— Как проходит экспедиция?..
— Пока все замечательно. Содержимое космического аппарата сфотографировано, каталогизировано, подготовлено к вывозке…
— Я читал сегодня утром газеты. Наблюдатели с аргентинского крейсера у берегов Патагонии видели в небе странные огни: будто летела эскадра дирижаблей, украшенных гирляндами.
К сообщению генерал остался почти безразличен.
— Это мог быть оптический обман зрения…
— А мог и не быть. Может, пришельцы своих ищут?..
— Мы и без того торопимся… Даже если бы подобных огней в небе не было бы — мы бы все равно спешили…
— Куда собираетесь эвакуировать лагерь?..
— Я думал о Карелии… Это недалеко от Петербурга и в то же время — глушь…
— Это и плохо, что недалеко. Может кто-то наткнется, пойдут слухи. Чья-то разведка может его обнаружить… Я думаю, что лучше спрятать его куда-то вглубь страны. Вы знаете об Аккуме?.. Белых Песках?
Инокентьев кивнул: Это был небольшой, заброшенный ныне городишко с фортом.
Когда-то при генерале Котляревском там хотели сформировать верблюжий казачий полк. Затем будто бы пытались вывести и новую породу верблюдов горбами вовнутрь…
Потом построили завод дирижаблей, производство намечалось массовым, но было изготовлено всего лишь две единицы. «Скобелев» был вторым.
После производство было остановлено. Людей и машины вывезли, городок опустел. Здания ветшали.
— Я думал, производство в Белых Песках возобновится…
— Напротив. Вы помните, что сталось с головным дирижаблем серии?
Генерал Инокентьев кивнул. «Генерал-фельдмаршал Петр Салтыков» находился в строю лишь год. Потом пропал во время перелета над Восточным Туркестаном. Остатки аппарата нашли в степи, похоже, он загорелся в воздухе, рухнул наземь и взорвался. Из экипажа никто не уцелел.
— Вот-вот… — продолжил Столыпин. — И я о том же. Стоят они как крейсер, а сгорают, меж тем, не пойми от чего за несколько минут. Даже иголок из него не наделать. Даст Бог «Генерал Скобелев» послужит Государству Российскому, тогда снова начнем их снова строить. А пока — я на постройку новых и алтына не дам.
— Но мне кажется, что «Генерал Скобелев» достаточно…
— Не достаточно. Пока недостаточно. Поэтому — берите и владейте. Дома там несколько обветшали, но, думаю, все можно восстановить.
— Но это же далеко! Туда ведь нет не то что железной дороги. Даже тракта нет!
— Ай, бросьте! Это даже хорошо, что туда нет дорог. Через год будет железная дорога до Астрахани. Море мы завесим береговой охраной, что сможем — будем доставлять кораблями, дирижаблем. Когда планируете переезд?..
— Думаю, в конце августа. Как раз привезут новый отчет.
— Любопытно будет почитать. Занесете мне?
Генерал кивнул.
За время прошедшее со встречи на яхте «Алмаз», «Генерал Скобелев» прилетал в Санкт-Петербург трижды. На нем привозили фотографии, рисунки с места катастрофы. Инокентьев приобщал к ним отчеты, полученные по беспроволочному телеграфу, относил для ознакомления Столыпину.
После прочтения забирал.
— Только… — задумчиво проговорил премьер-министр.
— Слушаю…
— Как мы и уславливались: все инопланетное будет храниться в лагере, без возможности вывезти в другой город. И мне даже кажется, что этого мало. В 1905-ом, бывало, бунтовщики врывались в учреждения, взламывали сейфы. Многое тайное стало явным.
— Пусть это вас не тревожит… Сейф защищен более чем надежно. Куда проще умереть, чем его вскрыть.
Вышло ровно по словам генерала.
Когда солдат пьян до беспамятства, он обыкновенно мягок и стремится в положение горизонтальное. И перед тем, как в него перейти, солдат любит всех и вся, лезет целоваться и брататься хоть с обер-полицмейстером.
Совсем иное дело солдат, просто выпивший. Его тянет на подвиги, винтовка кажется универсальным пропуском куда угодно, и особенно в мир равенства и справедливости. Хочется быть сильным, топтать ухоженные газоны своими тяжелыми сапогами.
В году 1917-ом, дважды революционном по бульвару шел отряд рабочей милиции. По обыкновению его бойцы были пьяны не так чтоб вусмерть, а так, хорошенечко.
И один рядовой вспомнил, что когда-то он пытался залезть за ограду в этот сад, нарвать цветов. Но вышли офицеры и намяли ему бока.
Обида за прошедшие годы не утихла, а скорее наоборот.
Верно, и там сидят какие-то драконы, но время их кончилось!
— Надобно разобраться, братцы! — позвал солдат.
Молчаливое согласие было ему ответом.
С бульвара свернули в сад. Ворота были закрыты, но оставалась открытой калиточка. Пост на бульваре Инокентьев велел убрать, чтоб не провоцировать. И часовой стоял уже около здания.
Увидев приближающихся, он нажал тревожную кнопку, взял винтовку на изготовку.
В морозный воздух бросил:
— Стой, кто идет?
Поскольку останавливаться никто не собирался, он дал выстрел поверх голов, в начинающийся снегопад. Передернул затвор. Вернее, попытался это сделать.
