— Какая разница. Может, сбежал, может — не того повесили. Всякое бывает. Отбросьте сомнения — просто действуйте. Вам предоставлена свобода — вот и пользуйтесь ей. Результат все спишет.
От спанья на качелях ломило спину.
Павел проснулся раненько — его разбудил предутренний хлад, который ветром потянуло с реки.
Анархист проснулся, огляделся, вспомнил вчерашнее…
Стало грустно: знакомых, друзей, к которым он мог бы решительно обратиться за помощью не было. Имелись какие-то далекие знакомые, но уверенности в них не было: в лучшем случае просто не помогут, а то и кликнут полицию…
И денег в кармане оставалось всего-то копеек пятнадцать.
В городе было решительно нечего делать и Павел побрел прочь: спустился к реке и вдоль нее побрел по полевому пыльному шляху.
Осень чувствовалась и здесь, на Украине. За тюрьмой и сибирским арестантством лето прошло незаметно. Для Павла это был год без тепла.
Хотелось убежать от надвигающихся холодов, и Пашка пошел туда, где, по его мнению, находился юг.
Чуть не в самом начале дороги, на проезжем шляху, в коричневой пыли лежала незаметная копейка двуглавым орлом вверх.
Относительно поднятой копейки Пашка знал две взаимопротивные приметы. Первая гласила: «Копейку найдешь — рубль потеряешь». Вторая гласила, что напротив, эта монетка, да еще орлом к верху — к удаче.
Павел склонялся ко второй. Думал: с какой стати найденные деньги к потере? Да и рубля, который можно было потерять, у него все равно не было.
Вдоль дороги росли грецкие орехи, и Павел то и дело останавливался, бил их на камнях, ел, набивал ими все карманы.
К обеду отошел от города совсем недалеко — верст на десять. После полудня солнце уже светило совсем по-летнему и, спрятав одежду в кустах, Павел искупался в реке.
Он не видел, как по дороге скрытой от него деревьями прокатила двуколка с Лещинским и его подручным.
После Павел отправился далее. Дорога привела его к водяной мельнице, перегораживающей реку. От шляха по плотине шел неширокий мосток — ко двору мельника, который находился на той стороне реки. Дорожка там и заканчивалась тупиком. Получалось, что мельник живет как бы и возле дороги, и как бы в стороне. За домом мельника раскинулось бескрайнее поле подсолнечника.
Во дворе имелся колодец — для питья мельник воду из реки не брал. Как убедился Пашка, от той уж сильно несло тиной.
Павел перешел на ту сторону реки, бросил в колодец ведро, после долго пил воду, рассматривал окружающие поля, рощи.
Хотя на доме был указан номер: два с четвертью, мельник жил одиноко.
Рядом не было никаких домов. Оно и понятно: не везде можно построить мельницу. Не всем будет удобна та запруда. Не всем хотелось жить рядом с мельником: ведь известно, что мельники нечисты на руку и водятся с нечистой силой.
Вышел мельник, осмотрел парня. Спросил:
— Кто таков будешь?..
— Да так… — Павел неопределенно пожал плечами.
Мельник кивнул: все с тобой ясно.
— Ищешь работу?..
— Ну да…
— Что умеешь?..
— А что надо?..
— Да все больше — мешки таскать.
— Наука будто несложная…
— Ой не скажи. Бывает за неделю мешков натаскаешься… А ты какой-то бледный, как в подвале сидел. Чего за лето не загорел?
— Да на севере был. А там не позагораешь. Даже в пиджаке холодно…
Мельник подошел, бесцеремонно пощупал мышцы на руках Павла. Взглянул в глаза. Попросил:
— А-ну дыхни.
Изо рта у Павла пахло неприятно: зубы ему приходилось чистить очень давно. Но мельник ожидал услышать другой запах.
Запах перегара.
Его не было.
Мельник кивнул.
— Пожалуй, сгодишься… Так что? Работа нужна?..
Выходило, что копейка будто и правда приносила удачу: работа, а значит и деньги словно нашли его сами. Павел кивнул.
Но, по крайней мере, насчет тяжести работы мельник не соврал. Работа и правда оказалась тяжелой: в следующий день пришлось разгружать и нагружать бесчисленные телеги с зерном или мукой.
Вода била по плицам, скрипела несложная мельничная механика, жернова перетирали зерно в муку. В воздухе висела белая взвесь. Она медленно оседала абсолютно на всем: на полу, стенах, на мельнике и его помощнике. Белыми становились шевелюра, брови, пыль набивалась в нос…
Павел таскал мешки и со злобой косился на хозяина: тот с кем-то то и дело разговаривал, брал деньги, передавал бумаги.
Зато, с каким удовольствием потом плескался Павел в реке.
Мельник тут же рыбачил и поглядывал на работника:
— Тише ты, чертяка, рыбу распугаешь!
Рядышком, с хозяином на солнышке грелся толстый кот…
Под жилье мельник выделил наймиту летнюю кухню: здание маленькое, саманное, с печуркой.
В сон Павел проваливался, словно в омут. Спал крепко, но со сновидениями. За ночь просыпался редко: может раз или два.
Слишком рано хозяин не будил: первые клиенты прибывали часам к девяти утра: пока соберутся, пока доедут из сел, хуторов и деревень…
Поздние же старались отбыть еще до сумерек.
