Но оторвать самолет от земли удалось лишь в конце полосы. Если бы взлетная полоса была чуть короче или росли бы в конце ее деревья — то Андрей оказался бы первой жертвой радиостанции, установленной на самолете.
Но летное поле спрыгивало в овраг. «Сикорский» перемахнул его, стал набирать высоту над ячменным полем. После — облетел аэродром. Рука коснулась ключа. Он отбил первую радиограмму: «Аэроплан тяжелый, рулей слушается плохо».
Ее приняли на земле, в палатке рядом с командирской. Сабуров стоял на летном поле, наблюдая за аэропланом. Потому радисту пришлось отлучиться от аппарата, чтоб передать радиограмму…
Михаил Федорович прочел ее, отпустил радиста и с интересом продолжал смотреть за самолетом: свалится ли он в штопор, скользнет на крыло или продолжит полет…
Андрей продолжал полет по «коробочке»: в повороте аппарат терял скорость и высоту, на прямых участках — набирал. После третьего круга определенно стало легче — вырабатывался бензин. Но все равно — нос задирался вверх, и появись сейчас германский аппарат — хватило бы очереди, даже выстрела, чтоб Андрей сделал ошибку при пилотировании, рухнул бы вниз, разбился бы — если повезет, то насмерть.
Но нет — небо оставалось чистым. После десятого круга, Андрей отбил еще одну радиотелеграмму: «Иду на посадку».
И через несколько минут аэроплан был на земле.
— Ну как? — спросил Сабуров.
— А будто вы не видели… Это как плавать с камнем на шее. Но я знаю, в чем причина…
— В чем?..
— В балансировке. Мы его всунули, куда смогли… Ежели его рассоеденить и разместить по всему аэроплану может и будет толк…
— Может и будет… Но, думаю, сильно не спасет. Слишком тяжел… А такая светлая мысль была: представьте: вы с воздуха корректирует огонь артиллерии, направляете войска, где враг слабее… Но ее время, видимо не пришло.
Опираясь на знания, полученные в Запасной телеграфной роте, Андрей принялся переделывать передатчик, облегчать его. Скажем, зачем ему столь большая батарея? «Архангел» должен был посылать сигналы на землю месяцами, а в полете вряд ли получится пользовать передатчик более получаса…
Использовал его и в личных нуждах. Забросив антенну на высокий клен, отбивал радиотелеграммы в Петроград. Их принимал Джерри, дежурящий ночами в британском посольстве. В каждый сеанс связи Андрей, среди прочего, передавал весточку Алене. Та, по возможности отвечала. Телеграфные беседы, разумеется, слушали немецкие радисты. Сперва они пытались найти в разговорах хитрый код: что, к примеру, означает «краснуха у Фрола?» Кто такой Фрол? Может быть, какой-то генерал… Краснуха — это, вероятно, симпатия к большевикам, социал-революционерам… Частое упоминание о некой «Таюте» вовсе ввело германских разведчиков в ступор: похоже было, что это какая-та старуха, чьи дела шли совеем отвратительно. И зубов у нее нет, и разговаривать не может, и под себя делает… Но отчего к ее здоровью такое внимание, отчего сводки о нем передают на фронт?..
Позже германские разведчики поняли свою оплошность и слежение прекратили, но простые радисты беседы продолжали слушать. Так иногда безумно одинокий господин подслушивает пустячные беседы соседской пары, желая посредством их хоть как-то разнообразить свое бытие…
А однажды в середине мая пришла шифрованная радиограмма на передатчик «Скобелева». Прочтя ее Сабуров отдал приказ: готовиться к переходу. Снимали все лишнее: убрали в ангары торпеды, с бугелей опустили наземь аэропланы.
Михаил Федорович засел за карты, прокладывая курс, но никому не говорил, куда.
Андрею это было не нужно. Он только спросил:
— Туда?..
Он не стал показывать направление ни взглядом, ни жестом. Да и если бы они были, Михаил Федорович бы этого не увидел: он всматривался в лежащую перед ним карту.
— Туда, — согласился Сабуров.
Экипаж урезали до самого необходимого минимума, брали лишь людей многократно проверенных, да и то не всех. Андрей в полете занял среди прочего и место радиста.
— Ну вот видите, и пригодилось ваше новое умение, — пошутил Сабуров. — А так бы и вас на земле оставил.
Андрей хмыкнул: ну да, оставили бы его на земле, как же… Карман держи шире.
Пока работали, разгружая дирижабль, разговаривали. Как ни странно, мужчины, лишенные женского внимания беседовали совсем не о дамах сердца. Говорили, о том, что давно всем надоело: о войне.
Налет Данциг, разумеется, мало повлиял на ход всей войны. Фронт откатывался на восток. Налет патриотизма быстро испарялся. А усталость, недовольство — накапливались.
Резун уже вышел из ангельского чина вольноопределяющегося и получил погоны прапорщика: первый офицерский чин, вводимый только в военное время. «Курица — не птица, прапор — не офицер», — говорили за спиной, а то и в лицо Резуну.
