Становилось предельно ясно: корабль сей не гражданский, а военный.
Андрей прошел мимо пустой турели. Впрочем, по царапинам на металле было ясно: что-то здесь устанавливалось. Амбразура же была закрыта листом фанеры.
Данилин легко нашел дверь в свою каюту, открыл ее. За ней было небольшое помещение в которой только и уместились две кровати одна над другой, небольшой столик и двустворчатый шкаф. Имелся и иллюминатор.
Нижняя кровать оказалась занята — на ней лежали перчатки. В шкафу обнаружился чемодан, рядом с которым Данилин поставил и свой. Затем вышел из каюты и направился в салон. Там застал всех остальных пассажиров, присел на диван.
Почти тут же появился и Сабуров. Шел он быстрым шагом, погруженный в свои мысли. Верно, спешил на мостик, но, увидав пассажиров, остановился.
Все приготовились слушать.
И действительно, Сабуров заговорил:
— Господа!.. Я не буду лгать, будто рад вас приветствовать на борту своего судна, как по мне возить немой груз куда проще и безопасней. Но, коль вы уж мои пассажиры — надобно сказать несколько слов. Как вы знаете, курить во время полета и вообще пользоваться открытым огнем — воспрещается. Также хотел бы попросить не вмешиваться в работу экипажа, не помогать ему ценными советами. За это вас будут кормить. Мы сделаем три остановки — в Москве, Казани и Новосибирске. И да поможет нам Бог!
…За бортом заскрипели лебедки, потихоньку роняя дирижабль в небо. На высоте где-то в двадцать саженей заработали моторы — совсем небыстро завращались винты, будто бы капитан просто проверял работают ли они вовсе.
Затем тросы ослабли, их выбрали на борт — последняя связь с землей пропала. Андрей прислушался к своим чувствам, ожидая каких-то особых ощущений. Но не почувствовал ровно ничего — причин для беспокойства не имелось, бывало и страшней.
Двигатели заработали быстрее, гуще, и потащили дирижабль куда-то в сторону восходящего солнца.
Андрей ожидал, что дирижабль до Москвы полетит над ниткой Николаевской железной дороги, но Сабуров направил аппарат севернее.
С высоты мир казался маленьким, даже тесным. Выглядел словно игрушка, макет, песочница на которой в училище преподавали тактику.
Внизу проплывали леса, реки, поля. Порой мелькал какой-то городок, или деревушка.
Публика постарше провожала аппарат взглядом. С галдежом, иногда слышном даже на дирижабле, бежали дети.
Подали завтрак, из термосов разлили кофе. После Андрей вернулся в каюту, застал в ней своего соседа. Им оказался подпоручик — он лежал на кровати и читал какой-то журнал.
Увидев Андрея, он вскочил, разумеется, ударившись головой о верхнюю полку.
— А вы мой сосед? Честь имею! Подпоручик Олег Анатольевич Шульга… Отправлен в экспедицию в качестве…
И поперхнулся, соображая, видимо, не сболтнул ли он чего лишнего. Кажется, нет.
Андрей кивнул, представился. Присел на кровать, пролистнул журнал. Тот оказался техническим, с уймой сложных схем, вдобавок на непонятном для Андрея итальянском…
— А вы не знаете часом, куда мы летим? — спросил Шульга как будто между прочим.
— Москва, Казань… — начал Андрей, но вовремя спохватился, сосед это знал и так. — В Енисейскую губернию, к Туруханску и дальше в тайгу…
Сообщив эти сведенья, Данилин неимоверно вырос в глазах, как и всякий осведомленный человек. Шульге захотелось проявить неимоверную щедрость, чтоб заслужить расположение. Он задумался на секунду, предложил:
— А хотите… Я Вам нижнюю полку освобожу?..
Андрей покачал головой и, разувшись, забрался на свое место. Оттуда открывался прекрасный вид.
Поздно вечером «Скобелев» подошел к Москве. Но капитан не повел дирижабль над городом, а обошел столицу с востока.
Уже почти в темноте пришвартовался к причальной мачте на окраине Коломны. До предела принял в баки газолин. Взял на борт еще трех пассажиров, контейнеры с грузом, термосы с кофе, чаем и едой.
Данилин успел передать связному офицеру письмо, наскоро написанное для Аленки.
Около полуночи капитан приказал отдать концы. Дирижабль отшвартовался, двигатели набрали обороты и понесли громадное тело дальше на восток.
В рубке остался лишь рулевой и вахтенный офицер, а все остальные разошлись по каютам.
Спалось великолепно — ровный рокот моторов, гул винтов убаюкивал совсем как дождь.
Когда Андрей проснулся, солнце было почти в зените. Он потянулся к часам, чтоб взглянуть на время. Но вовремя раздумал: они показывали время петербургское, а столица осталась далеко на западе.
Соседа не было — Данилин нашел его в салоне. Наскоро перекусив, с чашкой кофе прошел к иллюминатору.
По палубе как раз проходил капитан Сабуров. Он остановился рядом с Данилиным, заметил:
— Хорошо идем… Через двое суток будем на месте.
— А как быстро мы летим?
— Сейчас делаем сорок узлов или более шестидесяти пяти верст в час. Потрясающая скорость!
— Неужели! А, кажется, что летим гораздо медленнее.
