Вчерашние каторжане покрылись грязью, заросли, щеки от голода впали.
Сухарь, брошенный в бушлат Пашки от дождя размок, превратился в кашу, которую беглец съел, слизывая с пальцев.
На третий день бегства удалось избавится от кандалов: Пашка додумался намотать инопланетную нить на согнутую ветку, и полученной пилой перепилил заклепки на кандалах. Его примеру последовали и остальные. Ненужный металл по приказу Быка утопили в какой-то речушке.
Павел ожидал, что его вот-вот начнут есть. Но день за днем гибель откладывалась. Бык кормил орехами, сорванными на ходу ягодами и грибами. Порой указывал на съедобную траву. Все это ели сырым, пусть помытым дождем, но все равно от подобной диеты немыслимо проносило.
Когда хотелось пить — просто подставляли рот под струи воды.
Останавливались отдыхать под обрывами, под деревьями.
И снова шли.
Порой проносилась мысль: смерть — не самое плохое.
Дождь молотил где-то с неделю. Потом развиднелось, резко потеплело, стало даже жарко, влажно и душно.
Бык, доселе гнавший спутников без отдыха смилостивился — скомандовал привал:
— Поимо, що Господь Бог послав…
— Я так понимаю, — заметил польский вор, убивая очередного комара. — Что ваш православный Господь Бог послал нас… И так далеко… Как у вас говорится? Куда Макар телят не гонял?..
— А ты на Господа нашего не наговаривай! — обиделся Федор.
Бык же ушел к реке, вернулся через полчаса с огромным окунем, достал из кармана кремень, высек в собранную труху искру.
Через минуту с щепки на щепку прыгал развеселый огонь. Бык относился к огню ревниво, кормил его только сам, проверяя предварительно — сухое ли бревно, не будет ли с него дыма.
За неделю беглецы намерзлись вдоволь, и теперь грелись у костра, сушили одежду.
Обнаженных мужчин нещадно жалили местные насекомые.
— Если у вас такие комары, какие же у вас волки? — спросил поляк.
— Не накличь, — предупредил Федя.
Затем задумался, спросил:
— Эй, поляк…
— Чего?
— А имя у тебя имеется, с фамилией-то?..
— Имеется.
— И какое же?..
— А зачем тебе это?..
— Да для удобства общения. Как тебя называть?..
— Поляком.
— Это что твое имя? Фамилия?..
— Нет… Но зовите меня поляком. Это меня вполне устраивает…
— Почему?..
— Потому что, когда выберемся, знать я вас не хочу и вы обо мне забудьте. Если на улице встретимся, что вряд ли конечно — будем знакомиться с чистого листа.
Бык разломал глину, обнажая ароматное, сочное мясо.
— Пригощайтесь…
И соскучившиеся по теплому мужики стали рвать обжигающее мясо пальцами, не обращая внимания на отсутствие соли и хлеба.
Через полчаса все отдыхали, наевшись почти досыта. Жизнь уже не казалась такой дурной, как полчаса назад. Об этом Павел сказал окружающим.
Бык кивнул:
— Воно нехай… — кивнул Бык. — Якщо усі будуть ось так бігати — мороки забагато.
— Ничего. Нас, поди вдоль реки, по трактам и по чугунке уже ищут, выйдем заросшие, оборванные. За версту будет видно — арестанты.
— Ничего, ничего… — бормотал Павел. — Нам должно обязательно повезти. Так бывает. Если долго не везет — потом обязательно должно повезти…
— Ты свое везенье, парень, выбрал, когда тебя не сразу вздернули, а сюда отправили, — успокоил его Федя. — То, что ты с нами убег — энто уже перебор.
— Да еще неизвестно, повезло ли тебе, что ты с нами рванул, — заметил поляк.
— Не лякайте хлопця… — попросил Бык.
— Нет, ну правда. Я слышал, что жизнь полосатая, словно зебра. Или там тигр. Полоса белая, полоса черная.
Федя хохотнул:
— И всякая тварь четырехногая заканчивается жопой!
— Да нет… Я видел на картинке тигра. У него есть еще хвост.
— Во-во… А под хвостом — жопа…
Поляк задумался:
— Ну, под хвостом могут быть еще яйца… А могут и не быть.
— Яйца в жопе? — удивился Федя.
Поляк посмотрел на Ульды внимательно, стараясь понять дурак ли тот или просто прикидывается. Но махнул рукой, давая понять, что спор окончен.
— А вот интересно… Тут тигры есть?.. — Все не успокаивался Пашка.
Но Федя отрезал.
— Заткнись. Накличешь.
— Интересно, а тигры тут есть?.. — спросил Данилин, сжимая в руках карабин.
— Тигры?.. А отчего вы это спрашиваете?..
— Я читал об этом крае, о городах. У Иркутска в гербе бобер с соболем в зубах…
— Что за чушь!.. — возмутился Попов.
— Это ошибка. Здесь когда-то водился тигр, на местном наречии «бабр». И когда город получал герб, при переписке с Петербургом произошла ошибка… Бабр стал бобром… Высочайше повелели изобразить на гербе именно бобра.
— Откуда вы это знаете?..
— После прибытия с Чукотки стало интересно узнать, в каких краях остался Аркадий Петрович. Он вообще говорил, что полезно узнавать новое о мире окружающем. Вот я пошел в публичную библиотеку…
— Надо же. Я в вашем возрасте интересовался публичными но не библиотеками, а домами…
— У меня есть невеста, — ответил Андрей и почему-то зарделся.
