И теперь Андрей пытался разглядеть, что же там, сзади. Определенно не было пропеллеров. Беглецкий полагал, что там должен стоять двигатель реактивный и выбрасываться сноп огня, как на ракетах. Этого тоже не было: за инопланетным кораблем не было видно даже дрожания воздуха…
— Взгляните на компас! — воскликнул мичман.
Магнитную стрелку кружило и бросало, будто она была щепкой в водовороте.
Далее столь же легко и плавно, внеземное судно облетело вокруг дирижабля и отправилось куда-то на юг.
Сабуров громко выдохнул, стер с лица проступивший пот. Проговорил:
— Знаете, я им так благодарен… За то, что они нейтральны… Они ведь могли нас просто протаранить даже не поцарапав свой фюзеляж…
— Сообщим в Петербург, моему бывшему начальству? — спросил Андрей.
— А зачем?.. Что мы им скажем такого, чего бы они не знали? Что видели инопланетный корабль? Так и они видели…
— Можно сообщить о компасе…
— Хотите — пишите. Я ничего слать не буду… Просто запишу в вахтенном журнале, что имели встречу с неопознанным дирижаблем неизвестной конструкции — и довольно.
Через три года об этом случае Андрей рассказал об этом случае Лихолетову. Тот поверил в сказанное легко. Да и как тут не поверить, когда в полуверсте от места разговора лежала похожая летающая тарелка.
Олег лишь спросил:
— А точно не припомните, когда это было? В каком году?
— В пятнадцатом…
— А не в шестнадцатом?..
— Да что вы. В шестнадцатом фронт был восточнее.
— А число, конечно же, не припомните?.. Хотя бы приблизительно?
— В начале августа это было… Или в конце июля. Да точно, в конце. Еще до Успенского поста, до Медового спаса, но после Илии…
Лихолетов кивнул: все сходится. Из шкафа он достал папочку, развязал тесемочки, нашел вырезку из газеты, протянул ее Андрею:
— Вот, читайте.
В заметке говорилось о первом-дробь-пятом батальоне Норфолкского полка, который в августе 1915 года принимал участие в Галлиполийской операции. Во время атаки на деревушку среди белого дня, на глазах десятков свидетелей, двести с лишним человек вошли не то в туман, не то в облако, и более их никто не видел.
Любая война, да и не только она, оставляла солдату или матросу шанс пропасть без вести. Сегодня его видели, а завтра уже нет. Но пропажа двух сотен днем, да еще при очевидцах… К тому же туман днем, в августе… Нет-нет, может там такие погодные условия, но все-таки как-то все к одному. Да и описание облака уж сильно походило на инопланетный корабль: серебристое, плотное, словно не из пара, а какого-то материала, способное опускаться, взлетать, двигаться против ветра.
— И какие выводы я должен из этой статьи сделать?.. — спросил Андрей.
— Это уж вам решать.
— Мы подвергались смертельной опасности?..
— Отнюдь. Опасность наверняка была, но другого рода… Я думаю, пропавшие английские солдаты живы и даже в добром здравии, но домой они не вернутся…
— Не пойму я вас…
— Я, было, думал: ежели они действительно сюда летают, и может быть даже жизнь на земле зародили, то зачем?.. Просто ради опыта?.. Но опыты ведь тоже для чего-то делают. Сомнительно, что ради пищи…
— Да не томите уже, — поторопил Андрей.
— Думаю, им нужны как раз солдаты: существа разумные, но в то же время решительные, склонные к разумному риску. Может быть, на каком-то этапе развития они напрочь утратили эти свойства. Стали слишком гуманны, чтоб убивать, слишком ценят свою жизнь, чтоб пойти на риск…
— И, поэтому в бой посылают других?..
— А что тут такого? Французы шлют в бой зуавов, англичане — родезийцев, индусов… Да и в конце концов это только мое предположение…
Крещение дочери
Вторую военную зиму Андрей тоже провел в Петербурге с семьей.
Дабы совместить приятное с полезным по совету Сабурова, Андрей определился а Запасную роту на курсы телеграфного дела.
Там он был единственным в таком высоком чине: перед ним робели даже учителя и инструктора в чинах все более фельдфебельских. Учащиеся же отдавали честь, но сторонились. Ответно Андрей не лез к ним с любезностями. Занимал крайнее место, и к нему обычно никто не подсаживался.
Учился работать с телеграфами разных конструкций от допотопных «татарских гальванометров» фабрикации «Сименс-Гальски», тикерных аппаратов до новейших радиопередатчиков. Сперва ключом учился отбивать морзянку, после — осваивал более сложный код Бодо.
«Скобелев» на зиму опять ушел на плановый ремонт и модернизацию. Дирижабль получил лучшие двигателя, на него поставили радиостанцию. При ней, правда, был штатный радист в звании прапорщика. Это несколько расстроило Андрея:
— А я на кой учился?..
— Знание не бывает ненужным. Ненужная в жизни только глупость.
С этим трудно было не согласиться.
От учебы отвлекали события вполне мирные. 22 января 1916 года у Андрея родилась дочь. Девочку назвали Анастасией в честь Андреевой бабушки, или как ее тут же стали называть в семье — Таюткой.
Ребенка крестили в маленькой церквушке недалеко от дома.
Крестным отцом позвали Сабурова, а крестной — тетею Фросю.
