ыступавшего тогда против финансовых займов для СССР. Надеялся найти компромат и красиво подыграть усилиям своих. Парень тогда нашел две видеопленки, на которых сладострастный гомосексуалист запечатлел свои художества с партнерами. Шантаж (его провел другой работник) сработал, займы были выданы, Москва трепетала от счастья и благодарила. С тех пор оказавшийся на крючке драчун исправно получал каждый месяц свои франки и в ус не дул. А паспорт этот он, Абашидзе, подобрал на полу, в той самой пивной, и не возвратил. Мало ли что…
Спокойная, красивая дорога навевала грезы. Чувствовал себя бодро, уверенно. Запас времени есть, деньги – тоже, по первому требованию любой банк выдаст сорок тысяч. Можно начинать новую, счастливую жизнь. Первым шагом в этой жизни должно стать сладкое свидание с Катей. На второй день добрался до Венеции. Город казался сказочным, милым, трогательным сном, такое ощущение посещает только раз в жизни, после выпускного вечера, когда так красив и многообещающ рассвет и шелест бального платья рядом заставляет вздрагивать и надеяться на чудо…
От вокзала пошел пешком (из аэропорта ехал на электричке, как самый обыкновенный служащий, дорога пугала немного, на автомобиле – еще больше), вечерний город разворачивался вокруг знакомо и странно, сердце билось все сильней и сильней: вот сейчас мелькнет за поворотом знакомый, настежь раскрытый простор площади Святого Марка и выбежит Катя, единственная, нежная, любимая. Как сладко ожидание, как теснит грудь…
С недоумением смотрел он на зеркальную витрину, знакомые двери, вывеску. Впрочем… Где она, эта вывеска, которую так хорошо помнил, она стояла в глазах как якорь надежды. Трое хорошо одетых господ с рулеткой в руках измеряли, записывая результат на листок бумаги, еще один рисовал в блокноте, изредка бросая взгляды на бывший волковский магазин.
– Господа, ради бога… – пропадали слова, и дар речи исчезал, потому что язык одеревенел и спазм в горле перекрыл воздух. Они взглянули удивленно, наверное, он показался им сумасшедшим. – Господа, – повторил с усилием, – я ехал сюда, к господину Волкову, с другой стороны Земли. Что случилось? Поймите, это вопрос жизни и смерти! – Вышло глупо, театрально, недостоверно. Один из них взглянул сочувственно:
– Увы, синьор… И сам Волков, и его дочь попали в автомобильную катастрофу. Их нет больше. Мы сочувствуем вам.
Мир рухнул. Эх, Василий Андреевич, Василий Андреевич… В сорок три года начинать новую – тем более счастливую – жизнь глупо и поздно. Катя-Катечка, огонек небесный, ясный. Мелькнул и погас безвозвратно. И что делать, что…
Еще через день он вернулся в Женеву и получил в банке свои сорок тысяч «зеленых». Там, где совсем еще недавно посетил он несчастных Штернов, был небольшой, в глубине парка, жилой дом с харчевней. Ее содержал еще один агент, бывший торговец оружием, прожженный делец, связанный с криминалитетом. Жозеф был сравнительно молод, тридцать лет всего, независим, мелкие услуги оказывал охотно, так как Абашидзе подцепил его в смутное время: торговля оружием рухнула, участники дела все, как один, сели в тюрьму. Полковник в то время выполнял задание весьма занятное: искал тропинки, по которым уходило из любимой страны золото – в песке, самородках и даже самопальных слитках. Искал одно, вышел на другое – на оружейников. Жозефу требовалась крупная сумма на подкуп специального отдела полиции, который занимался делом. Абашидзе дал деньги и получил подробную расписку – за что именно получена сумма. Крючок верный, действенный и безотказный. К Жозефу и направился, предварительно изъяв тайник, в котором хранил все компроматы.
Парня застал за работой: вместе с напарником стояли у плиты (она была видна всем посетителям, и в этом заключался главный фокус заведения), клиенты словно завороженные наблюдали за тем, как лихо раскатывается и разбалтывается тесто – до почти прозрачного огромного листа, как заполняют готовую плоскость всем, по выбору, и опускают на раскаленную до определенной температуры плиту. Пицца сходила с нее непрерывным потоком, и таким же потоком валил народ: вкусно, недорого – первое условие успеха в общественном питании. Когда-то еще что-нибудь подобное возникнет в России, на родине? Всегда думал об этом, когда заходил на огонек. Жозеф увидел, что-то шепнул на ухо напарнику и подошел: «Пойдем ко мне», – в белом колпаке и переднике, с буйным черным волосом и стреляющим взглядом пройдохи, он производил впечатление разбойника с большой дороги. Сели, закурили. «Какая нужда, друг?» – спросил, пододвигая кружку с пивом, мгновенно принесенную. – Излагай». Объяснил, что собирается покинуть Женеву навсегда, есть обстоятельства, нужна определенная помощь. Жозеф ответил, что обстоятельства есть у всех и не надо ходить вокруг да около. Конечно же он говорил просто так, ведь подобный разговор был ритуалом, без которого ничего не могло состояться. Объяснил: есть паспорт, добротный, настоящий, с чужой, хотя и похожей фотографией. Надо изготовить точно такой же, но качественно, без сучка без задоринки. Цена: он, Базиль, вернет известную расписку. Такое возможно?
