– Это же черт знает что такое, мама!
Что я могла ему сказать?
– Пойду покормлю кур. – Он надел дафлкот поверх пижамы и вышел.
Я поставила чайник на огонь и ждала, когда он засвистит.
Маятник напольных часов поскрипывал, как заступ, вгрызающийся в грунт глубоко под землей.
Восемнадцать лет назад, в этой самой спальне, я распростерлась на кровати, а Лиам прокладывал себе путь из моей утробы. Аэродинамическая воронка боли. Я не хотела рожать на острове – как-никак я преподавала в университете и прекрасно знала о новейших медицинских технологиях. В тот день я должна была уехать в Корк, остановиться у Беллы и Алена, в двух шагах от великолепной больницы и ласковой акушерки с Ямайки, но Лиам решил по-своему. Даже сейчас ему хватает терпения лишь до тех пор, пока не станет скучно. Так что стерильную больничную палату мне заменили спальня, мама, Мейси, икона святой Бернадетты, травы, отгоняющие фейри, полотенца и пышущие паром чайники. Джон курил на первом этаже с Бренданом, отец Уолли дежурил со святой водой наготове.
Когда младенец вырвался на свободу, я лежала, как выпотрошенная, а боль понемногу отступала. И вот Мейси предъявила мне Лиама! Вот этот инопланетный паразит, покрытый слизью? Плакать или смеяться? Рождение пришло с визитом, как потом придет смерть, и все стало совершенно ясно. Моя мама, Мейси, святая Бернадетта и я разделили краткий миг покоя, а потом поднялась суета. Мейси обмыла Лиама в жестяном корыте.
Был полдень. Возникло ощущение, что я у колыбели Аполлона.
Лиам насадил на крючок дождевого червя. Чем сильнее извивался червяк, тем глубже вонзался крючок.
– Глотай, гермафродитик, глотай!
– Фу, Лиам, как тебя только не стошнит?
Море глубоко вздыхало и глубоко выдыхало.
– А что особенного, мам? Вот так живешь-живешь, а потом бац! – и умер.
Он встал и закинул удочку. Поплавок я увидела, лишь когда он плеснул по воде. М-да, зрение определенно ухудшилось.
Тюлени нежились в лужицах среди камней. Самец грузно сполз в море и на полминуты скрылся под водой. Через тридцать ярдов снова показалась его голова, чем-то похожая на планковскую.
– А ты в детстве наверняка ловила на живца, да, ма?
– Я чаще сидела с книгой, чем с удочкой. Главным рыбаком в семье была твоя бабушка. По такой погоде, как сейчас, она уходила еще до рассвета. Да я тебе сто раз рассказывала.
– Ни разу, ма. А дедушка?
– Дедушка больше любил сочинять небылицы.
– Например?
– Например, однажды он выдумал, что, прежде чем сойти с ума и превратиться в головастика, король Кухулин отдал все свои сокровища Красавчику принцу Чарли{147}. А Красавчик принц Чарли бежал от Наполеона и спрятал сокровища на Клир-Айленде, под каким-то камнем. Их легко найти, надо только очень постараться. Мы с близняшками Догерти все лето искали клад. Потом Роланд Дэвитт указал нам на хронологическую нестыковку.
– И что ты сказала дедушке?
– Спросила, зачем он все это выдумал.
– А он?
– Ответил, что ни один ученый не станет основывать свои исследования на информации, полученной из вторых рук, не проверив ее предварительно в школьной библиотеке по «Британской энциклопедии».
По заливу плыла моторная лодка. Я приложила к глазам бинокль.
– Не волнуйся, ма. Это Дэви О’Брудар вытаскивает ловушки с омарами.
Не дергайся, Мо! Бог знает, когда еще тебе выпадет провести целое утро вместе с Лиамом. Может, завтра, а может, через много лет.
Мы немного помолчали. Лиам стоял с удочкой, а я растянулась на теплых камнях и слушала, как сквозь гальку дышат волны.
Потоки дождя заливали крыши Скибберина, стекали по желобам и широкими булькающими дугами обрушивались на мостовые. В доме престарелых медсестра налила чаю в фарфоровую чашку. У чашки были широкие края, для скорейшего достижения термического равновесного состояния, и крошечная, с мышиную лапку, ручка – для скорейшего расплескивания.
– К сожалению, заведующая не может сегодня с вами встретиться, доктор Мантервари. У нас принято заранее договариваться о визитах.
– Я здесь проездом.
Мы с медсестрой одновременно заметили, что слишком испытующе глядим друг на друга, и одновременно отвели глаза. Я представила, как с ней беседует Техасец: «Я старый приятель Джона и Мо… Если Мо появится у вас, вы уж позвоните мне. Хочу сделать ей сюрприз».
Мы посмотрели на мою ма.
– Миссис Мантервари! К вам приехала дочь.
Судя по всему, таким ласковым голосом медсестра говорила только при посетителях.
Я окинула взглядом комнату.
– Очень мило…
Чушь, конечно.
– Да, – сказала медсестра. – Мы очень стараемся. – (Еще бо́льшая чушь.) – С вашего позволения, я отлучусь. Проверю, как там наши вязальщицы, а то мало ли… крючки, спицы…
Все в комнате было светло-бежевым. Колер «магнолия». Цвет обезличенности – серый, цвет забвения – «магнолия».
