Ближе к вечеру я садилась за шаткий столик и продолжала с того места, на котором остановилась под утро. Я работала в полной изоляции: было слишком опасно связываться по электронной почте с теми немногими, кто мог бы принять участие в моих исследованиях. Меня раскрепощало то, что я избавилась от необходимости отчитываться перед Хайнцем Формаджо и прочими кретинами. У меня были отцовская авторучка, черный блокнот, коробочка дисков с полным набором данных по экспериментам абсолютно всех лабораторий элементарных частиц, а также всевозможные софты и железо, купленные за несколько тысяч долларов у одного сикха, чья способность добывать нужное намного превосходила лайтбоксовский отдел снабжения. Так что мне было куда легче, чем Кеплеру, который рассчитал эллиптическую орбиту Марса при помощи одного лишь гусиного пера{143}.
Случались и ошибки. Пришлось отказаться от матричной механики в пользу виртуальных чисел, а злосчастная попытка совместить парадокс Эйнштейна – Подольского – Розена с бихевиористской моделью Кадвалладра отняла у меня пару недель. Мне было невероятно одиноко. Как известно шахматистам, писателям и мистикам, в погоне за озарением забредаешь в дебри. Бывали дни, когда я тупо разглядывала пар над чашкой кофе, пятна на обоях или закрытую дверь. А бывали дни, когда и в струйке пара, и в пятнах обоев, и в дверном замке обнаруживался еще один ключ к разгадке.
К июлю тропа, проложенная Эйнштейном, Бором и Сонадой, осталась позади.
Черный блокнот заполнялся.
Я все говорила и говорила. У Лиама остыли тосты. Пролетел вертолет.
Интересно, о чем сейчас думает Лиам?
«За что мне достались такие ненормальные родители?»
«Замолчит она когда-нибудь или нет?»
«Моя ма обезумела?»
Как грустно, что я не могу прочесть мысли сына. Хотя, с другой стороны, это к лучшему. Ему исполнилось восемнадцать. Свой день рождения он снова встретил без меня. А где я буду, когда наступит следующий?
– Почему ты замолчала, ма? Дошла до самого интересного – и вдруг остановилась. Что было дальше?
Сильное взаимодействие, которое не позволяет протонам в ядре разлетаться; слабое взаимодействие, которое не дает электронам упасть на протоны; электромагнитное взаимодействие, благодаря которому светят звезды и варится суп; и гравитационное взаимодействие, самое приземленное. Еще до того, как Вселенная размером с орех расширилась до своих нынешних размеров, эти четыре фундаментальных взаимодействия были сводом законов материи, будь то недра Сириуса или электрохимические процессы в мозгах моих студентов. Студентов, сидящих в аудитории Белфастского университета. Скучающих, увлеченных, дремлющих, мечтающих. Грызущих карандаши или слушающих меня.
Материя – это мысль, мысль – это материя. Все существующее может быть смоделировано.
Лето. Хью приходил домой поздно, забывался коротким сном, а рано утром снова возвращался в офис. Последствия банкротства крупной фондовой компании кругами расходились по финансовым рынкам. Целыми неделями мы догадывались о присутствии друг друга только по убыванию зубной пасты в тюбике. По воскресеньям, однако, обязательно наряжались и выходили поужинать в какой-нибудь дорогой, но тихий ресторан. Мне не хотелось встречаться с коллегами Хью. Искусством лгать я так и не овладела.
Часто я работала всю ночь напролет. Гонконг никогда не спит, просто солнце на несколько часов отключается. Храп Хью, неумолчный шум коулунских потогонных фабрик, это пыхтение гигантского велосипедного насоса, глаз электрического вентилятора и крылья ночной бабочки на экране компьютера сопровождали определение квантовой природы сознания.
Три резких удара в дверь, ловушка захлопнулась, я вскочила, расплескав чай, метнулась к лестнице и замерла, готовая бежать – но куда? В доме всего один выход. Можно было выпрыгнуть со второго этажа и промчаться через луг. Блестящая идея, Мо. Сломай шейку бедра. Лиам не понимал, что происходит. Джон размышлял, а моя паника требовала от него защиты.
– Все в порядке, ма… – начал Лиам.
– Ш-ш-ш! – замахала я в ответ.
Лиам воздел ладони, словно успокаивал испуганного зверька:
– Это свои. Отец Уолли. Или Мейси. Или Ред пришел подоить Фейнман…
Я замотала головой. Свои стучали один раз, прежде чем войти, а то и вообще входили без стука.
– Кто сегодня плыл с тобой на «Фахтне»? Американцы были?
В дверь снова дробно застучали.
– Эй! Есть кто-нибудь?
Женщина. Не ирландка и не англичанка.
Я приложила палец к губам и на цыпочках поднялась по лестнице. Заскрипели ступени.
Рот в щели почтового ящика:
– Добрый день! Кто-нибудь дома?
– И вам доброе утро, – ответил Джон. – Одну минуточку…
Скользнув в спальню, я лихорадочно соображала, куда бы спрятать черный блокнот. Куда, Мо, куда? Под матрас? Или съесть?
Потом услышала, как Джон распахнул дверь:
– Простите, что заставил вас ждать.
– Ничего страшного. Это вы простите за беспокойство. Я хочу добраться до гряды каменных укреплений, она отмечена на карте. Только я с картами не особо дружу.
