– Карлотта? Ну, что ты об этом думаешь?
– Что ж, она верна себе.
– Почему она? Он.
– Это один из тех голосов, который может принадлежать как женщине, так и мужчине. Но мне кажется, это женщина.
– А мне кажется – мужчина. А ты, Кевин, что думаешь?
– Я? В-вы это мне, мистер Сегундо?
– А что, здесь есть другие Кевины? Как по-твоему, Смотритель – мужчина или женщина?
– По-моему… мистер Сегундо… Ни то ни другое.
– Вот как? Тогда твой вариант?
– Ну, может быть… и то и другое?
– Кевин, ты гений, который косит под идиота, или идиот, который косит под гения?
– Не могу знать, мистер Сегундо.
– Ладно, Бэт. Скажи лучше, откуда он, она или оно узнало о программе слежения?
– Самое интересное, Карлотта, что утром сюда придут люди из ЦРУ и зададут этот же вопрос. Круг подозреваемых ограничен. Ты, я, Кевин и еще лорд Руперт с тридцать третьего этажа{178}.
– Через десять секунд эфир, Бэт…
– Привет, Бэт! Это я, Ви-Джей!
– Сила тяжести еще держится, Ви-Джей?
– Бэт, этот парень, Смотритель, – просто обалденный чувак! Талантище такой, что давно пора в Голливуд. Ты не знаешь, у него есть официальный фан-клуб?
– Ви-Джей!
– Да, Бэт?
– Шел бы ты… спать.
– Ну ладно. Спокойной ночи, Бэт.
– На Восточном побережье только-только минуло три часа ночи. Это последняя ночь ноября. Новость у нас одна – отсутствие новостей… Не буду оскорблять ваш слух изложением того дерьма, которым нас потчуют официальные сводки. Из других новостей. Сыплет снег без остановок, снег и снег, повсюду снег. Где малиновке укрыться?{179}
Ей, бедняге, хуже всех. Нью-Йорк, Нью-Йорк, ты слушаешь «Ночной поезд». Ваш проводник Бэт Сегундо ведет специальный репортаж, посвященный концу света. В любую погоду – и в солнце, и в дождь, и в снег – вот уже восемь лет я сижу на этом месте и не допущу, чтобы какая-то ядерная война вставляла палки в колеса «Ночного поезда». Привет, Бронкс! Плохо вижу вас! Снег мешает. Что-то вас дымом затянуло. Сирена возвестила начало комендантского часа, и на башнях Международного торгового центра погасли огни. На острове Рузвельта в полночь что-то рвануло, но теперь тишина. Я с вами – значит еще не конец. В Гарлеме, похоже, перебои с электричеством: огни то загораются, то гаснут, как дефектная лампа дневного света. В Ист-Виллидже, рядом с нашей радиостанцией, тихо, пусто и жутко. На Лексингтон-авеню ни души, если не считать полицейских патрулей. Люди, не выходите на улицу без крайней нужды. Посмотрите на ночных животных. Самые умные на зиму впадают в спячку. Да… Слышит меня кто-нибудь или нет? Если вы сейчас не поджигаете автомобили и не грабите «Тиффани», то, наверное, сидите у телевизора, наблюдая за величайшей трагедией в истории человечества. Апокалипсис сегодня, прямо сейчас, смотри вволю, пока глаза не лопнут! Однако не забывайте, что именно звонки на радио и общение в прямом эфире положили начало интерактивным развлекательным передачам! «Ночной поезд» по-прежнему в пути! Самим фактом вещания мы бросаем вызов принятому на прошлой неделе Закону о средствах массовой информации в условиях чрезвычайного положения. Ловкое название, правда? Я пытался дозвониться нашему адвокату, но он не отвечает. Наверное, сидит где-нибудь в Новой Англии, на глубине тридцати метров под землей, в своем личном бункере типа «Эдем-три». В этой войне выживут только тараканы и адвокаты, они и станут родоначальниками новой цивилизации. Информационная полиция, наверное, слишком занята – нашу дверь пока не вышибли. А может, мощная глушилка забивает все частоты или из самой главной розетки страны выдернули штепсель, и я говорю сам с собой. Бог свидетель, за время супружества я постиг это искусство. А может, по