Но он на правах недоофицера и опытного стрелка бурчал:
— Вот послушайте, господа… Положим, неудача в Японской войне обошлась нам восстанием 1905 года. И это, прошу заметить, война на краю империи, в которую было немного народа втянуто. А тут — центр страны, многие города наводнены беженцами, ранеными. Затем действует такая простейшая арифметика: если территорию, извиняюсь, просрали за год немцу с его газами, аэропланами, дирижаблями, то нам, лапотным, чтоб ее отвоевать надо времени ну хотя бы в двое более. А потом еще до Берлина идти…
Из дирижабля выгружали тяжелые ящики с патронными обоймами. Подавали их через открытое окно — иллюминатор. Резун работал внутри, Андрей снаружи. Поэтому, когда снова столкнулись лицо к лицу пришлось отвечать:
— Так доходили уже ведь, при Елизавете Петровне Салтыков брал! Потом когда Наполеона гнали!..
И разошлись в разные стороны: Резун за очередным ящиком, Андрей с предыдущим — к лафету.
Когда вернулись, оказалось, что прапорщик придумал новый довод:
— Так это когда было?.. «Времен Очакова и покоренья Крыма»! Да и император у нас ныне — совсем не Александр Благословенный и даже не Александр Освободитель!
— Что там у вас?.. — бросил, спускающийся по трапу Сабуров. — Долго копаетесь! Мы уже как четверть часа должны быть в воздухе.
Но помогать сам не стал, а улыбаясь, присел на лафет.
— Уже заканчиваем, Михаил Федорович… — ответствовал на правах старшего Данилин. — Не думал, что в дирижабле столько…
В который раз, остановившись у окна, Резун спросил у Сабурова:
— А вы как полагаете, Михаил Федорович, революция будет?
— Обязательно будет! России никак невозможно без революций!
Андрей улыбнулся: про то что в России мало казнили царей, Андрей уже слышал: правда, был тогда в положении зеленого юнца в чине чуть побольше, нежели сейчас Резун.
Теперь же можно было поспорить:
— Да что вы такое говорите! Прямо большевик.
— Я не большевик…
— Как же не большевик? Они хотят поражения в войне и беспорядков. Всем понятно, что после победы никаких революций не бывает.
— Это вы напрасно сказали. Декабристов вспомните? И в войне выиграли, и все одно под пушки полезли. Чего им не сиделось покойно — ведь войну выиграли… Так и мы однажды дело поведем после войны когда-то. Нет ничего страшнее, нежели революция нищих… А у нас все будет чинно-благородно: выборы всеобщие, президент с премьер-министром. Ежели царь себя хорошо будет вести — сделаем конституционным монархом, коих царствует, но не правит — а нет, так пусть катится к брату в Англию…
Андрей ахнул: это было вольнодумство предпоследней степени. Это было слишком даже для осмелевшего ранее Резуна. Он пошел на попятную:
— Русскому народу нужен Царь-батюшка!
— А египетскому — только фараон, французам — король… Выборная система показала свое право хотя бы на жизнь.
— Разве может быть выборная система лучше наследственной? При монархии наследник с младых ногтей готовится управлять державой. Ну а в Америке президентом может стать какой-то адвокатишко, или вовсе актеришко, который научился говорить умные речи. А ежели он сбрендит?
— Может, конечно… Чего греха таить — может и актеришко, и адвокатишко. И сбрендить он может. Ну так его, сбрендевшего переизберут через четыре года. А у нас сбрендивший Иван Грозный сколько народа передушил, да земель разбазарил, пока его Господь Бог не прибрал…
Немного помолчали.
— Ну да ладно, — снова заговорил Сабуров, подымаясь с лафета. — Болтать — не мешки таскать. Отчего остановились? Продолжайте работать!
— Так ведь все! — ответствовал Резун. — Излишек патронов выгружен…
— Тогда другим идите помогать.
Еще через час дирижабль поднялся в воздух. Данилин по новому урезанному боевому расписанию занимал должность и первого помощника и радиста — весной на «Скобелев» поставили новейшую французскую радиостанцию.
Дирижабль летел кружным путем: для дезинформации своих и чужих, отправились на запад, в сторону фронта. Но, не долетев верст десять, повернули на юго-восток. В сумерках перелетели Днепр, прошли над Крымом. На земле уже стояла ночь, в немногочисленных здесь деревнях и селах тушили небогатый свет. Позже дирижабль прошел над Азовским морем, которое с высоты казалось тем же небом со своими звездами и луной, над кубанскими плавнями.
Летняя ночь была коротка, «Скобелев» шел навстречу солнцу и Андрею показалось, что первые лучи света он увидел еще раньше, нежели воды Каспийского моря. Далее вахта Андрея заканчивалась: его сменил заснувший еще над Азовским морем Сабуров.
Андрей заснул, будто провалился в бездонную яму, Михаил Федорович же над пустынными водами скомандовал еще один поворот и дирижабль впервые за весь полет лег на курс прямо к Аккуму.
— Рад, рад… — врал в глаза Беглецкий. — Чудно, что вы прилетели.
Беглецкий был расстроен до безобразия, до слез: еще бы: реактор уже стоял отсоединенный, готовый к перевозке.
Без него город если не умер, то серьезно заболел. Исчезли вода в трубах, ее приходилось по старинке таскать из глубоких колодцев. Но в сей же день они оказались вычерпаны, и Латынину пришлось ввести норму: одно ведро пресной воды на семью.