ла мысль, что пройдет еще лет пять и Павел вовсе отойдет от революции, от анархистов, большевиков, меньшевиков, эсеров…
Павла словно кошки, царапали мысли: сколько он тут? Давно, уже третий год. А в жизни ничего не изменилось. Кружок — словно вторая работа, даром что сплошная говорильня — устаешь от нее не меньше чем от кромкогиба. А выгоды с нее никакой: ни тебе выслуги лет, ни червонца к праздникам. Думалось еще: и понесла его нелегкая в анархисты. Сейчас бы жил у себя в деревне, работал в поле, купался в речке, нашел бы себе хорошую девушку, которая бы нарожала ему детишек.
И ведь на Украину не вернуться, он, поди, до сих пор в розыске.
Не то от работы, не то от дурных мыслей сон стал тонок словно пергаментная кожа старика. Достаточно было малейшего шума, чтоб его порвать. Ну, а в большом городе таковых шумов было много. Вот проехал извозчик по брусчатке, вот кварталом дальше прогрохотал трамвай… Порой создавалось впечатленье, что трамваи нарочно делают как можно шумнее.
Каждый новый звук вырывал изо сна. Но когда Павел все же засыпал после полуночи, то и дело тревожно просыпался. Смотрел в окно или на будильник: далеко ли до рассвета? Будто темно… Но в Петербурге такая природа: белые ночи и темные дни. Он сверялся по будильнику: который час, не проспит ли он на работу?.. Будто бы еще не скоро. Но хватит ли завода на часах?
Пытаясь заснуть, новоявленный большевик ворочался на кровати, скрипели пружины, нехорошо тревожа соседей.
От дурных мыслей не было спаса особенно по выходным. Павел пытался забыться с сослуживцами, со знакомыми по кружку. Но с последними не заладилось. Соратники по партии оказались какими-то злыми, скрытными.
— Конспирация, товарищ! Партийная бдительность прежде всего.
С ними не выпьешь, по душам не поговоришь — все провокации боятся. Как есть соратники, товарищи по партии — но не друзья. Тоска, в тайге на каторге и то веселее было…
Павел стал пить «казенку» с сослуживцами по заводу: в хмельном дыму алкоголь успокаивал нервы, засыпалось действительно легче. Утро же все равно выходило мерзким по причине похмелья, но до утра надо было еще дожить…
В кабаке посиживал старичок, который все время произносил одну и ту же сентенцию:
— Как говориться: как Новый год встретишь, так его и проведешь. Ежели вы мертвы к Рождеству, то к следующему вряд ли воскреснете.
Делал это к месту и нет: говорил сие и в Пасху, и на Илью…
Но повторениями не успел наскучить: раз, пьяный возвращался домой, на лестнице споткнулся, упал да расшиб себе голову. Убился насмерть и не воскрес, как и было им предсказано. Ничего удивительного.
А ведь прав был старик, — думал Павел, поминая старого. — Каждый день одно и тоже, ничего не меняется. Война что ли хоть бы началась…
Весенняя гонка
Вешним утром Андрей появился на арбатских улицах.
Позвонил в дверь, открыла тетя Фрося.
Не смотря на ранний час, Алена уже не спала: увидав мужа в окно, она спустилась в прихожую, и, не стесняясь Фроси, обняла своего суженого.
— Вы задолжали мне поцелуи за полгода, — проговорила она. — Нечто это слыхано?! Я их с вас через суд взыщу, и еще возмещение морального ущерба потребую! До конца жизни меня целовать будете! Что вы имеете сказать в свое оправдание?
— Я люблю вас, — ответил Андрей.
И поцеловал ее в уста.
Беременность и последующие роды сделали Аленку женственней. Она налилась, но совсем не потолстела — исчезла некая подростковая угловатость. Из милой девушки жена Андрея превратилась в прекрасную даму.
— Идите, поешьте с дороги, — позвала тетя Фрося. — Посидите за столом, как люди.
— Я неголодна, утром я уже попила чаек с дедушкой, — отвечала Алена.
— Экая вы кровожадная. Я тоже утром в поезде пил чай, но я пил его с баранками вприкуску. А вы вот с дедушкой. Я привез вам письма от Виктора Ивановича, вашего батеньки…
— Вы встречались?..
— Да, самым неожиданным образом с ним пересеклись.
Конверт с письмами Андрей достал из-за пазухи, передал ее Алене, но она рассеяно отложила их на столик.
В зале Андрей поприветствовал Ивана Федоровича. Тот ответно поприветствовал родственника откладывая номер «Русского Инвалида».
— О! Я гляжу, вас уже произвели в чин штабс-капитана? — удивленно вскинул бровь старый казак. — За какие такие заслуги на сей раз?.. Или секрет?
— Совсем нет. Мой начальник переведен был в другое место, я занял его пост. Поскольку он был в звании штабс-капитана, это же звание присвоили и мне.
— Хорошо ли добрались?..
— Хорошо, но надо сказать доехал до безобразия скучно: в вагоне ни дебоша, ни потасовки.
— Ну так отдыхайте…
В своей маленькой кроватке сладко спал Фрол. Андрею хотелось взять его на руки, подбросить к потолку. Своим стремительно растущим ребенком он за отъездами он что называется, не нанянчился.