счастливой случайности военный комендант – поклонник Пола Саймона: только что у нас прозвучала песня «Still Crazy After All These Years»[36]{180}, которую я с превеликим почтением посвящаю всем правительствам земного шара. А перед этим великий Фредди Меркьюри, мир его праху, исполнил «Who Wants to Live Forever»[37]{181}. Посвящается мне. Спасибо, Бэт, очень тронут. Да ладно, Бэт, пустяки. Если нас слушают члены ассоциации «Благообразные американские родители против усатых английских геев» и оскорбятся упоминанием Фредди Меркьюри на нашем шоу, жалобы можно направлять лорду Руперту в его убежище. В нынешней ситуации есть свои плюсы: если боеголовка прорвется-таки через «Скай-веб» и разнесет «большое яблоко» на кварки и глюоны, я смогу лично поинтересоваться у святого Фредди, какой смысл он вкладывал в «Богемскую рапсодию». Между прочим, предыдущую песню, смитсовскую «Bigmouth Strikes Again», я посвятил бывшей жене{182}. Погодите минутку, налью еще. Слышите – буль-буль-буль… Как фламинго, заглатывающий жирного угря. Это я пью «Килмагун». «Грантс» тоже ничего такой вискарь, но, если воспользоваться музыкальной аналогией, он как труба. А «Килмагун» – это тенор-саксофон. Чертовски классный виски. Собственно, первый в моей жизни, к которому я так проникся. Если войну отменят из-за плохой видимости, мистер Килмагун должен будет прислать мне дубовый бочонок своего наилучшего продукта за – ик! – рекламу. Прошу прощения, что качество звучания сегодня не блещет. Это потому, что мне приходится со всей аппаратурой управляться са… момо… мому. Да, самому. Вся наша команда – инженер, мой продюсер Карлотта и вундеркинд Кевин, они почему-то вбили себе в голову, что встретить конец света в кругу семьи гораздо важнее, чем выполнять свою работу. Ничего удивительного, что экономика в такой заднице… Никогда раньше не приходилось вести прямой репортаж о конце света. Разве это не уникальная возможность, черт возьми? Когда я был молодой и русские мечтали разнести нас к чертовой матери, я имею в виду времена Форда, Картера, Рейгана, так нам говорили, что в нашем распоряжении будут четыре минуты – столько летит ракета. Я тогда, помню, задумывался, а что бы я сделал в эти четыре минуты? Сварил яйцо вкрутую? Трахнулся? Помирился с врагом? Послушал Джима Моррисона? Угнал тачку и проехал три квартала? И вот прошло уже четыре дня с начала Катастрофы. Четыре дня – патрули, военное положение, комендантский час… Больше всего доканывают ожидание и неопределенность… Сегодня вечером объявили войну, по крайней мере, появилась какая-то ясность… На каком мы свете? Слушаем следующую песню. Я посвящаю ее своей дочери, Джулии, которой в следующий вторник исполнится восемь лет. Если, конечно, следующий вторник наступит. Вы догадались: это Битлы – «Джулия». Шансы, что ты, мое океанское дитя, услышишь меня, невелики. Когда твоя мама звонила в последний раз, она сказала, что эвакуационная полиция развернула вас в другую сторону – то ли в Омаху, то ли в Мус-Джо{183}, то ли на край земли. Но мы с мамой назвали тебя в честь этой песни, это было давно, в лучшие времена. Дивная ленноновская вещица из этого кладезя странностей, «Белого альбома». «Половина моих слов лишена смысла, поэтому я просто спою тебе о любви{184}, Джуууулия». Ну и дела! Глазам не верю! Бэтфон мигает. Мне звонят – в такую-то ночь! Наконец-то безмолвие обретает голос. Кто бы ты ни был – господин президент, Фредди Меркьюри, пророк Илия, надеюсь, монотеисты не обидятся, особенно если учесть, как славно процветает наша планета под мудрым водительством Господа. Итак, таинственный собеседник, предоставляю тебе слово до конца света!
