Генеральный конструктор решил, что такая смена климата ему вряд ли будет полезна и откланялся. Его место занял бывший главный инженер — Олег Лихолетов.
Тут надо сказать, что в конструкторском бюро название «Кобольд» считали даже обидным и именовали так только уральский филиал, а себя называли Птероградом — градом пернатых.
Генерал посмеялся, но к сведенью принял: «Кобольд» был расформирован, а немногим позже возник проект «Птероград», хоть и с людьми теми же, но в совершенно ином месте.
Хитрость не абы какого масштаба тем не менее вводила в заблуждение. По странному совпадению как раз в то время Санкт-Петербург переименовали с немецкого на русский манер. И если кто наталкивался в бумагах на «Птероград», то считал это розыгрышем писца или его ошибкой. Ведь всем известно, что правильно писать надобно «Петроград».
Сия же хитрость ввела в заблуждение и какого-то исследователя через десять лет. Он написал статью, де, в царской России нечто ракетное конструировали, но при закостенелом самодержавии ученые не могли развернуться и сам проект ликвидировали.
Исследование это имела некие неожиданные для автора последствия. Его прочитали, задумались: это что ж получается: при царизме и телевиденье было, и радио придумали, и в космос летать намеревались? Э нет, так не пойдет, выходит не такой то был и ущербный строй.
С Поповым еще так-сяк терпимо.
Розинг, изобретатель телевиденья уже был в ссылке под Архангельском: он занял денег бывшему белогвардейцу, что дало повод обвинить изобретателя в помощи контрреволюционерам.
О космических полетах ракет с двуглавым орлом данных будто не имелось. Тогда сделали допущение, что проекта «Кобольд» вовсе не было, автора статьи арестовали и вскорости расстреляли.
Статью его положили под сукно и при первой же смене руководства — бросили в камин.
Вот и делу конец…
В поезде
На фронт Андрей отправился в составе военного эшелона, впрочем, ехал в мягком. Для господ офицеров имелся и вагон-ресторан с неплохим меню, но без спиртного: нельзя, запрещено, сухой закон. Его ввели в Российской империи прямо перед войной.
Надо сказать, что к нему еще при введении отнеслись по-разному. Некоторые пили как в последний раз, и, кстати, да — напивались и сгорали в белой горячке. Другие напротив, выходили на манифестации с благодарностью за царский указ…
И первое время сухой закон действительно помогал: страна изменилась сначала будто в лучшую сторону.
Но шли месяцы, люди уставали, требовалось снять нервное напряжение. Многим вместо стопки коньяка приходилось глотать успокаивающее. Потом, когда организм привыкал, скажем, к настойке пустырника, начинали пить что-то посильнее, некоторые доходили до морфия.
Люди попроще гнали самогон, пили суррогаты, сивуху, травились, помирали.
Впрочем, у офицеров алкоголь с собой был: у кого-то из старых запасов, кто-то покупал его в ресторанах или буфетах при клубах. В вагонах пили вино из чашек, делали вид, что прячут бутылки. Проводники и официанты делали вид, что это безобразие для них незаметно.
Оно и понятно: ехали в поезде без пяти минут боевые офицеры. Поезд довезет их до места и пойдет обратно, в столицу. А офицерам — воевать, погибать.
Пусть и пьют — может быть в последний раз…
Разговоры велись в основном патриотические. Друзей в короткой поездке Андрей не завел, поэтому просто слушал.
— Мы едем воевать за свою Отчизну, за родную землю, за свой дом, — рассуждал молоденький подпоручик. — А дома и стены родные помогают…
Сидящий напротив ротмистр поморщился: он уже успел побывать на фронте, получил ранение и теперь возвращался после ранения.
— Дома и столбы помогают. Особенно, если на них кого-то повесили… — и его попутчик указал рукой в окно.
Андрей взглянул в указанном направлении. Рядом с железнодорожным полотном возвышались телеграфные столбы, на которых висели люди в лапсердаках.
— Евреи… — ахнул Андрей. — За что их?..
— За то, что они евреи…
— Не пойму я вас…
— А что тут понимать. Германские сионисты стакнулись с кайзером. Напечатали брошюрки, в которых здешних евреев призывали помогать немцам же. Успеха особого в том, насколько мне известно, не добились. Зато наш генеральный штаб выпустил циркуляр, де, евреи могут собирать сведенья, подавать сигналы для немецких цепеллинов. Ну и сейчас засмотрелся еврей на колонну солдат — никак подсчитывал штыки, на столб его, негодяя.
Андрей задумался, вспомнил другой поезд, разговоры об иной войне. Подумал: ничего не меняется. Только тут вместо корейцев — евреи…
Поезд как раз проходил через Вильно. В сторону обратную движению поезда гнали евреев. Казаки часто и с удовольствием пускали в ход нагайки.
— Отселяют из прифронтовой зоны… — пояснил все тот же ротмистр. — Это еще что! У нас был случай, так православная общественность на одном хуторе крестила жидов насильно. Правда с неким отступлением от ритуала. Перед погружением под воду связывали руки и на шею вешали что-то тяжелое.
— Ужас какой!
— Ничего, ничего… — подбадривал не то себя, не то остальных зеленый подпоручик. — Всегда во время войны бывают перегибы, издержки… Но все это оправдывает святая цель!
