Рядом стояла табуретка — Андрей схватил ее, прикрылся словно щитом. Ланцет глубоко вошел в древесину, пытаясь выдернуть Мария Федоровна только обломала свой инструмент. Тогда второй рукой она нанесла удар по лицу противника — метила в глаза.
Ударила по-женски, раскрытой ладонью.
Ногти впились в лицо. Андрей почувствовал боль, ответно смазал левым хуком, смел докторессу куда-то вправо.
Словно на уроке гимнастики Андрей кувыркнулся через голову назад, вскочил на ноги, в низкую стойку. Тарабрина-Шлатгауэр тоже поднялась на ноги. В ней осталось мало от той женщины, с которой Данилин целовался несколько часов назад. Меж этими женщинами разрыв был столь же значителен, как между домашней мягкой кошечкой и рысью…
Мелькнуло в голове: в училище Данилин боксировал лучше всех на курсе, отправлял в нокаут даже старших года на два. Но Шлатгауэр не только не была нокаутирована — она только махнула головой. Смахнула удар с лица, как некоторые пытаются смахнуть усталость. Потом, конечно, на месте удара останется синяк. Если это «потом», разумеется, наступит.
Они закружили по комнате. Андрей не тешил себя мыслью, что перед ним женщина, слабый пол. Напротив, в голове проносилось, что женщины живучи словно кошки, и их поведение лежит вне плоскости мужской логики.
Будто на тренировке обменялись ударами, оценивая защиту и умения друг друга. Дрались без слов, берегли дыхание.
И вдруг докторесса крутнулась волчком, и с разворота ударила ногой, целя в подбородок Андрею. Юбки несколько скрыли направление удара. Но Данилин поставил блок, ушел вниз, ударил почти футбольным подкатом, сам бросился в ноги докторессе.
И Мария Христофоровна не удержалась на ногах. Падая, схватилась за то, что подвернулось под руку — этим оказался резистор, установленный в передатчике.
Был бы это аппарат конструкции российской, то, вероятно, докторесса вырвала бы элемент с мясом. Но это был немецкий «Сименс-Гальски», сработанный на немецкую совесть. Электрический ток пронзил тело докторессы молнией, мышцы на руке свело, они еще крепче сжали горячий резистор.
В глазах плясали брызги электричества, безумие и мольба. Андрей понимал: чтоб спасти докторессу достаточно отключить генератор. Но вместо того Данилин перевел дыхание, затем пошел в коридор, долго искал по углам свой револьвер.
Когда вернулся в зал, Мария Федоровна была уже мертва.
Глаза ее заволокло туманной дымкой, хотя мышцы мертвой женщины еще трясло под воздействием электричества.
Андрей заглушил генератор, перекрыв подачу топлива. Мотор капризно фыркнул и заглох, гальваническое подобие жизни прекратилось, тело обмякло, осело на пол. Андрей осмотрел поле недавней битвы. Взглянул на убитую, на ее губы, в которые совсем недавно целовал. Ожидал, что тоска, словно поздняя осень, подкатит к сердцу, сожмет его в своих объятиях.
Ничего подобного.
Смерть не сделала Марию Христофоровну краше. Лицо замерло в жуткой гримасе, словно покойница хотела передразнить всех паяцев мира разом. Губы перекосило в две неприличные линии. Из опаленных волос шел совершенно неприятный дым.
К трупу у пианино Андрей не испытывал совершенно никаких чувств.
Так и не спрятав «Наган» в кобуру, Данилин побрел по спящему городу.
В крови, с револьвером в руке Андрей выбрался все же к центру города. Прошелся мимо дома градоначальника. Дошел до почтамта. В комнате телеграфиста на втором этаже мутно светился огонек от лампадки.
Данилин сперва постучал в дверь рукой. Получилось не очень громко, поэтому пришлось добавить пару ударов рукоятью «Нагана».
Очень скоро наверху зажегся огонек, на лестнице послышались шаги.
— Кто?.. — спросил телеграфист.
— Кто-кто! Дед Пихто!
Как ни странно, это объяснение вполне устроило телеграфиста. Но человек на пороге его дома испугал: был он оборван, в крови и с оружием в руках. Чуть запоздало телеграфист попытался захлопнуть дверь. Но поздно: Данилин успел подставить ногу. Тяжелая дубовая дверь больно ударила по ноге, однако Андрей предпочел этого не замечать.
Вместо этого сказал:
— Мне нужен прямой провод с Санкт-Петеребургом. Телеграфный адрес: «Лукулл».
Телеграфист кивнул: споры с вооруженными людьми в его правила не входили.
Еще через полтора часа Шульга растолкал спящего Грабе.
— Аркадий Петрович, срочная депеша от Данилина из Петербурга…
— Из Петербурга? Что за чушь? Как он там очутился?
Шульга подал полученную телеграмму, стал услужливо подсвечивать карманным электрическим фонариком.
— А что это вас понесло работать в столь поздний час…
— Бессонница-с… Играю по переписке в шахматы с дежурным радистом в Петербурге.
— Это, конечно, не оговорено инструкциями…
— К моему сожалению… Я виноват…
Грабе улыбнулся, но секундой позже улыбку смело с лица:
— Что-о-о?.. Сообщение принято шифром?..
— Так точно. Согласно инструкции — по кодовой книге…
— Хоть это радует. Сабурова будить! Пусть готовит свою адскую машину к вылету! Евграф Петрович пусть тоже просыпается.