Я посмотрела на мать. Люси Элин Мантервари. Ты где-то здесь и видишь нас обеих, но не можешь подать знак, или ты теперь нигде? Когда я приезжала прошлой зимой, ты расстроилась. Узнала мое лицо, но так и не вспомнила, чье оно.
Вигнер утверждает, что сознание человека сводит бесконечное множество возможных вселенных в один-единственный мир{148}. Значит, сейчас мир моей матери снова распался на бесконечное множество вселенных? Сданные карты, скользя по зеленому сукну, возвращаются в колоду банкомета?
Мать заморгала.
– Ма! – (Таким голосом обращаются к святым, в которых верят только в случае необходимости.) – Ма, если ты меня слышишь…
Прямо как на спиритическом сеансе.
Зачем ты себя мучаешь, Мо?
Я – ничто без того, откуда я родом и из какого я рода, даже если окна давно без стекол, а сквозь обвалившуюся крышу торчат верхушки сосенок. Все эти вечные скитальцы, кочевники и бродяги, не ведающие и не желающие знать своих корней, – как им это удается? Как они понимают, кто они?
Мама заморгала.
– Ма, ты помнишь, как танцевала с па в гостиной?
Мне удалось убедить себя, что она вслушивается в шорох капель дождя за окном. Мы смотрели, как ливневые лилии расцветают в фейерверках брызг, пока не вернулась медсестра.
Со стороны Лиссамоны едет отец Уолли, мотоцикл вихляет, сутана развевается на ветру. Он приближается, увеличивается, и я невольно начинаю рассчитывать матрицу параллакса. Мы машем друг другу. Лиам сосредоточенно забрасывает удочку. Посвистывает леска. Мотоцикл уже слышно, эдакий ржавый бандит на колесах. Отец Уолли по-ковбойски перекидывает ногу через сиденье, привстает на одну педаль и спрыгивает, а мотоцикл, потарахтев, останавливается. У отца Уолли румяное обветренное лицо, а тонкие встрепанные волосы выбелены временем.
– С добрым вас утром, Мо, Лиам! Значит, шторм вы пережили. И твой синяк побледнел, Мо. Я заезжал в «Эйгон», пытался спасти своего слона. Джон сказал, что вы тут. Прекрасное место, сюда дельфины часто наведываются. Клюет рыбка, Лиам?
– Пока нет. Видно, еще не проголодалась.
– Присаживайтесь к нам на подстилку, отец Уолли. Могу предложить термос с чаем и термос с кофе.
– От чайку не откажусь, спасибо, Мо. Кофе укрепляет плоть, а чай укрепляет душу.
– Я недавно прочел, что секрет чая открыли совершенно случайно, на кораблях, которые шли из Индии, – сказал Лиам. – Путь был долгий, в трюмах было слишком жарко, и в ящиках началась ферментация зеленых листьев. Так что, когда ящики открыли – то ли в Бристоле, то ли в Дублине, то ли в Гавре, – в них оказалось то, что сейчас мы называем чаем. Но в первый раз это произошло по недосмотру.
– Я и не знал, – сказал отец Уолли. – В мире происходит столько интересного. И в основном по недосмотру.
– Я оставлю вас с мамой, отец Уолли, а сам пройду чуть подальше. А то здесь чайки всю рыбу распугали.
– Вот и для Иисуса рыбалка была важнее прочего.
После налета на квартиру этажом выше я поняла, что должна срочно уехать. Хью пытался разубедить меня, говорил, что это случайное совпадение, что я реагирую неадекватно, но я не могла допустить, чтобы мои преследователи ворвались в его жизнь, и он понимал, что я права. Пока я укладывала чемодан, мы говорили шепотом. Я решила, что покидать Гонконг на самолете слишком опасно. Хью проводил меня в отель рядом с его работой, и я попрощалась со своим единственным другом к востоку от Женевского озера. Я зарегистрировалась под своим настоящим именем, взяла такси и перебралась в другую гостиницу, где зарегистрировалась по фальшивому паспорту.
Целый день я старалась держаться как можно незаметнее. В турагентстве при гостинице оформила визу в Китай и купила билеты на поезд до Пекина – целое купе. Девочкой я мечтала о дальних странствиях. Теперь я мечтала, чтобы они поскорее закончились.
Назавтра меня проглотит Азия.
Мы с отцом Уолли пили чай и смотрели, как Лиам ловит рыбу на виду у всего мироздания. На полуострове в северной синеве высилась гора Габриэль.
– Славный у тебя парнишка, – сказал отец Уолли. – Твои родители гордились бы им.
– Знаете, отец Уолли, за последние семнадцать лет я провела с Лиамом только пять лет и девять месяцев. Всего двадцать шесть процентов{149}. Может, я сумасшедшая? С Джоном мы живем, как в разводе. Иногда меня мучает мысль, что я лишила его родных корней.
– По-твоему, он похож на жертву?
Лиам, Лиам, все его шесть футов – это от Джона и от меня.
«Святой Фахтна» направлялся к Балтимору. Я старалась не смотреть в его сторону.
– Угощайтесь печеньем, отец Уолли.
– С удовольствием, спасибо. Помнишь день, когда родился Лиам?
– Как ни странно, я как раз сегодня утром об этом вспоминала.
– Мне доводилось крестить уродливых младенцев, Мо, но чтобы такого!..
Я расхохоталась:
– Ох, видел бы его Джон.
– Джон видит лучше многих зрячих. Хоть он и атеист, и скользкий как угорь, когда играет защиту Пирца – Уфимцева, но терпение у него, как у Иова.