— И вам эта святая цель известна?
Подпоручик зарделся, словно его спросили о чем-то донельзя неприличном. Но все же нашел что сказать:
— Эта война окончательно освободит балканские народы от гнета австро-венгров! Сокрушит османцев! Россия воссияет до Царьграда, Иерусалима, до моря Адриатического, сиречь Ядранского.
Ответом ему был печальный смех.
— Вы что, серьезно думаете, что сербы и прочие балканцы ждут когда придет великий русский царь, и возьмет их под свою длань? Да «Хер» положите вы на ваши мечтания. У них своя страна, свои чаяния. И им куда лучше быть страной маленькой независимой, со своей столицей, нежели нашей провинцией. И ежели война закончится в нашу пользу, что мне крайне сомнительно, они скажут: большое спасибо, не изволите ли убраться к себе домой. И еще, мой дорогой…
Ротмистр протер слезящиеся от смеха глаза и указал в окно:
— С каждой такой издержкой цель становится все менее святой…
Первая победа
В авиаотряде Андрей получил моноплан конструкции Игоря Сикорского. Не так давно этот аппарат убил своего пилота: при посадке машина скапотировала, перевернулась вверх колесами. Пилот выпал из гондолы и сломал себе шею.
Аэроплан стоял осиротевшим, пока в авиаотряде не появился Данилин.
Он обошел машину, коснулся плоскости, винта. Тот легко качнулся.
— Беру… — заключил Данилин.
— Ну, слава тебе, Господи! А то все отказывались на нем летать.
— Это почему?..
— Говорят, машина убила своего хозяина. Дескать, и следующих станет убивать.
— Что за чушь…
— Вы, я вижу, не суеверны?..
— Как-то не замечал за собой такого.
— Ну вот и хорошо! а тот тут у нас многие в гондолы образки крепят… Берите и владейте. Я пришлю вам Пельцмана.
Андрей попытался вспомнить, где он слышал эту фамилию. И вспомнил: во время одного чаепития над «Ривьерой».
Скоро подошел пожилой еврей, роста маленького, сгорбленный годами и обидами. На крючковатом носу сидело пенсне.
— Я вас слушаю, молодой человек…
Еврей говорил с опаской, представляя, что от этого штабс-капитана ждать ничего хорошего не приходится.
Но Пельцаман ошибся.
Данилин протянул руку механику:
— А я о вас много хорошего слышал от Михаила Федоровича.
Лицо механика потеплело:
— В самом деле?.. Давайте посмотрим ваш аппарат, что можно с ним сделать…
— Разве машина может быть проклятой, — рассуждал Пельцман. — Скапотировало — так что за беда, крот ямку вырыл, аппарат подпрыгнул, пилот ручку от себя дал — завалил самолет вперед. А чтоб такого не происходило впредь, во-первых мы дуги сварим защитные, чтоб при перевороте аппарата на них лег, во-вторых ремни нужны, чтоб, значит, пилот не выпадал… И к колесам — лыжи, чтоб поворот предотвратить…
Все это было проделано менее чем за полдня. И уже после обеда Андрей поднял аппарат в воздух, облетел аэродром. Машина слушалась хорошо, мотор работал ровно.
На аэродроме Андрея встречал Сабуров:
— Ну что, сбылся ваш сон о полете на шифоньере?.. Помните лет пять назад, вы про него в поезде рассказывали?..
— А вы его помните?..
— А то… Я еще тогда про аэроплан подумал… Ну осваивайтесь…
Андрей еще раз взглянул на свой аппарат — совсем недавно переделанный. Впрочем, оставался вопрос: а отчего его нельзя было переделать ранее, когда был жив предыдущий хозяин аэроплана?..
Так получилось, что Андрей оказался четвертым человеком, который записал на свой счет сбитый немецкий самолет.
Первым был вольнопер Коленцов: он служил кормовым стрелком на «Скобелеве». Где-то над Каттовиц два немецких аппарата зашли в хвост дирижаблю. Огонь из спаренных «Гочкисов» оказался для них очень, очень неприятным, к тому же последним в жизни сюрпризом. Оба аппарата рухнули за какие-то четверть минуты.
Якобы два сбитых аппарата было и у штабс-капитана Брусина. Но второй аппарат он если и сбил, то за линией фронта, и подтвердить победу никто не мог.
Одна победа была у поручика Резуна.
На «Сикорском» Андрея оружия не имелось — он был разведывательным аппаратом. Так, во время седьмого полета он вылетел на аэроразведку к станции, где предположительно должны были сгружаться немецкие войска.
Предположение оказалось ложным — на станции было ровным счетом пусто. Но около линии фронта на Андрея напала германский «Фоккер» — тоже невооруженный разведчик. Ударил сверху, пытаясь винтом распороть обшивку крыла.
Данилин ушел со снижением. Потом два аэроплана кружили. Немец грозил кулаком. Андрей же достал «Наган» и почти не целясь, выпустил все семь пуль. Хотелось просто спугнуть немца, но получилось иначе. Что-то безвозвратно сломалось в аппарате, двигатель заглох, не вытянул машину из виража, пилот не успел выровнять самолет…