Лязгнул «Маузер», часовой свалился на снег.
Тут же ударили иные выстрелы — били из-за окон здания. Стреляли метко, и через пять минут почти весь милицейский патруль оказался выбит.
Но к осаждающим подтянулась помощь: студенты, отряд моряков. У людей в здании не было никаких шансов — ждать помощи не приходилось.
— Закошмарим лохов! — звучал непривычный клич. — Бей драконов и мироедов!
В сумерках один из матросов подполз к окнам и забросил туда пару бомб.
После бой шел уже в самом здании за каждый коридор, за каждую комнату. Инокентьев отстреливался из пистолетов: в ящиках стола у него была целая коллекция. Стрелял генерал хорошо, не тратя лишних патронов.
Но шансов выйти живым у него не было. Впрочем, смерть сделала ему подарок странный, с юмором, как водиться, черным.
Генерала не убили.
В здании стало сизо и кисло от пироксилинового порохового дыма. Резало глаза, хотелось чихнуть. Генерал то и дело потирал переносицу дабы сдержаться.
Но все же не уследил: чихнул, содрогнувшись всем телом…
И упал замертво из-за разоравшейся некстати аорты.
Восставшие ворвались в кабинет. Их внимание привлек основательный сейф. В карманах покойного нашли какие-то ключи, но этого было явно недостаточно: дверь стальной конструкции защищал и код.
На удачу покрутили колесики, но ничего не произошло.
Тогда из мастерских приволокли пропановый резак конструкции французских инженеров Фоша и Пикарда, продули маленькое отверстие, начали вырезать стенку…
И тогда — взорвалось.
Рвануло так, что контузило даже тех, кто стоял на улице. Сейф содержал не менее четверти пуда взрывчатки. Осколком сейфа пробило баллоны с пропаном и кислородом. Ударил новый взрыв.
Разумеется, никаких документов обнаружено не было. Да что там — сам резчик и остальные, кто был в комнате, просто испарились.
Докторесса
Докторесса осмотрелась…
…И начала жить. Если ученые жили по двое в избе, то Мария Федоровна получила дом в единоличное пользование.
На окошко повесила занавесочки, перед порогом положила кусок дерюги, чтоб входящие вытирали ноги.
Доселе «Ривьера» была исключительно мужским местом, за сим обитатели себя не сильно сдерживали ни в потребностях, ни в эмоциях. К дурному привыкаешь быстро, за считанные недели народ изрядно одичал, зарос.
— Прошу простить их, — извинялся за всех Грабе.
Как раз рядом, у дерева, особо никого не стесняясь, казак справлял малую нужду.
— Да бросьте. Я же доктор! — успокаивала офицера Мария Федоровна.
Вслед проходящей женщине смотрели: она была красива, но красотой странной, суровой, осенней, последней. Пройдет еще пару лет, может даже пять — и от нее останется немного. Все яснее станут морщины, кожа утратит былую гладкость… В глазах, где сейчас пляшут искры, будет только усталость.
Но многие думали: а сколько там той жизни осталось? К тому же все познается в сравнении. Если до другой ближайшей женщины семьдесят верст, так и эта весьма прелестна.
И мужчины сбривали многодневную щетину, гладили рубашки и штаны. Сабуров приносил ей охапки цветов, звал на дирижабль выпить хорошего вина. Докторесса благодарила, но отвечала, что от высоты у нее опасно кружится голова. Ну а к себе в гости благоразумно не звала.
На нее засматривался даже батюшка Арсений, даже оба подпоручика, не имеющие из-за своего ангельского чина ровно никакого шанса.
Только женщина выбрала того, кто изначально не обращал на нее никакого внимания. А именно на штабс-капитана Аркадия Петровича Грабе. Она пускалась на обычные женские хитрости: строила глазки, касалась, будто невзначай, брала за руку…
И Грабе поддался.
— Я думал сердце выгорело… И тут от него такая подлость, — признавался Грабе Данилину. — В нее так легко влюбиться…
— Отчего подлость? Любовь — великое чувство… Ну, так чего вы медлите? Влюбляйтесь…
— Я слишком стар для еще одной неразделенной любви.
— Откуда вызнаете, что неразделенной?
— Я такой человек… У меня другой не бывает. А еще я приношу несчастия.
— Полно вам!
— Ну да… Иногда случается, что два человека приносят друг другу неудачи, вне зависимости от того, как они к друг другу относятся и от их душевных качеств.
— Все же не пойму о чем вы?
— Пощадите даму. Ежели мы начнем с ней сближаться — у нее начнутся неприятности.
Как в воду глядел…
Впрочем, несмотря на предостережения, Грабе с Докторессой вечерами начали гулять по песчаному берегу реки, затем уходили в овражек, где штабс-капитан учил даму бить из револьвера по жестянкам.
Дамочка мило пугалась выстрелов, и Грабе, дабы успокоить женщину, забирал ее в свои объятия. Затем они гуляли по лагерю, словно по какому-то променаду. Казаки и арестанты приветствовали их снятием головных уборов.
Разговаривали.
— Вы один… одна доктор в Иване Ивановиче? — спрашивал штабс-капитан.
— Ну что вы… Не с моим счастьем. Есть еще один доктор. И для нас двоих в городе слишком мало больных…