Но, справившись с искушением, отошел от кроватки. Пусть спит, набирается сил. Тем более, что имелись и иные планы на его маменьку…
Алена и Андрей уединились.
Из-за закрытых окон и дверей доносились такие звуки, от которых краснели даже соседи.
— Приличной женщине не подобает получать такое удовольствие от плотских утех, говорили они.
Но Данилины не слышали.
В Москве появился Попов, шумный и жизнерадостный. Казался, что набит жизнью он так плотно, что уколи его — лопнет.
Зашел к Данилиным, наверное потому что знакомых в Москве почти не имел.
— А я знал, что вы в отпуске, Аркадий Петрович сообщил. Решил вот заехать.
— Благодарствую…
— Чайком путника не угостите?.. Простите, что набиваюсь, но во рту пересохло.
За этим дело не стало — тетя Фрося очень любила чаевничать. Ей наверное, нравился не сам вкус, а процесс…
На кухне у нее постоянно стоял горячий самовар, из которого то и дело наполнялись чашки.
— Чем вы тут развлекаетесь? — спросил Попов.
— Да в основном друг другом…
— Ах, ну да, как я мог забыть, молодежь… Аркадий предупреждал… Не хотите завтра за город проехать?.. Я вас приглашаю! Наверняка будет интересно!
…В конце мая 1913 года у Малых Мытищ, что на семнадцатой версте Ярославского тракта намечалось состязание. По этому поводу собрались мотоциклисты со всей Москвы и из других городов. Здесь были мотоциклы как и кустарные, сборки отечественной, так и зарубежной: английские «Триумфы» и «Роверы», американские «Харлеи» и французские «Пежо».
Очень скоро все пространство вокруг старта заполнилось лязгом моторов и сизым дымом.
По случаю соревнования трасса не перекрывалась, по ней обычно ехали крестьяне, возвращавшиеся с московских базаров, с дач возвращались обыватели, куда-то спешили курьеры.
К месту старта подтянулись болельщики, просто зеваки с окрестных деревень. Прибыл становой пристав с конным отрядом. Полицейские заняли места вдоль трассы, наблюдая за порядком на дороге.
На старт Попов вывел и свой агрегат.
Тут же завязался спор: можно ли подобную машину допускать до старта.
Рама стояла на четырех независимо подрессоренных колесах. К задним шел карданный привод от четырехцилиндрового «Руссо-балта».
— Смелая, оригинальная конструкция… — осторожно похвалил Андрей!
— Ха! Да это оргазм, воплощенный в железе!
Судьи же начали совещаться. Ранее бывало, что участники стартовали на трехколесных экипажах, дважды на двухколесном, где колеса были размещены не последовательно, а параллельно. И даже раз — на одноколесном мотоцикле.
Решили, что далее следует правила несколько уточнить. Однако машина Попова безусловно является мотоциклом, поскольку пилот сидит верхом аппарате и управляет рулем велосипедным. А что до четырех колес, так что за беда — первый мотоцикл господина Даймлера тоже был четырехколесным.
Около двенадцати дня соревнования начались. По большому счету это не была не гонка, а испытание на скорость и выносливость.
Мотоциклы стартовали раздельно, с промежутком в две минуты. Ехать предстояло сто верст: пятьдесят по направлению к Сергиеву Посаду. Там, у верстового столба за номером «67» надлежало остановиться, получить отметку в специальном квитке, после — отправиться назад, к Малым Мытищам.
По жребию Попов стартовал одним из последних. Мотор плохо заводился: тяжело было двигать четыре поршня, да еще с хорошей компрессией.
— Смотри, будто ехать не хочет.
Но мотоцикл фыркнул и завелся, стронулся с места сначала будто неохотно, но уже через двадцать саженей пошел уверенно, неуклонно. Еще через пару минут — исчез из вида.
Через десять минут на трассу ушел последний мотоцикл, и зрителям осталось лишь скучать. У обочины владелец сельской чайной лавки устроил что-то вроде переносного буфета. Самовар не справлялся с нагрузкой, и в стаканы наливали лишь теплую, сладенькую и слегка подкрашенную водичку. Продавали и бутерброды по неуместной, дорогой цене.
За неимением другой информации, прибывшие на гонку записвали в блокнот даже цены как некий курьез.
Меж тем гонка продолжалась, растянувшись чуть не на весь участок тракта от Малых Мытищ до Сергиева Посада.
И когда головной мотоцикл получал отметку у конечного столба, Евграф Петрович проехал лишь половину трассы.
Агрегат работал ровно: казалось, что его скорей его будет трудно заглушить, нежели он поломается.
Попов обошел идущий впереди мотоцикл — это был французский «Пежо».
Затем вложился в левый поворот, прошел его грамотно по внешнему радиусу. Сразу за поворотом был деревянный мост.
И тут на дорогу выскочил заяц. Верно, его спугнул шум моторов, проносящихся мимо.
Увидав рычащую машину, косой испугался, заметался по дороге. Попов тоже взял руль сперва вправо — заяц тоже рванул вправо, тогда повернул влево…
Зверек с трассы спрыгнул в кювет, а тяжелая машина пошла вразнос, набирая амплитуду.
Единственное, что мог с ней сделать Попов — направить в другую сторону от зевак. Он резко надавил на руль, и тут же подпрыгнул, оттолкнувшись от подножек. Мотоцикл пулей вылетел из-под него.