Молчание сменило тон на задумчивый. Оказаться на месте еврея не хотелось никому…
В паровозной будке Пельцмана и убитого кочегара сменили два студента. Ремонт они производили старательно, но знаний не хватало. И с тем, что бы Илья сделал за два дня, они возились вторую неделю.
Взятие Царицына перешло в затяжную, позиционную борьбу, где части не сколько стреляли, сколько рыли землю. Андрей собрал унтер-офицеров, предложил съездить к раненому товарищу в госпиталь, или хотя бы просто прокатиться, развеяться.
С собой взяли и студентов — пусть отдохнут.
По дороге набрали гостинцев: вдоль железнодорожного полотна было полно огородов — а чьих не разобрать. Хозяева не то отдал Богу душу, не то прятался от этого, ибо гражданская война предоставляла много шансов просто так погибнуть. Андрей остановил локомотив, ушел в чигири, откуда вернулся с запоздалыми цветами и овощами. Цветы были пышными словно русская купчиха, георгинами. Они густо пахли, но Андрею все же не нравились и взяты были из-за отсутствия других цветов.
В город прибыли около полудня. Поскольку оказались тут впервые — заблудились, хотя городок был вовсе мал. Пока шли — осматривали местные достопримечательности, каковых было не так уж и много.
Задержались у афишной тумбы. Компания, которая некогда владела афишными тумбами в городе ввиду кризиса и беспорядков разорилась. За сим, старые объявления никто не снимал. Их обдирали местные ветер и дождь, проводя своеобразную стихийную цензуру.
На древнем, еще довоенном видимо плакате, зазывавшем в круиз, была изображена дамочка, прогуливающаяся по палубе какого-то корабля. На заднем фоне был изображен иной корабль, идущий курсом, предвещающим для дамочки скорые и крупные неприятности.
У тумбы остановились, дабы прочесть последние резолюции и приказы здешней власти, но нового обнаружено не было.
Здесь же местные обыватели клеили свои объявления.
Среди прочих имелось следующее: «Пропала корова. Просим вернуть хотя бы часть».
— А вообще, господа… — проговорил Данилин. — Взять к примеру корову. Нет у нее никаких забот, кроме как пастись и давать молоко! Это мы, род людской, мучимся от неразделенной любви, чахнем над златом, гибнем на войнах… Знаете ли, мне кажется. На каком-то этапе корова нас обманула…
— Судьба коровы — бойня… — заметил один из студентов.
— Поверьте, но судьба многих человек — тоже…
Нашли госпиталь, справились у дежурной сестры милосердия: имеется ли среди пациентов некто Илья Пельцман, доставленный такого-то числа.
Андрей ожидал, что в тылу — бардак, что раненый потерялся, а ежели и доставлен в нужную больницу — так помер из-за недосмотра. Думал, что делать с гостинцем, ежели Ильюхи более нет. Его стоило бы отдать какому-то сироте, заброшенному на больничную койку…
Но сестричка, улыбчивая и красивая — словно ангел, сверилась с амбарной книгой, сообщила, что таковой есть, он прооперирован, состояние тяжелое… Но всем туда нельзя.
— У нас только для двоих халаты! А вы молодцы какие, пришли товарища все навестить!..
Впрочем, халат взял только Андрей, остальные ответили, что они кланяются, но подождут, пожалуй, во дворе. Вслед за сестричкой, Данилин прошел в палату.
Илья похудел, постарел, заметно поседел. Его лицо стало серым, как и больничные простыни, на которых он лежал. В палате пахло камфарой, йодом и болезнью. Но окна открывали редко — берегли хрупкое осеннее тепло. В маленькой комнатенке, похожей на келью, стояло восемь коек почти впритык друг к другу. Три были пусты, кто-то спал, кто-то листал газету…
Илья о чем-то думал, видимо, невеселом, но отвлекся, когда зашел Андрей.
— Андрей Михайлович?! Простите, что хлопоты вам доставил… Простите… Ребята, наверное и вовсе ругаются — без локомотива остались, а им повоевать охота.
