– Так я попала в ПГУ. Но это не все. Вы догадались, месье, что меня угнетало прошлое, судьба родителей, могли уже заметить, что я пунктуальна и дотошна. В один из отпусков я взяла литер в Сочи, а сама поехала в городок наш, который – как поется в песне – ничего… Я явилась в областное управление, сочинила историю, которой интересуемся мы в Центральном аппарате. Я попросила посмотреть архивы за сорок четвертый – сорок шестой годы. Я не знала подлинной фамилии своих родителей, но мне казалось, что я на верном пути. Через два часа оперуполномоченный Второго отдела принес мне официальную справку: родители – имярек, вам это ни к чему, – состояли в аппарате секретной агентуры областного МГБ. Оба работали на комбинате. Мать – ткачихой, отец – мастером. У меня есть дар. Провидения. Я попросила их личные дела. Что ж… Мир предательства и доносов, понятное дело, для меня был открытой книгой. По милости родителей сели в тюрьмы, были этапированы в концлагеря, расстреляны десятки людей. Наверное, у меня что-то сделалось с лицом, потому что опер принес мне стакан воды и был крайне испуган.
– Как вы убедились, что это были именно ваши родители?
– Просто. Совпадало время рождения, город, моя фамилия, новая конечно. Она была составлена из имени отца и фамилии матери. Так было принято в детдомах того времени. Кроме того, в деле матери лежала выцветшая фотография: они с отцом, обнявшись, на довоенном курорте в Сочи, у пальмы. Я похожа на мать, ошибиться было невозможно.
– Допустим. И что? Что тебя, детка, могло подвигнуть к измене? Пусть пока и мысленной?
– А то, что все наполнение дела, все агентурные донесения и записки, справки, мнения – все это было чепухой, сочиненной начальником управления для отчетности. Там справка была приобщена. Правительственной комиссии. Знаешь, я думаю, что за мной приехали из чувства вины. Хотя… Вряд ли. Кто и когда у нас ее ощущал?
Невероятная история… Почти невозможно поверить.
– И… родителей после проверки обвинили и расстреляли? А начальника пожурили за малоактивные агентурные связи, а у него и вообще ничего не было? Все дела высосаны из пальца на реальных лиц, не имеющих отношения к деятельности госбезопасности? Он создал себе мифическую агентуру перед проверкой, а после нее ликвидировал физически, чтобы не открылась истина. Я угадал?
Молча кивнула.
– Понимаешь, я не смогла этого простить. Я понимала, что бывшего начальника можно разоблачить и даже наказать, но еще яснее мне было, что мои родители – только щепоть в огромной миске с фаршем. Что Система – гнусна. Что она не подлежит реформированию. Что она – преемственна и эту преемственность никто и никогда не уничтожит. Я решила нанести самый болезненный удар, какой только смогу придумать. Стала проситься на нелегальную работу, но руководство побоялось создать прецедент. Женщин-нелегалов не существует. И тогда я активно провела себя в легальную структуру. Это все.
Легенда? С целью усыпить, войти в доверие, а на решающем этапе – предать? Но ведь правдивый рассказ, не подкопаешься. По-человечески все понятно. Бедная девочка…
Разве что язык, слова странные немного. Как будто выучила наизусть печатный текст, а его, текст этот, сочинил отнюдь не Алексей Толстой. Но – померещилось. Скорее всего – так. Да и зачем им это… Ведь риск, как ни крути, есть. Она молода, красива. Но ведь и он – ничего… Не молибденовая же она, да и любой металл плавится, все зависит от температуры.
Электричка мчалась к Венеции, знакомый путь… За окном подмосковные пейзажи, только архитектура другая, дома и поля собственные, ухоженные, вид иной. Валентина смотрела в окно, иногда поворачиваясь, кося глазом. «Знаете, о чем я думаю? – сказала вдруг. – Безнадежное у нас с вами мероприятие… Ну, поездим, ну, порассуждаем всласть, а толку? У вас есть алгоритм?» Понял, о чем. Сказал спокойно: «Порассуждаем. Приходим мы с ключом и текстом в банк. Все правильно делаем и произносим. Там улыбаются выжидательно. В чем дело? Оказывается, нужна еще доверенность – от Романовых. Нет?» – «Не знаю. И никто не знает». – «Вот! – обрадовался. – Вот почему мне так спокойно и благостно. Кей-джи-би, Политбюро желает обрести денежки, как мальчик – девочку. Разве рискнут госорганы, любые, сами вторгнуться в банк с не выясненной до конца программой? Нет, это ясно. Это мы можем, нам-то что? Не выдадут деньги? Не смертельно». Покачала задумчиво красиво посаженной головкой: «Не скажите, Василий Андреевич. А как наши – ну, бывшие, конечно, – предупредят банк?» – «Глупость. Предупредить банк – самим ничего не получить. Романовы ни при каких условиях содействия не окажут. Разве что обстановка в стране перевернется». – «Этого не случится, не надейтесь». – «Тогда – швах дело. Бог с ним… Кто убрал Штернов? И зачем?» – «Со мной не консультировались. Случайно знаю, что там была какая-то тетрадка или что-то в этом роде… Якобы человек влез, хотел взять, а они явились некстати». – «Помогла тетрадочка?» – «Не знаю. По-моему, в ней ничего существенного не нашли». – «Где она?» – «В Москве». – «Жаль… Мне кажется, я бы обнаружил суть. Вряд ли царь делал свои вклады каждый раз по-новому. Это ведь значительно усложнило бы их получение. Он должен был об этом подумать. Жаль… – поймал ее напряженный, выжидающий взгляд. Она будто что-то хотела сказать и не решалась. – Все еще не можешь привыкнуть к выдаче гостайн?» – пошутил. Валентина вспыхнула: «Не могу. Нечего насмехаться». – «Вы надсмеялись надо мною, а я любила вас всегда. Я так хотела стать женою. А вышла просто ерунда. Есть копия? У резидента в сейфе? Или где?» – «Или где. Резидент приказал компьютерщикам разложить текст и выявить суть. Если получится, конечно». И пришло озарение. Воровское, какое еще? Сейф – это сейф. А помещение компьютеров – это не крепость Моссад, взять можно. Даже если девочка не знает входа в эти компьютеры.