Жозеф рассмеялся: «Паспорт – это тьфу! Но будет лучше, если я заплачу в полиции ровно десять тысяч баксов и выдам тебе подлинный документ с твоею собственной фотографией. Всего-то сфотографироваться и получить. Десять минут. А потом пойдем на место, и через двадцать минут все произойдет». – «Хорошо. Я тебе всегда верил и верю сейчас. У меня неприятности с полицией. Это ничего?» – «Это чепуха. Тот, кто получает деньги, гарантирует свою и нашу безопасность. Расписка с тобой?» – «Ты меня обижаешь. Кто же так делает? Когда мы выйдем из полиции – паспорт будет у тебя. Мы пойдем к моему тайнику. Ты подождешь в сторонке, принесу расписку, мы обменяемся. Идет?» Ударили по рукам.
Полицейское учреждение находилось в пятнадцати минутах езды. Фотография – через улицу напротив. «Преимущества капиталистической системы», – ернически подумал, усаживаясь на стул. Фотограф угрюмо исполнил, словно танец станцевал, необходимые манипуляции и через несколько минут вынес цветную, довольно качественно изготовленную фотографию. На полковника смотрел застывшими глазами некто издерганный, утомленный и, пожалуй, много старше подлинных лет. «Что делает с нами жизнь… – заметил Жозеф, забирая фотографию и паспорт. – Ждите здесь и ничего не боитесь». Остался ждать, хотя и опыт и выучка требовали незамедлительно удалиться хотя бы за угол. Но сдержался. Чему быть – того не миновать. Устал… Время шло, Жозеф не появлялся, волнение нарастало. Хотя успокаивал себя: если вдруг контрразведке или полиции каким-то чудом удалось выйти на Жозефа и перевербовать его, давно уже должны были выскочить, выпрыгнуть и разнести клочки по закоулочкам. Видимо, продажного полицейского нет на месте или с бланком что-то не так. Но все опасения рассеялись, когда на ступенях появился сияющий Жозеф. Вприпрыжку перебежав через дорогу, показал раскрытый паспорт, протянул руку: «Деньги». Отдал и, когда Жозеф расположился на сиденье, еще раз внимательно проверил бланк; убедившись, что все исполнено точно, протянул расписку: «Не обижайся. Как в кино – работа у нас с тобою такая. Прощай».
Расстались даже с грустью. И решение вдруг пришло – окончательное и бесповоротное.
Вернувшись к тайнику, заложил в него государственную фальшивку и оставшиеся деньги, а ненужный подлинник тщательно сжег на огоньке зажигалки. Итак, окончательное решение: сдаться. Местным властям. Все объяснить, присяжные поймут, смертной казни не будет – ее и вообще здесь нет. Жалеть не о ком и не о чем, как сказал поэт – каждый в мире странник… Искать Катю бессмысленно, земной шар велик. И хотя оставался очень сильный ход, пусть и трудноисполнимый, – получить царский вклад, – что-то внутри, в душе, в сердце, мешало исполнению такого замысла. Вдруг почувствовал, что изменился, стал другим. Это ведь чужие деньги. Они Мученикам принадлежали, и это не слова, не звук пустой.
Вспомнилось кладбище в Перми, глуповатые лица солдат оцепления, напряженные – местных сотрудников и разбитый, обворованный склеп, разбросанные кости… Виноваты мы перед умершими в те страшные годы. Ох виноваты. И деньги эти – на крови, их нельзя брать. Ну, что? Шагом марш в полицию и руки вверх? Странный, не кончающийся сон, когда изо всех сил хочешь и не можешь проснуться. Паспорт получил и сжег. Деньги заложил в тайник… Зачем? Рефлекторные подергивания умирающего. Бессмысленные действия. Лишь бы занять себя чем-нибудь… К чертовой матери. Есть еще один путь. СССР. Приехать, как ни в чем не бывало заявиться к жене, детям. Здравствуйте вам. Это я. Ваш муж и папа. Как будем строить жизнь? Чепуха… Идет охота, красные флажки – за спиной, кольцо замкнулось, и это, к несчастью, печальная быль…
Тяжелый запах эфира и чей-то голос, странное эхо, складывающееся в непонятные слова: «Кажется, он приходит в себя…» И хочется спросить – кто? Откуда? Не сразу доходит значимость местоимения «себя». Самого то есть. Это что же – о нем? Куда же он уходил и откуда возвращается? И снова голос: «Открыл глаза. Пожалуйста, можете начинать».
– Василий Андреевич, товарищ полковник…
Сквозь веки, которые не размыкаются, не разрываются, не расходятся – как еще обозначить? Сквозь них плохо видно, почти ничего. Сравнительно молодой, в штатском, да где это все происходит?!
– Вы дома, товарищ полковник, дома! Это госпиталь – ну, знаете, наверное, в зеленом месте, Покровском-Стрешневе, чудо какое! Деревья прямо в окна, воздух прозрачен и чист, как поцелуй ребенка!
– Любите Лермонтова… Вы русский? Эмигрант? Вы из полиции?
– Ну, слава богу, заговорил… Я русский, из КГБ, из вашего управления. Мне поручили, чтобы я…
– Не стану разговаривать. Я вас не знаю. КГБ, полиция – сказать можно все что угодно. – Приходил в себя, словно поднимался со дна океана.
– Хорошо. Только не надо нервничать. Я сейчас позвоню, приедет тот, кого вы наверняка знаете. Вы поспите пока…
Незнакомец скрылся за дверьми, сразу же появилась женщина в белом. Наверное, и вправду врач.