Через полчаса дирижабль отдал швартовый, завел двигателя и через ночь ушел на юг.
На самом рассвете над городом прошел дирижабль. Но с юго-востока дул бора, потому Сабуров повел аппарат на луг, насколько смог — довел скорость до нуля. Затем, сбросив штормтрап, предложил Грабе:
— Прошу…
Тот мыслил о чем-то другом и ответил не задумываясь:
— Только после вас…
— Ни в коем разе. Я — капитан этого корабля. Я всегда буду уходить с него последним.
Уже на лугу Сабуров помахал рукой дирижаблю. Дежурный офицер заложил над спящим городом разворот и ушел к лагерю.
Грабе и Сабуров побрели к городу. Данилин ждал их у почты, сжимая в руке «Наган».
— Вот такие дела, господа, — подытожил Грабе.
Все, присутствующие в комнате кивнули. У Данилина кивок получился самым вялым, едва заметным. Адреналин в крови растворялся, все явственней становилась боль от царапин на лице, синяка на затылке. Саднил ожог на запястье руки. Болела нога, по которой телеграфист ударил дверью. Китель стал дубовым из-за впитавшегося сахара. Его следовало бы постирать. И безумно хотелось спать.
Пахом молчал. Был он будто погружен в свои глубокие мысли. А, вероятно, просто делал вид, что все это — не его дело. В прошлом году ему руку разодрал медведь. Тарабрина почистила загноившеюся рану, зашила ее и угостила Пахома чаркой спирта. Неужели такой человек может быть плохим? Шпионом?.. Это решительно не укладывалось в голове Пахома.
В соседней комнате уже совсем окоченел труп докторессы. Пахом пытался прикрыть мутные глаза покойницы, но ее веки не поддавались. Пришлось положить на глаза два медных пятака.
Меж тем, Попов как спец по шпионским пакостям и мерзостям уже провел на скорую руку обыск.
— Такие дела, господа… — повторил Грабе. — А наш юнкер — молодец. Голыми руками завалил германского шпиона… Такое редко бывает. Чаще — наоборот. А я вот… Господа, это моя вина! Я мог бы догадаться! Пригрел на сердце змею! Я ведь когда-то был молодым идиотом… Молодость ушла… А идиотизм, выходит, остался… И что прикажите мне теперь делать?..
— А что тут делать-то?.. — спросил Сабуров. — Уже все сделано вашим же юнкером. Закопать покойницу. И дело с концом.
— В Петербурге знают… Генерала я не спас на Чукотке, отряд потерял, да и тут такое…
Данилин пожал плечами:
— Меня, конечно, не спрашивают…
— Вот именно! — отрезал Грабе.
Был он в дрянном настроении. Но Сабуров махнул рукой:
— Да полно вам! Что дети. Пусть говорит. Мы тут все взрослые люди. Некоторые даже офицеры. Говорите, Андрей Михайлович, говорите…
— Аркадий Петрович, а помните, вы меня на Чукотке спасли? Если б меня чукча прирезал, что было бы?.. Я бы шпионку не нашел бы, и вы бы сейчас полагали, что все идет распрекрасно. А она бы шифровки слала бы в Берлин.
Сабуров хохотнул:
— А ведь он прав!
Но Грабе отмахнулся от этого как от несущественного. Немного подумав, сказал:
— А давайте, господа, прощаться…
Остальные не сразу поняли, о чем это Грабе сказал. Но тот похлопал себя по кобуре.
— Надо же… Пистолет забыл в лагере. У кровати на ночь положил — вдруг что… Хорош офицер, даже без оружия. Михаил Федорович, а одолжите-ка свой пистолет?
— Не дам, — буркнул Сабуров.
Кратко Грабе взглянул на Пахома. Тот молча сжал свою берданку сильнее, дескать, попробуй, отбери.
Тогда Аркадий Петрович повернулся к Данилину, протянул руку:
— Андрей Михайлович… А позвольте ваш «Наган»?..
— Не позволю.
— Это приказ, господин подпоручик.
Данилин скосил глаза на Сабурова. Тот только отвел взгляд: отменить приказ непосредственного начальника он не мог.
Андрей со вздохом протянул «Наган».
— Не поминайте лихом, господа… Ну а если помянете — что за беда. Мертвые сраму не имут.
Затем резко развернулся и ушел в соседнюю комнату, где уже лежал труп докторессы.
Закрыл за собой дверь.
Трое сидели молча — ждали грохота выстрела.
Вместо этого из-за двери слышалось пронзительная тишина. Затем — сухой щелчок, словно один механический андроид отпустил щелбан другому. Осечка. После — некоторое молчание. Еще один щелчок. И ряд подобных, азартных, один за другим…
Позже снова тишина. Раздумье. Скрип двери.
На пороге стоял Грабе.
— Да что у вас за патроны! — возмутился он. — Застрелиться — и то нельзя…
— Чай, наверное, попал… — попытался оправдаться Андрей.
Сабуров кивнул:
— С возвращением, Аркадий Петрович! Хватит вам дурью заниматься — дел еще полно…
Андрей вышел на улицу, едва не налетел на спешащего и все проспавшего Латынина.
— Это очень неприлично, что вы так поступили! — обрушился он на Андрея. — Вы должны были сперва сообщить мне, а потом слать телеграмму!
— Согласно уставу, я доложил своему вышестоящему начальству… — пояснил Андрей.
Латынин махнул рукой, спросил: