– Ты полагаешь, что я Казанова? У нас в России, при Екатерине II, был такой Лука… По фамилии… Ты все равно не поймешь, это непереводимая игра слов. Так вот: он наверняка смог бы.
– Я знаю его фамилию, – сказала, смеясь. – Приков[7], да? Ох уж этот английский!
– Ты – чудо! – обнял нежно, прижал к себе. – И я счастлив! И я – верь в мою искренность, – я очень жалею, что я не Приков!
Домой возвращался ночной улицей. Светили желтые фонари («У нас-то – синие, покойницкие», – подумал с обидой), тихо было и прохладно, за прозрачными витринами антикварных магазинов золотели старинные рамы и зеркала с истлевшей амальгамой, топорщились кресла с гобеленовой обивкой, в сумраке прятались старинные картины, они словно стеснялись давно отшумевшей жизни, оставшейся на холстах умершим мгновением. «Она заметила мое смущение, – неслось в голове. – Она заметила, и это значит, что ее выходка была проверкой: как я отреагирую. И я, идиот, отреагировал глупо, трусливо, она, вероятно, этого и ждала. Теперь – если она из «службы» – я сгорел синим пламенем. И не видать мне отрадных деньков впереди, кандалы глухо стонут в тумане…»
Решил переночевать в служебной, едва открыл дверь – раздался телефонный зуммер. Бросился, схватил трубку – кто мог звонить, кроме нее? Никому ведь не давал этот телефон… «Месье?» – послышалось в трубке. «Да?» – ответил, сдерживая готовую прорваться дрожь. («Да я му…к, и больше ничего! Институтка, девочка в бюстгальтере, да что же это со мной?» – едва не завопил громко и безнадежно.) «Я туда попал?» – продолжали в трубке по-французски. «А куда ты хотел попасть, дружок? – осведомился так спокойно, как только был способен. – Может быть, ты хотел попасть в одну дырку, а попал совсем в другую?» На другой стороне захихикали: «Остроумно, даже очень. Я ошибся, простите». – И в трубке загудел отбой.
«Черт бы вас всех взял… – подумал с тоской. – Что-то я совсем не в форме…» И снова «заиграл» свою странную мелодию телефон. Теперь трубку снял медленно, спросил холодно: «Да?» – «Это я, Кло, – прошелестело на другой стороне. – Ты спишь?» – «Нет. Думаю о тебе. И о том, откуда тебе известно о Белинском? Я даже испугался, сам не знаю почему…» Безошибочный ход, два восклицательных знака – если по-шахматному. Человек из разведки ни-ког-да такого вопроса не задаст. Он будет искать обходные пути. «А что ты подумал?» – в голосе искренний интерес. «Кло, да ведь я – русский, я от-ту-да, понимаешь (кушай, милая, если ты, не дай бог, то, что я о тебе сейчас подумал, – сойди с ума! Давай!)?» – «Кажется, я поняла… Я читала, давно, что «бывшими» интересуется ГПУ, так, кажется?» – «Давно не ГПУ, – лепил напропалую, теперь уже все равно, в Системе считают, что если разведчик заговорил на подобную тему, он испепелен, без остатка. – Сейчас это КГБ, насколько я ориентируюсь в делах бывшей родины. Я огорчился, Кло». – «Базиль, я надеюсь, ты не подумал… Ты не подумал, что я… Что я из… О нет». – Она явно волновалась. «Кло, – сказал ласково и утомленно. – Я не подумал так. Это ведь слишком глупо, не так ли?» – «Да. Ты придешь завтра?» – «Конечно. Разве я смог бы отказаться? Это все равно что предать себя самого и даже хуже, Кло!» – «Я так рада… До встречи, я люблю тебя». – «Я тоже тебя люблю».
Утром он подробно зашифровал все, что произошло. «Господи… – рассуждал мрачно и самоедно. – Да почему я, в конце концов, должен грузить на свой мятый пупок всю эту ахинею? Есть «они», есть специальное подразделение анализа – с компьютерами и умниками в очках, – вот пусть они ломают свои огурцовые головы, им за это деньги платят! Всю жизнь бежим впереди паровоза, а остановки-то и нет! В коммуне остановка, и светлое будущее – вот-вот, за горизонтом! А горизонт этот, как известно, воображаемая линия!» Он не был сомневающимся, тем более – антисоветчиком. Не с чего было. Просто еще в Высшей школе, потом во время общения с самыми близкими и проверенными товарищами по работе он конечно же обсуждал – с «конструктивных позиций» – болезни любимой родины, Системы, руководства. Это помогало убедить себя в том, что все в порядке, что есть отдельные недостатки, но они преодолимы, слава богу…
Сейчас он мчался в сторону французской границы. Паспорт, принадлежность к «звездной» системе – общему европейскому дому – позволяла пересекать любые границы во всех направлениях беспрепятственно. Задача, которую теперь должен был выполнить, в общем, была не слишком сложна и опасна: добраться до давным-давно оговоренного и ни разу еще не засвеченного места, заложить в тайник шифровку. Если по каким-то причинам это будет опасно, поснимать окрестности. Фотоаппарат имел встроенный микрорадиопередатчик, который должен был выбросить в эфир в течение доли секунды его сообщение Центру. По расшифровке это сообщение заняло бы по крайней мере три четверти специального бланка. Автомобиль резво взвез на возвышенность, с нее открывался вид на лежащий далеко внизу город, там осталась Кло, загадочная женщина с некрасивым лицом и удивительным телом, такого тела он