– Где это находится?
– В посольстве, где же еще… Последний этаж, специальный вход, окна бронированные. Хочешь влезть? А толку? Пароль для входа в компьютер тебе известен?
– А тебе?
– Они меняют его каждый день, это у них игра такая…
Так… Влезть не удастся. Остается выяснить, кто работает на ЭВМ, возможно, есть семья, возможно, семья живет не на территории посольства. Остальное – понятно. Грязь, конечно, уголовщина, а что сделать?
– Вася, а зачем мы едем в Венецию?
Вот дрянь… Насмешница. У таких баб характера нет. Только жестокое свинство во всем. Ладно, Валечка, перейдем на Валю-Васю. Тебе так легче? Мне лично все равно.
– Приедем – узнаешь.
Он и сам не знал, зачем вновь оказался в этом городе на воде, печальном видении прошлого… Может быть, Катя? Ее милое, доброе русское лицо, как редко такие лица встречаются у современных женщин. Да чего там… Их вовсе нет, разве что мелькнет иногда в толпе, да и то чистая видимость – вон хоть Валентина. Ангел божий, а заглянешь в душу – и крокодил удивится. Что искал, к чему стремился? Счастье, которое было так близко и так возможно, осталось во вчерашнем дне безвозвратно. Может быть, отыщутся хоть какие-нибудь следы? Ну, дай-то бог… На этот раз нашли себе пристанище за мостом Академии, в бедном районе, в гостинице, которая была похожа на миланскую как сестра-близнец. «Теперь – для разнообразия – я вверху, ты – внизу». – «Только учтите, вы не в моем вкусе, полезете – пришибу!» – «Окстись, матушка… Мне и в кошмарном сне такое не приснится. Ты меня спасла, допустим – не без корысти, но если ты ждешь чисто мужской благодарности…» – «Не продолжай, Вася. Я рассержусь». До следующего утра проспали как убитые, поутру же властно потянуло на остров. Рассказал Валентине о необыкновенном кладбище – вдохновенно, со слезой, она даже заволновалась: «Я с вами».
И снова все повторилось, но теперь это было всего лишь горькое, безрадостное воспоминание. Моторная лодка рассекала зеленые волны лагуны, все ближе и ближе Сан-Мигель, остров забвения, и крепостные башенки вдруг обветшали, и осыпались кирпичи – в прошлый раз не видел этого. «Мы близимся к началу своему». Лучше не скажешь. Валя заметила его вдруг нахлынувшую печаль, и поняла что-то, – слава богу, с расспросами не полезла. Вышли на пристань, вот и калитка, и дорожка за ней. Валентина остановилась, в недоумении вздохнула:
– Боже, как печально, как безысходно. И как красиво…
– У нас, там, далеко, тоже было красиво. Когда-то… – сказал вдруг. – А что мы сохранили, Валентина Ивановна…
Она промолчала, буркнула что-то неразборчивое и быстрым шагом ушла вперед.
– Заблудишься! – крикнул вслед, но она не отвечала.
Догнал, взял за руку:
– Ты что? Брось, это все так, лирика… Нам с тобою о жизни думать надо. Делать бы жизнь с кого…
– Знакомый текст… – хмыкнула. – Мастер трудового обучения повторял как молитву, каждый день. Куда идем?
Вошли на русское кладбище, заросшие могилы, кресты и два свежих холмика рядом с белым мавзолеем. И огромный дубовый восьмиконечный крест. Подошел и долго стоял перед медной табличкой на поперечнике креста, не в силах поднять глаз.
– Волковы… – задумчиво сказала Валентина. – Отец и дочь. А надпись – вот это да… «Погибли от руки врагов». Ты что-нибудь понял?
Теперь посмотрел. Дата смерти – за пять дней до второго приезда. И эпитафия: «Не мстите за себя, о возлюбленные…» Тогда кто же отомстит?
– Знаешь что, – сказала вдруг Валентина. – Это эпиграф к Анне Карениной. Там и продолжение есть: «… Говорит Господь. Мне отмщение и аз воздам». Я никогда не понимала, что имел в виду Толстой. А ты? Ты понимаешь?
– Я понимаю… – проговорил вдруг севшим голосом, с трудом давя подступивший ком. Бедные вы мои… – Господь отомстит убийцам. – И мысленно добавил: я ведь тоже убийца.
Растерянно улыбнулась:
– Взгляни на свое лицо, Василий Андреевич. Оно у тебя сейчас как у монаха. Ты ведь не монах? Или ты умело скрывал свою суть? Молодец… – Искреннее недоумение прозвучало в ее словах, на лице застыла обида. – Ты что, знал этих людей? – будто догадалась вдруг.
– Нет. Пошли отсюда… – И зашагал размашистым курсантским шагом.