Капитан кивнул:
— Это обман зрения, иллюзия от того, что земля далеко… А вообще, знаете ли… Просто не устаю восхищаться прогрессу вообще и этому творению в частности.
И Сабуров по-приятельски похлопал дирижабль по обшивке:
— Если на море корабли худо-бедно могут соперничать с дирижаблем, то над сушей ему нет равных. Он не стоит на станциях, пропуская встречный состав. Не зависит от дорог или изгибов речного русла.
— А как вы вообще сюда попали?
— Ну а как я мог сюда не попасть? — удивился Сабуров. — Вождение дирижабля похоже на управление кораблем. Надо прокладывать курс, сверяться по компасу, звездам. Я не хочу говорить плохо о сухопутных офицерах… Но какой из них сможет водить дирижабль? Я еще в японскую с шарами возился, наблюдателей поднимал, сам летал… Опять же: дирижабль это двигателя, насосы, дифференты и равновесие — все, что даже мичманы знают. У нас, на «Скобелеве» даже мотористы — унтер-офицеры.
— А стрелки?..
— Какие стрелки?.. — нахмурился Сабуров.
— Это ведь боевой корабль. Я видел пулеметные турели. Под «Максимы»?
— Нет, — усмехнулся Сабуров. — «Гочкисы». Раньше у нас еще стояла горная пушка с калибром в два с половиной дюйма. Однако отдача была все же значительной, медленная перезарядка, да и точность стрельбы оставляла желать лучшего. Затем решили заменить его тремя пулеметами. Еще подвешивали воздушные торпеды Дежневецкого. Это для проведения бомбардировок…
— А куда они все подевались?
— Поход у нас не боевой — вот все вооружение с дирижабля сняли. Поскольку оружия нет, то и бомбардиров со стрелками решили оставить на земле. Желаете пройтись в главную рубку?
— Было бы любопытственно…
— Прошу…
Рубка дирижабля походила на рубку управления какого-то эсминца, за исключением того, что под ней не имелось палубы, воды, а лишь пустота, воздух.
Здесь, для лучшего обзора и освещения все от пола до потолка было застеклено. Даже в палубе имелись иллюминаторы.
Был и штурвал вполне морского вида, за которым стоял мичан. Дрожала стрелка в компасе, тикали хронометры, машинный телеграф стоял на «Полный Вперед».
Под потолком, в клетке о чем-то своем, птичьем пела канарейка.
Заметив взгляд Данилина, Сабуров пояснил:
— Кенарь — птичка божья, легкая. В шахтах первая гибнет, шахтеров спасая. Мы, аэронавты, я так думаю, шахтеры наоборот.
— Тогда вам бы стоило приобрести крота…
— Может и так. Только крот животное малоинтересное. Не щебечет и видом своим радует, пожалуй, только такс…
Капитан воздушного корабля прошел вперед, встал рядом с рулевым. Из кармана достал подзорную трубу, осмотрел через нее окрестности.
Походил он воздушного капитана Немо века двадцатого, который стоит на краю несущейся на него пропасти.
Дирижабль несся вперед.
Зуб
— Диви, диви. Дідухи йдуть…
Иван показывал на небо, Пашка посмотрел в том направлении, но ничего не увидел, кроме облаков, похожих на шапки древних князей.
— Что он там мелет? — спросил Ульды у галантерейщика. — Нихрена не понимаю его язык.
Впрочем, польский вор тоже понимал сказанное скорее дословно, нежели по сути:
— Говорит, деды какие-то идут.
Пашка еще раз посмотрел на небо: какие там могут быть деды?..
Но нет, облака меньше всего походили на идущих стариков.
— У нас так кажуть: діди йдуть — дощ почнеться…
— Дождь — это хорошо, — ответил Ульды. — Передохнём…
— ПередСхнем! — заметил польский вор. — И так будто сильно не утруждаемся.
— По дощу дуже не побігаєш, — объяснял Бык.
Пашка в розговор не вмешивался и про себя даже выдохнул. С утра у него начал нить зуб. Сначала не сильно беспокоил, болел нудной, тугой болью.
После обеда стал постреливать — все чаще и чаще.
Павел ожидал, что после отбоя он закутает голову в какую-то тряпку, отогреет челюсть, боль пройдет.
Но куда там. Боль сверлила челюсть, и куда-то ниже: через сердце — к заднице. Заснуть не получалось, мысли путались, обращаясь в крошево, в бред.
От муки Пашка начал тихонько стонать. Что не помешало этими стонами разбудить всех окружающих.
— Будь так любезен, — попросил галантерейщик. — Заткнись… Дай людям поспать…
Оспин с пониманием кивал, но через минуту не смог сдержаться и снова вскрикнул.
Боль становилась огромной, она заполняла уже все тело.
— Помираю, ребята, помираю! — бормотал парень.
— Зубодера надо… Может фершала крикнуть?
Как раз ветер подул со стороны казачьего лагеря. Уж не узнать фельдшер или еще кто-то дурным голосом пел песню.
— Пьяный он наверняка. Кто ж на нашей земле при спирте будет трезвым?..
Арестанты закивали: и действительно, кто?
— Может придушить пацана, чтоб не маялся? Да и нам спать пора.
Пашка снова заныл: от боли и безысходности.
Ульды вытер руки о рубашку, понюхал их, кивнул. Дернул цепь, и со своим напарником подошел к Павлу. Присел, занес руки над лицом.