– До гряды? Проще простого. Вернитесь к началу подъездной дорожки, сверните налево, там будет указатель на мостик Роу – вам туда, пока тропинка не кончится. И сразу их увидите. Если, конечно, туман не помешает.
– Огромное спасибо! Как обидно, что пошел дождь, правда? У меня на родине такая погода зимой.
– Вы из Новой Зеландии?
Господи, как Джону удается сохранять спокойствие!
– Да, угадали. Залив Полумесяца на острове Стюарт. К югу от Южного острова. Не бывали?
– Нет, увы. Ну, в наших краях погода сама себе хозяйка, творит что хочет. Тропические ураганы, лягушачьи ливни… А сегодня синоптики обещали штормовые ветра. Как-никак зима на носу.
– Мне везет, как всегда! Ой, какая славная собачка! Мальчик, девочка?
– Девочка. Зовут Планк.
– План? Как марихуана?
– Нет, как физик, который объяснил, почему можно греться у костра, не сгорая от ультрафиолетового излучения.
Смущенный смешок.
– А, Планк. Ну да, ну да. Какая она у вас ласковая! Среди островных собак это редкость.
– У нее работа такая. Она мой поводырь.
В ответ – обычное замешательство. Я немного успокоилась. Мои преследователи наверняка бы знали про Джона. А может, эта особа – хорошая актриса. Я снова напряглась.
– А вы что…
– Да, как летучая мышь. Точнее, гораздо хуже. В отличие от летучих мышей, у меня нет эхолокатора.
– Ой… Простите…
– Ничего страшного.
– Я пойду. Хочу посмотреть на камни, пока их штормом не разметало.
– Можете не спешить. Они стоят тут уже три тысячи лет. Берегите себя.
– До свидания. Еще раз спасибо.
Я смотрела ей вслед. Молодая, рыжеволосая, в ярко-желтом плаще. Она оглянулась на ходу, и я отпрянула от окна. Интересно, заметила она, что на столе три чашки? Лиам и Джон приглушенно беседовали. С островов Калф наползал туман.
Небо над горой Габриэль зловеще потемнело. Мы с Лиамом готовили похлебку, с репой с нашего огорода. Джон настраивал кларсах. Похлебка булькала в горшке.
Лиам раскрошил в похлебку бульонный кубик.
– Что собираешься делать, ма?
– Добавить чеснока.
– Ты знаешь, о чем я. За тобой придут?
– Да, наверное.
– И что тогда?
– Не знаю.
– А зачем ты сюда приехала, если знала, что тебя здесь найдут?
– Хотела повидать вас с папой.
– Тебе нужен план.
– Совершенно верно, мне нужен план.
– Тогда давай рассмотрим варианты, – рассудительно предложил Лиам, совсем как мой отец.
– Давай. Вариант первый. Сжечь черный блокнот и превратить квантовую когнитивность в горстку пепла. Взять новое имя – скажем, Скарлетт О’Хара – и до конца жизни выращивать бобы, разводить пчел и уповать на тупость ЦРУ, потому как никто не додумается искать меня на моем родном острове. Вариант второй. Вырядиться в узелковый батик, надеть сандалии, взять на плечи рюкзак и до конца жизни странствовать по жарким странам. Вариант третий. Переехать в техасский городок, не отмеченный ни на одной карте, заработать кучу денег на гонке вооружений и видеться с мужем и сыном только под охраной, чтобы я не сбежала вместе с военными секретами.
Лиам ловко нашинковал лук.
– Да, заковыристая задачка.
Коулун томился, варился и бурлил. Расчеты виртуальной нелокальности подтверждались. Но мирное существование затворника не могло продолжаться вечно.
Я помню, когда оно закончилось. На экране появился геккон. Его язычок подрагивал, как электрический свет. Привет, крошечная жизнь, возникшая из звездного компоста. Известно ли тебе, что твое ящеричье существование – бильярдный шар, который швыряют туда-сюда квантовые ножницы-бумага-камень? Что твои частицы существуют в пространственно-временной пене, в мостиках и червоточинах, что кружат и вьются в вечном хороводе. Что Вселенная имеет форму пончика, и, если бы у тебя был достаточно мощный телескоп, ты разглядел бы в него кончик собственного хвоста?
Или тебе все равно?
Где-то взорвались мужские голоса, яростные взлеты и падения интонационных качелей кантонского наречия. Женский голос вторил двумя октавами выше. Загрохотала перевернутая мебель. В моей комнате закачалась люстра.
– Какого черта там происходит? – Хью, в трусах с уткой Даффи и в очках, как у мистера Крота, вышел в прихожую и наткнулся на индонезийские барабаны. – Тьфу ты, черт!
Грянул выстрел. Я подскочила, будто пистолет был у меня в кармане.
– Боже мой!
Воцарилась гробовая тишина.
Хью проверил замок, засов и дверную цепочку.
Геккон давно исчез.
Меня замутило. Это за мной! Я закусила костяшки пальцев.
По лестничным ступеням скатился гром – и замер. Спустились по меньшей мере трое. Хью взял бейсбольную биту, я схватила гипсовый бюст Джона Колтрейна и четко осознала, что никогда в жизни не испытывала подобного оцепенения. На наше счастье, гром загрохотал вниз по лестнице. Хью направился к окну, но я инстинктивно оттащила его. Он потрясенно взглянул на меня.