.
– Да, Джон… Я слышала.
– Мо, родная! Как ты там?
– Плохо, Джон. Я перезвоню.
Репортаж Би-би-си. Улицы, освещенные пожарами и огнями машин «скорой помощи». На экране бегущая строка: «Подвергнуто цензуре вооруженных сил противника». Репортер-североирландец держал микрофон перед арабской женщиной с блестящим от крови и пота лицом.
– Скажите, зачем бомбить завод детского питания? Чем вашим генералам помешало детское питание? Ответьте!
Смена кадра.
Снова телестудия, снова аналитики и эксперты. Даниелла заснула. Я укрыла ее одеялом и подложила полено в камин.
– Упреждающий удар, по-видимому, означает, что войну не объявляют до тех пор, пока не расставят кинокамеры в стратегически важных местах, – заметил Хью.
Мне было не по себе. Сквозь занавеску я глядела в ночь, на горы и Млечный Путь, а на меня смотрела осунувшаяся пожилая женщина. Ученый. Ты напряжена до предела, Мо. Тебе не хватает эластичности. Мать в твоем возрасте была уже вдовой. Сколько ты еще протянешь? Оконное стекло холодило кончик носа.
Слышишь водопад, там, за лугами, у подножия горы?
В трех тысячах миль отсюда вооруженные силы свободы и демократии используют плоды труда лучших ученых умов, чтобы хоронить Лиамов и Даниелл под руинами. А мы потом смотрим на пылающие города и фейерверк взрывов над ними. Поздравляю, Мо. От всей души.