Впрочем, отчего «почему-то». Зарделся он от своей наглости: Алена Викторовна была невестой только в его местах.
Меж тем, Попов как раз пробирался валежнику и неловкости Андрея не заметил.
Ответил:
— Да и у меня была невеста. Да разве меня этим остановишь… Гусарил, дурачина. Вот невеста и другого нашла.
…После дождя Грабе снесся с Петербургом, сообщил о побеге. Там действительно приняли меры, выслали телеграммы по всему таежному краю.
Но Аркадий Петрович не желал самоустраняться. В тайгу были отправлены поисковые партии — две дюжины казаков под командованием Попова и Данилина.
Вернее Данилина и Попова: поскольку Андрей сам указывал, какой район сегодня будет исследован. После туда направлялся дирижабль, с него высаживался десант и исследовал местность. Затем, когда командиры решали, что можно возвращаться, давался сигнал фальшфейером. На дым прилетал дирижабль, забирал поисковиков.
— Не будет толку, ой не будет, — ругался Попов.
— Отчего же?..
— Дирижабль пока летит — его за версты три слышно, верст за пять видно. Да и когда мы огонь зажигаем — все-таки нас и они могут заметить…
— Ну, мы ж и их следы ищем-то…
Андрей взглянул на часы: дело шло к двум пополудни. Андрей взглянул на солнце, по нему прикинул стороны света, посмотрел на запад, туда где был Петербург.
Подумалось: а как там Аленка?..
Алена
Аленка была занята грустью. Писем от подпоручика Данилина не было давно.
Вообще-то он писал их еще в дирижабле, пролетая над Сибирью, потом в тайге. Все эти письма стекались в Петербург. Там должны были перлюстрировать, проверить на предмет отсутствия военной тайны, симпатических посланий. Но поскольку никто не знал, в чем конкретно эта военная тайна заключалась, письма вскрывать не спешили. Паче, дел было предостаточно.
Игнатьев, было, хотел просить цензора, но махнул рукой: справимся своими силами. И письма ждали своего череда.
— Ну надо же какой негодяй! — ругала Аленка Андрея. — Я тут по нему изо всех сил скучаю, а он неизвестно где ездит.
Кроме того, жила обыкновеннейшей жизнью. Ходила на курсы, чему-то на них училась. Потом рассказывала отцу:
— Был урок кулинарии… Все варили суп, а я задумалась и сделала торт. Из тех же продуктов.
Профессор кивал не шибко вникая в услышанное. Торт — так торт. Из брюквы — ну и ладно. И не таким обедали в студенческой молодости.
— Еще я сегодня ходила искать место работы… — продолжила Алена.
Виктор Иванович отвлекся, удивленно вскинул бровь:
— Работу?.. Зачем порядочной девушке работа?.. И чем все закончилось?..
— Как обычно. Наниматель предложил руку и сердце…
Некоторое, очень недолгое время профессор думал, что его дочь пошутила. Так продолжалось, пока та не заговорила снова.
— И все равно — я найду работу. Я пойду в телефонистки. Будто бы подхожу! Голос у меня приятный — это многие говорят. Ростом — вышла. Говорю без ошибок…
— Что?.. Моя дочь да в телефонистки! Они ведь туда набирают тех, кто покраше! И платят по четверть тысячи в год! Не всякий мужик так заработает! Всем понятно, чем женщина может такие деньги заработать!
— Что вы такое говорите! — оскорбилась дочь. — Телефоном пользуются только люди приличные! Под сотню в год стоит такое удовольствие. И то, если в центре Москвы… А телефонистки… Я вот слышала, что одна по телефону познакомилась с графом, вышла за него замуж.
Профессор недовольно забурчал. Он как раз думал: а не обзавестись ли и себе телефоном: не иметь его уже было как-то неприлично. И будто бы уже было кому звонить, но вот необходимости в этом решительно не имелось. Предметы исследования Виктора Ивановича были мертвы уже много тысяч лет, и обсуждение их легко можно было отложить до утра или вовсе до понедельника.
— И все равно! Все равно, я решительно запрещаю тебе идти работать! Это при живом-то отце.
Алена обиженно надула губки и молча ушла к себе в комнату, чтоб тосковать уже там…
…Около часа дня забежала подруга Аленки — Аглая Лушнина.
Она сообщила, что вечером у них будет собираться молодежь, и Аленку само собой зовут.
Аленка была бы и рада сходить, но с другой стороны с утра была в другой роли: обиженной и оскорбленной в лучших чувствах.
Но Аглая обратилась к родителю, тот легко дал согласие и даже велел Алене не обижать подругу.
Та будто бы с неохотой согласилась.
У Лушниных было не то чтоб скучно, не то чтоб весело, а обыкновенно.
Кто-то музицировал на фортепиано, пили чай, играли в какие-то глупейшие игры.
Общество было знакомым, лишь у окна стоял юноша с лицом печальным, утонченным.
Был он полной противоположностью Андрея. Данилин последнее время являлся на ее очи в изрядно выцветшем мундире, поглаженном неумело.
Этот же молодой человек был одет по последнему писку моды, в костюм, сшитый по фигуре, у хорошего портного.