Уведомив, что уезжает по делам, приказал отвечать, что будет через неделю-две, и отправился в аэропорт. Он находился на самой границе с Францией – бывшая ее территория, не так давно обменянная кантонами на привлекательный для лягушатников кусок собственной земли. Самолет до Милана (оттуда до Венеции три часа на поезде и полтора – на автомобиле) уходил через час, полковник лишний раз подивился прелестям западной цивилизации (в Москве подобный билет надо было заказывать за месяц-два) и, отыскав свободный столик в ресторане, приказал бутылку бордо и порцию сыра «Бри». Жизнь делала очередной крутой поворот, куда-то он приведет…
Венеция встретила тишиной, безлюдьем (начинался вечер), иногда попадались карабинеры в черном, они медленно двигались парами, – некий стаффаж удивительной декорации: узенькие улочки, древние дома со ставнями, каналы со сваями, мостики, выгнувшиеся над зеленой водой, безмолвные храмы. Катер довез до причала, над которым возвышался светящийся куб гостиницы, – казалось, ее инородное тело торчит среди сказочного прошлого словно космический корабль, свалившийся сюда из неведомых глубин мироздания, но это столь острое, первое впечатление исчезало, по мере того как приближался к зданию. Вблизи оказалось, что конструкция тактично вписана и даже подчеркивает красоту исчезнувшей эпохи. Заняв номер с видом на остров, Абашидзе отдал квитанцию на посылку гостиничному бою и отправился ужинать. В просторном зале ресторана он был почти один, разве что где-то в глубине виднелись головы трех молодых англичан, они разговаривали громко, перебивая друг друга и размахивая руками. А может, то были африканцы с хорошим произношением – полковника все это не интересовало. С удовольствием поглощая пиццу с тонкими листами копченого мяса, он думал о том, что сулит ему встреча с Волковым и какую еще гадость припасла Москва в своей посылке. Бой нашел его за столом в тот момент, когда полковник с наслаждением вдыхал аромат черного кофе и пригубливал из рюмки с ликером. Протянул объемистый пакет в плотной, негнущейся бумаге, получил чаевые и, улыбнувшись деревянно, растворился в сумраке зала. К чему откладывать восторг огорчения? Базиль распечатал пакет прямо на обеденном столе. Это было, конечно, озорством чистой воды, но… А если? Вот и пусть. Когда противник видит детскую простоту «фигуранта», он сникает, ибо убеждается в том, что грозные предположения необоснованны и вся затея обернулась чепухой.
Раскрыл, аккуратно и неторопливо разрезав бумагу, внутри оказалась плоская коробка красного дерева, а под крышкой, выложенной тонким багровым бархатом, – ключи, их было штук сто на круг, самых разных по форме, назначению и материалу, из которого они были изготовлены. Но было и одно, общее для всех этих творений рук человеческих качество: высочайшее мастерство тех, кто некогда изготовил эти предметы быта. «Коллекция… – несколько растерянно подумал полковник. – И какая… Должно быть, их там крепко приперло, если они сумели достать у коллекционеров, купить или позаимствовать в музее такую коллекцию… Так, а это что?» Под верхней крышкой лежало письмо: «Эти ключи – коллекция известного в России и мире собирателя раритетов Цветкова (в его особняке на набережной Москвы-реки теперь французское посольство). Используйте в работе с максимальной осторожностью и столь же максимальной эффективностью». Но не эти взаимоисключающие рекомендации поразили Абашидзе до глубины души. Может быть, первый раз в жизни, прочитав наивный комментарий отправителя об особняке Цветкова (коммерсант какой-то, купец – с трудом вспомнил), подумал полковник о том, что вот был некогда преуспевающий, уважаемый московский гражданин, наверняка почетный, собрал коллекцию картин (это тоже вспомнилось, услужливая, емкая память много чего хранила), вероятно, для забавы собрал и эти ключи, потом новая власть обратила собственность в пользу народа (хотя народ тут вовсе и ни при чем – крамольно пронеслось), и вот теперь, спустя десятилетия, забавная безделка должна послужить охране государственной безопасности, а если на простом человеческом языке – удовлетворению амбиций, присвоению непринадлежащего, и всяко-разно еще… Как грустно, однако.
Эти мысли или подобные часто одолевали Абашидзе в последнее время. Но у него был стойкий, непробиваемый иммунитет к подобным перепадам собственного настроения. «Я дал присягу, – говорил себе, – я служу, а не работаю, и, до тех пор пока меня от этой присяги не освободили, – я верю и я – верный». Но ключи матово поблескивали на бархате, с ними надо было что-то делать. Идти в атаку, скорее всего.
Утром, позавтракав наскоро, он отправился на поиски лавки господина Волкова. От гостиницы прошел по узкой, усеянной магазинами улочке к каналу, перешел мостик над зеленоватой водой (она сегодня смотрелась не столь романтично, она была просто-напросто грязной) и сквозь аркады увидел огромную площадь с невероятно вычерченным в глубине собором. Казалось, архитектор, предвидя, что через триста лет все строительные линии сначала потекут, а потом выпрямятся – угрюмо и скучно, вложил всю свою радостную фантазию в Божий дом: человечество свидетельствовало Господу свою к Нему принадлежность. Этим собором. Красотой.