никогда прежде не встречал. Остановив автомобиль, подошел к сломанному дереву, здесь была смотровая площадка и многие останавливались – это не могло вызвать подозрений у французской контрразведки или ее осведомителей из числа местных. Всласть полюбовавшись в бинокль окрестностями, решил ускорить процесс (нервничал, чего уж скрывать) и с тайником не связываться. Пощелкав спуском фотоаппарата и запечатлев лучшие виды, повернул объектив специальным образом, и в эфир выстрелила шифровка. Конечно, служба радиоперехвата засечет передачу и даже сможет (может быть) установить точку, но это все потом. Французы знают, с чем имеют дело, и группу мгновенного реагирования даже на вертолете к месту не вышлют: несравнима доля секунды и полчаса, которые необходимы для перехвата. За эти полчаса он будет уже далеко…
Объехав для вида и приличия все магазины приграничного городка, заехал в автомастерскую и попросил заменить постукивающие амортизаторы передней подвески. Это заняло ровно час. Расплатился и, напевая: «Кто может сравниться с Клотильдой моей», направился обратно к границе. Здесь все было спокойно, зевающий жандарм проводил его машину сонным взором и вернулся в помещение поста; он даже не попытался остановить или проверить паспорт. Зачем? Этот пограничный пункт между двумя дружественными государствами «семерки» ежечасно пересекают в ту и другую сторону десятки машин…
Ближе к утру Абашидзе включил радиоприемник – обыкновенный «Грюндик-Сателлит» с диктофоном – и стал ждать. Москва передавала балет Чайковского «Щелкунчик», Прага – длинный и нудный рассказ какого-то чешского классика. Ровно в четыре часа Родина ответила (работала радиостанция «Маяк»). Это было кодированное сообщение, звучавшее как письма солдат Советской Армии своим родным. Теперь полковник воспользовался словарем русского языка Ожегова. Раскодированный текст выглядел так: «Мы получили ваше сообщение и внимательно проанализировали. В истории разведки, известной нам, во всяком случае, подобных провокаций не зафиксировано ввиду их полной и абсолютной бессмысленности. Если принять, что ваш объект провоцирует вас, пытается выбить из колеи, – это означало бы, что контрразведка провела весьма тщательную и долговременную подготовку, некоторые детали которой не могли остаться вами не замеченными. Между тем вы настаиваете на том, что внимания спецслужбы к вам не проявили даже в намеке. Вывод: в вашем случае мы имеем дело с удивительным, редкостным совпадением интересов – объекта к вам и вашего интереса к выполнению поставленной задачи. Мы просим вас продолжить усилия, сконцентрироваться – цель достижима, вы стоите на пороге успеха».
«Н-да… – только и произнес, кривя губы безрадостной усмешкой. – Вам бы, товарищи хорошие, и от обратного посчитать: я прилип к секретному агенту контрразведки, вот и все… Хотя… Зачем ей и в этом случае так настойчиво форсировать события? Она должна страстно любить меня, возводить нерушимое здание привычки – куда я тогда денусь? И ждать, ждать, пока напрямую не попрошу об услуге. Хм… Не клеится что-то отрицательный образ. Может быть, Центр прав? Дай-то бог…»
Об услуге просить не собирался ни при каких обстоятельствах. Либо яблочко упадет к ногам, либо… Зачем стремиться к камере-одиночке? И под этим небом дни проходят вполне приятно. Зачем же зреть это небо сквозь решетку или не видеть совсем?
Одной из многочисленных постоянных клиенток его аптеки была мадам Штерн, дебелая еврейка средних лет. Она всегда покупала поливитамины и презервативы с особой смазкой. («Это для мужа… – объясняла, краснея. – Он все время боится, что я забеременею».) Поначалу Абашидзе смущался и терялся, до тех пор пока вдруг не понял: она рассматривает его отнюдь не как мужчину в соку, а как врача или что-то в этом роде. Западные женщины не стесняются врачей, аптекарей и адвокатов…
Никогда не обращал на нее ни малейшего внимания: во-первых, плод давно уже перезрел и вот-вот упадет, во-вторых… Еврейка, дочь хотя и «избранного» народа, но эта национальность никогда не рекомендовалась для знакомств и вообще отношений. Стойкое предубеждение руководства, видимо, было связано с тем, что в Ленина стреляла Фанни Каплан (других версий не сообщали), а также еще и потому, что существовало некогда «дело врачей-отравителей», и, куда ни кинь, все равно и Сталин умер загадочно, и Жданов, и многие-многие другие. Пресса и радио (западные, конечно) могли исходить каким угодно праведным гневом в адрес «антисемитов» в СССР, но ему, посвященному, известно было и стремление Израиля к экспансии, и его влияние на так называемое «рассеяние» – в СССР в том числе. Нет, конечно же никто не считал евреев СССР «пятой колонной» внутри страны, все они были уважаемые люди, трудились на ниве искусства и литературы, театра и кино, врачебного дела и много еще где, но были области, где их присутствие было заказано – разве что особый талант, дарование стирали все предубеждения.
Мадам Штерн вошла в аптеку, едва полковник успел перевернуть табличку с «Закрыто» на «Открыто».