Во-первых, спокойней ездить все же в дневном свете, ночью разбойнички шалят. Во вторых, всем в тех краях было известно, что зерно меленое ночью — оно колдовское, с нехорошей силой, от него добра не жди…
Но вот беда: сентябрьские дни были длинны, наполненные полуденным, жарким украинским зерном.
Зерно пахло молоком и детством.
И все эти долгие часы — мешки, мешки, мешки…
Но работа нравилась Павлу: мышцы гудели, болели, но это была такая понятная, приятная боль. Хозяин кормил своего наймита щедро: наваристым украинским борщом, галушками, не жалел хлеба.
Вокруг была тишина на много верст.
Идиллия продолжалась три дня.
В третью ночь Павел спал тяжело: до полуночи снилось, будто он снова в тайге и надо копать яму под ледник. От работы ломило спину, руки. Где-то в полночь проснулся, выпил воды из заранее припасенной чашки. Затем снова провалился в беспокойный сон — яму копать было еще долго.
Но из дупла древней яблони на утреннюю охоту вылетел сыч, пролетая над огородом, крикнул первый раз, дабы спугнуть какую-то жертву.
Только мыши в это время спали глубоко под землей, зато шум разбудил Павла.
Он попытался заснуть, но сон не шел.
Услышал тихую речь: слов не разобрать. Мягкие шаги… Два человека?.. Или три?.. Кто-то тихонечко кашлянул: кхе-кхе…
Было это странно: мельник бобылевал, других работников у него не имелось. Тогда кто там, к нему приехал?.. Не иначе привезли зерно на мельницу, чтоб смолоть колдовское зерно.
Осторожно Пашка выглянул: непонятно, чего ожидать от колдунов…
На дворе действительно было трое. Кроме мельника еще двое мужчин вида городского, на колдунов непохожие. Окончательно непохожесть создавали револьверы в руках: ясно было, что ни один уважающий свое ремесло колдун огнестрельным оружием пользоваться не станет.
Мельник показывал рукой на летнюю кухню.
Павел внезапно и все быстро понял: ищут его. Верно, эти господа уже здесь были, показывали мельнику фотокарточку. А тот, встретив Пашку, нарочно предложил ему работу, чтоб потом выдать сыщикам. А весточку он передал, видимо с кем-то из клиентов, едущим в город.
Павел оделся быстро, шагнул к двери, открыл ее. Та скрипнула пронзительно, словно была не смазана специально. Не оставалось времени на раздумья: слышат ли этот звук преследователи.
Анархист рванул со всех ног.
Грохнул выстрел, пуля, словно кошка, легонько царапнула плечо.
Павел перескочил через кусты и за мгновение оказался среди подсолнечников.
— Бежим! Догнать его!
Ошибкой было то, что Павел побежал налегке, не одев пиджак. Белая же рубашка ночью была видна издалека, поэтому сыщики не теряли из вида беглеца.
Вдалеке раздался гудок: механической лавиной мимо подсолнечного поля несся поезд.
Пашка рванул из последних сил, выбежал из поля, по насыпи кинулся на перерез поезду, схватился за поручень открытой теплушки, подтянулся.
У края поля присел на колено Лещинский, вскинул револьвер и трижды выстрелил. Беглец почувствовал, как что-то ударило его в спину, он рухнул на пол теплушки.
Подручный, было, рванул вдогонку за составом, но настигнуть не смог.
Шагом вернулся к Лещинскому. Тот сидел на рельсе, пытаясь перевести дыхание.
— Не сидите на холодном, геморрой будет, — предупредил помощник.
С поля вышел изрядно запыхавшийся и отставший мельник.
— А все ваше чистоплюйство! — зло заговорил с ним Лещинский. — Я ведь ясно вам говорил: живым или мертвым! Тихонечко бы ему насыпали бы ему толченого стекла или там мышьяка! Кхе-кхе! Только не говорите, что у вас тут нет мышьяка.
— Нету.
— А как же вы крыс выводите?
— Да у меня кот-крысобой…
— Значит стеклом надо было! Стеклом!
— Да я же не душегуб какой!
— Чистоплюй!
И Лещинский сплюнул под ноги.
— Что делать будем? — спросил подручный. — Догоним?..
— Каким образом? Пока до нашей двуколки вернемся, пока в город доедем… Поезд на сто верст уйдет, а то и более… Я попал по нему. Он почти труп, если никто не поможет… Но пока я не увижу тело — не успокоюсь.
— Ну, так что? — спросил мельник. — Я таки могу получить вознаграждение?.. Конечно, мы его не поймали, но вины в том моей нету.
Подручный посмотрел на Лещинского. Тот кивнул:
— Выдай ему…
— Сколько?..
— Ставка в таких случаях обычная и известная. Кхе-кхе… Тридцать рублей. Серебром.
Пашка чувствовал, как из него вытекает жизнь. Подкатила слабость, темнота сгущалась. Из угла вагона появилась фигура. Чуть позже беглец ее рассмотрел лучше, насколько позволяло слабнущее зрение.
Он уже видел это лицо. Не далее как полнедели назад, это та самая женщина, что была в домишке у Натальи, у анархистов. Тогда она молчала, была будто ни причем.
Причем…
Ничего удивительного, — пронеслось в голове — это смерть. Он был обречен на смерть не раз, но лишь теперь она приблизилась к нему вплотную. И там и тут по нему стреляли. И вот — попали, убили…