«Заслуживает… – пробормотал себе под нос. – А вообще-то молодцы. И ничего не разрушают для спасения нации… Как некоторые». Сколько здесь обреталось лавок, магазинчиков и огромных (это было наиболее удивительно!) магазинов. Торговали золотом, серебром, фарфором, камеями, вырезанными столь тщательно и профессионально, что ничем не уступали работам мастеров далекого прошлого. Здесь же продавали огромных гусей и индюков из фарфора, колонны-подставки из удивительно красивого мрамора, безделушки и предметы культа: подсвечники, кресты, иконки и много-много чего еще. Он привык к европейским магазинам, они давно уже не вызывали шока, но здесь все вертелось и крутилось, сверкало и по-своему удивляло – не так, как везде.
Магазинчик Волкова нашел в углу площади; тщательно сделанная вывеска утверждала, что здесь продается самый высококачественный антиквариат из Европы, России и Китая. Вошел, серебристо звякнул колокольчик, появилась молодая женщина, лет тридцати на вид, в английского покроя костюме с визиткой на лацкане, улыбнулась заученно («Вам бы только деньги с трудящихся содрать, приумножить свой капитал», – подумал несколько ернически).
– Я к вашим услугам, – произнесла дружелюбно. – Вам нужен подарок или что-нибудь в собственную коллекцию?
– У вас замечательный магазин, – ответил со всею искренностью, на которую только был способен. – Я приехал в Венецию по делу. Но вы угадали: я собираю подобные вещи и думаю, что знаю в них толк!
Она покачала головой:
– Здесь достаточно редко говорят такие слова, коллекционное дело и всегда-то было уделом избранных, а теперь и подавно. Вас интересует что-нибудь конкретное?
– Да вот хотя бы этот серебряный стаканчик… – вытянул руку.
Она взглянула внимательнее, Абашидзе показалось, что глаза ее сразу сделались заинтересованными и потемнели. «Красивая женщина… – неслось где-то на краю. – Глаза голубые, русая, а какой овал лица… Ног не видно, ну да ничего: еще будет случай…
– Вы… русский? – спросила с заминкой. – Знаете, вы показали на лучшую нашу русскую вещь. Это работа придворного ювелира Елизаветы Петровны.
– О, Николай Дом! Я видел на вещах только его личное клеймо и никогда – подпись. Как интересно… Да. Я русский. Мои предки некогда эмигрировали. Тогда это со многими случилось. Меня зовут Василием Андреевичем.
– А я – Кэт… То есть Екатерина Алексеевна. Мой отец… Он, знаете, тоже…
– Бежал из России? – рассмеялся.
– Нет, что вы… Он слишком молод для этого. А вот наш дед…
– Да, впрочем, как давно это было? Не правда ли? Но я рад найти здесь соотечественников.
Незаметно перешли с английского на русский. Она говорила хорошо, почти без акцента, только некоторые слова затруднялась произнести с правильным ударением.
– Вы желаете купить этот стакан? Он достаточно дорог для такой вещи.
– Сколько же?
– Два миллиона.
– Рублей? – пошутил.
Она рассмеялась:
– Как мило! Нет, лир, конечно. Так что же?
– Я беру, – широко улыбнулся. – Мои предки вывезли из России всего ничего, несколько серебряных ложек, ордена отца моего отца… Дедушки то есть. Я тоже не всегда нахожу слова сразу. Всю свою коллекцию я собрал сам, это только русские вещи. Их очень много на аукционах Сотби.
– Я знаю, мы с отцом бываем на этих аукционах. Хотите, я покажу вам то, что мы купили – для себя – в прошлом году? – исчезла в дверях, оставив его одного со стаканом в руках.
«Взять и уйти, – подумал вдруг чисто по русско-советски. – А что? Она выйдет, а я – тю-тю! Вот весело будет!» – однако отогнал эту несколько мальчишескую, с Марьиной Рощи, мысль.
Кэт вернулась, держа в руках золотой портсигар с алмазным двуглавым орлом и такой же монограммой – «H II». Протянула, внимательно, не отрывая взора, смотрела, как он берет в руки.
– О-о… – воскликнул с ненаигранным благоговением. – Государя? Этого не может быть… Неужели кто-то расстался с такой памятью…
– Людям надо на что-то жить, – вздохнула, принимая вещицу. – Не все благоденствуют, как мы с вами. Некоторые всего лишь существуют, увы…
– Бедный государь, бедная родина… – вздохнул, с недоумением чувствуя, что не играет, – все искренне, на самом деле. «Началось мое буржуазное перерождение. Психологический парадокс налицо!» – Вы что-нибудь знаете об истории этой вещи?
– Да. Начальник русского отдела Сотби – он сам, представьте, королевского происхождения, – узнав, кто мой отец, рассказал нам всю историю. Она страшна…
Он слышал такие истории, знал о них, приходилось читать и документы. Видимо, кто-то из охраны Смертного дома в Екатеринбурге подобрал этот портсигар на окровавленном полу, а потом, неисповедимыми путями Гражданской войны, вещица оказалась в Лондоне и вот – здесь.
– Как мало мы еще знаем о трагедии Ипатьевского дома… – вздохнул. – О родственниках, приближенных… Да и вещей пропало сколько. Увы, навсегда. Ваш батюшка дома ли? Я желал бы засвидетельствовать ему свое почтение…