— Не опасаетесь? — у входа в храм спросил Андрей у георгиевского кавалера. — Не раздумали?
— А чего мне опасаться? — удивился Сабуров.
— Крестный Фрола уже в мире лучшем. Не боитесь, что мои дети вам горе принесут?
Фрола крестили Грабе и Аглая. Новоиспеченный генерал к крестнику наведывался редко, а после и вовсе погиб.
Михаил Федорович возмутился:
— Вот вы, Андрей, простите, но когда умный, а когда — дурак-дураком. Ну как дети могут приносить несчастия? Да и такая судьба у военных — быть убитыми. К тому же действительно грустно, когда крестник умирает ранее крестного. Кстати, а кума ваша как поживает?..
Вопрос поставил Андрея в тупик: куму он видел последний раз, кажется, как раз на крещении. Но на помощь пришла Аленка:
— Аглая давно не писала, но, кажется, все хорошо…
— Ну вот видите, как все хорошо! — улыбнулся Сабуров.
Таинство крещения совершил батюшка сотворенный, видимо по подобию Бога-отца, такого, каким его представлял: косматый и бородатый старик, со взором мудрым и в тоже время — жизнерадостным, веселым.
После устроили праздничный ужин в тесном кругу. Тетя Фрося из старых запасов достала наливки, но, сославшись на то, что ей завтра рано вставать и ехать на рынок, ушла спать. Затем, почти сразу откланялась и Алена. Таюта уже проявляла характер ребенка неспокойного: регулярно путала ночь и день, и пока дочь спала, ее родительница желала тоже отдохнуть.
Оставшись наедине с Андреем, Михаил Федорович разоткровенничался:
— А вообще завидую вам! Семья, дети, семейный очаг — это здорово! А я, верно, так и проживу жизнь бобылем, помру, потомства не оставлю!
— Ну так за чем же стало? С вами рядом всегда какая-то женщина, а то и несколько!
— В том-то и дело, что несколько. А хочется такую, чтоб с ней рядом забыть обо всех других. Как там говориться: Удачный поцелуй тот, который вспоминаешь на смертном одре. Если склероз чертов не помешает… Эх… Засиделся я у вас… Пойду, пожалуй…
— Да что вы такое говорите? Еще ведь не поздно.
— Нет, поеду… Вы думаете, я к себе поеду? В пустую квартиру? Да как бы не так… У меня еще есть адреса, и пока, как вы сказали — не поздно…
Заматывая шарф, Сабуров спросил:
— А что там тот англичанин?
— Джерри?
— А я почем знаю, как его зовут. Который был в Гатчине. Шпион.
— Он… Заходит иногда на чай.
Жизнь Андрея складывалась так, что сослуживцы заменяли друзей. И в последние годы их становилось только меньше. Одно из освободившихся мест занял Астлей: вопреки своему шпионскому статусу он дружил искренне и предано. Семьей он не обзавелся, и в этом городе, в этой стране он оставался чужим. Да что там — за полтора года работы в посольстве он оставался в положении новенького. За сим, особенно ценил возможность хоть к кому-то сходить в гости, выпить чая, поговорить о каких-то пустяках, не связанных с работой: а то ведь эта война, эти бесконечные сводки совершенно надоели…
Проводив Михаила Федоровича, Андрей прошел в детскую.
Алена и Таюта уже проснулись, и сейчас было время кормления. Глядя на свою жену и дочь, Андрей спросил:
— Алена Викторовна? А как вам давно признавались в любви?
Алена улыбнулась, для вида задумалась:
— Дайте припомнить… Не далее как три дня назад вы это делали.
— Как же недопустимо давно это было…
…Сабуров при всей его несерьезности в интимном плане, крестным оказался просто замечательным: на крещение подарил Таюте золотой крестик, когда у нее начались резаться зубки — преподнес серебряную ложку. Не забывал он и о Фроле: ему он как-то подарил коробку из-под галош, набитую стрелянными гильзами с «Гочкиса».
От такого щедрого подарка у Фрола перехватило дух: это были практически незаменимая и универсальная вещь. Сложенные в коробку гильзы, превращались в смертоносную мину, которая само собой разрушила германский линкор, если бы тот набрался смелости показаться на глаза Фролу. Расставленные вряд, они становились несокрушимой армией, дополняя немногочисленное оловянное воинство.
Наконец, гильзами можно было стрелять из игрушечного пружинного ружья, что без сомнения превращало последнее в более грозное оружие.
Он с опаской смотрел на сестру: не придется ли делить с ней свои сокровища. Но отец успокоил его тем, что у Таюты будут свои игрушки… Заодно провел с сыном беседу о его новом статусе.
Фрол сначала невзлюбил сестру. Долгие с его точки зрения годы он был в семье самым младшим, «маленьким» или «малым», как называли его мама и папа соответственно. И тут, после рождения Таюты вдруг он узнал, что отныне он большой и за свою сестру в ответе. И должен за ней присматривать сейчас и защищать в будущем.
Кого? Этот вечно голодный, кричащий кусок человеческой плоти?..
Ему говорили, что это его сестра, девочка.
Но разве подобное могло ввести в заблуждение Фрола? Он раньше видел девочек: это были такие премилые существа, в платьицах и с длинными волосами, от которых так приятно пахло чистотой.