– Алло! Бэт? Вы слышите меня?
– Прекрасно и отчетливо. Мадам, вы первая – и, боюсь, последняя – дозвонились на программу Бэта Сегундо под названием «Конец света»!
– Я обожаю вашу передачу, Бэт. Я вас сейчас слушаю по карманному транзистору, пока не сели батарейки. Не думайте, Бэт, что вас никто не слушает, это неправда. Вы нас поддерживаете всю ночь. Песни помогли моей дочке уснуть. С недавних пор ее мучают кошмары.
– …а, значит, я не одинок!
– Вы будете и дальше передавать спокойную музыку, да? Чтобы дочка не испугалась, если вдруг проснется.
– Хорошо, договорились. Как вас зовут, ангел мой?
– Джолин.
– Красивое имя – Джолин. Ваши родители любят Долли Партон{185}?
– Я сирота.
– Так-так. А как зовут вашу дочку?
– Белль.
– Как у вас там, более или менее спокойно?
– Вроде бы… Вечером был шум. Стреляли. Приезжала полиция. Пустила слезоточивый газ. Потом повалил снег, и все понемногу затихло.
– Где вы находитесь, Джолин?
– В нижнем Манхэттене. Бэт, могу я обратиться к одному человеку?
– Конечно, Джолин!
– Я хочу передать сообщение для Альфонсо. Я не видела его три дня. Он пошел раздобыть что-нибудь из продуктов… Альфонсо, если ты слышишь меня, пожалуйста, возвращайся домой. Слышишь? И еще, Бэт.
– Да, Джолин?
– Обещайте, что во время следующей песни сделаете себе кофе. А виски больше не будете пить, хорошо?
– Хорошо, Джолин, обещаю.
– И еще, Бэт, пожалуйста, перестаньте все время упоминать про конец света. От этого ведь не легче. Если не считать военных чурбанов, которые призывают сохранять спокойствие, вы единственный человеческий голос на всех каналах. Вы очень многим нужны, Бэт.
– Так-так. Хорошо, Джолин, постараюсь…
– «Ночной поезд» продолжает свое путешествие на волне девяносто семь целых и восемь десятых мегагерц, лучшее допоздна… до тех пор, пока не зависящие от меня обстоятельства не воспрепятствуют трансляции. Итак, по расписанию у нас с вами четырехчасовой прогноз погоды. Минуточку, дайте мне разобраться… дело в том, что наш синоптик застрял в туннеле под Гудзоном три дня назад. Так, ртуть упала до тринадцати градусов по Фаренгейту. Если в вашем районе подача электричества ограничена, лучше не вылезайте из-под одеяла. Из моего окна на двадцать восьмом этаже хорошо видно, как снежеет снег. Час назад падали редкие снежинки, крошечные, как малютка-паучок. А где-то поблизости что-то полыхало. А теперь снежные хлопья, огромные, как умирающие лебеди, укутывают все саваном… и больше отсюда ничего не видно… Я знаю, что последние два дня телефонная связь в Нью-Йорке барахлит, но, если у кого-нибудь телефон еще работает, не стесняйтесь, звоните… Снег и безумие. Эту тему мы пока еще не обсуждали. Снег здорово гипнотизирует… Смотришь на него, смотришь, – и вот ты уже в каноэ, сплавляешься вверх по снежному водопаду, а слепые белые мотыльки ныряют в ветровое стекло. И вот тут, Бэт, самое время опустить жалюзи и заварить еще кофе. А сейчас…