— Еще навоюются. Ты, главное, выздоравливай… Вот, приехали к тебе. Ребята тоже хотели к тебе, но доктора пустили только меня. Я… Мы тут тебе гостинец собрали…
Андрей оглянулся, ища, куда бы это положить. Тумбочки не было, и пришлось все поместить на подоконнике.
— Разделите потом…
— Ваше высокоблагородие, закурить не найдется для инвалида? — спросили из-под бинтов лежачий раненый.
— Не курю, любезный друг…
— Курить вредно — от этого умирают… — заметил Илья.
— Что за народец пошел — от всего помирают… — больной обиделся и отвернулся к стене.
— Как делишки, Илья? — спросил Андрей, будто и без того не понимал, что делишки скверные. — Вижу, тебя тут не забывают, подлатали, заштопали.
— А как такого забудут?.. — бросил больной. — Доктора-то навроде него, все нерусские.
И осекся. Андрей предпочел сделать вид, что не расслышал…
— Ай-ай-ай, погибаю я… Ведь хотел после войны выбраться, увидать Иерусалим, Землю Обетованную, как мамочке обещал.
— Ты же крещеный, зачем тебе Земля Обетованная?..
— Туда христиане тоже на поклон ездили. Я вот тоже хотел, да война. Турок не пустит… Ай-ай-ай…
— А как же твой паровоз?
— Заберите паровоз и выпустите меня отсюда.
Своих спутников Андрей застал не у больницы, а на площади, у тумбы. Там среди бумаг появилось обновление, которое оживленно читали солдаты и унтер-офицеры.
Протиснуться не было никакой возможности, да и желания, отчего Андрей спросил, в чем дело.
— Победа!.. Германцы капитулируют — передали только что по радиотелеграфу! Теперь Англия и Франция за большевичков примутся! Победа!
— Победа, победа, да только не наша… — бурчал прапорщик на костылях. — Хорошо если наше мнение спросят хотя бы. Эх, всего-то года не дотянули! Дорого нам этого год обойдется — попомните мои слова!
Но как бы то ни было, положение изменилось довольно быстро.
После выхода Османской империи из войны, союзники смогли пройти в Черное море. На рейде Таганрога застыли британские эсминцы, под разгрузку стали транспорты. Поставки были разными: пришло оружие, военные излишки: то, что осталось после демобилизации, развернутой по случаю окончания Великой войны.
Приходили как вполне приличные френчи из замечательного английского сукна, так и вещи сомнительные: например шорты — их англичане носили в пустыне, в Трансиордании, но в России да еще поздней осенью смотрелись насмешкой — а дотянем ли до следующего лета? Пригодятся ли?..
Но ежели шорты все же пригодились через полгода, то попадались вовсе нелепые вещи. Так грузчики с удивлением рассматривали фехтовальные маски и эспадроны — английские пролетарии отказались грузить то, что может быть прямо использовано против их русских братьев…
Но как бы то ни было, из положения неприкаянного сироты, Добровольческие силы перешли в категорию пусть и нелюбимого, младшего, но родственника.
Вышла из войны и Германия: по условиям капитуляции она собирала вещи, освобождала занятую после Брестского мира территорию. Вроде бы очищенную территорию должны были занять войска Антанты, но смогли сделать это только на Кавказе и в Одессе.
Да в Таганроге и Ростове и без того стояли под разными предлогами белые отряды.
Оказавшись в Таганроге, особо не надеясь на удачу, через британскую почту Андрей отправил все накопленные письма Аленке на лондонскую квартиру Джерри. Но почта сработала: пришло даже ответное письмо, что на новом месте живется непривычно, но неплохо. Аленка учит язык, а Фрол успел найти друзей…
Жизнь будто бы налаживалась. Андрей совершенно искренне слал в Аккум обнадеживающие телеграммы.
Город, как и велено было, не отвечал.
Эсминец «Уриил»
На гражданской войне, как водится, убивали. Все больше доставалось пехтуре: ее крошила в капусту кавалерия, снарядами засыпала артиллерия, противник-пехотинец тоже добавлял хлопот. В отместку солдаты косили кавалеристов из пулеметов, брали на штыки обслугу у орудий.
Немного больше везло экипажам бронепоездов: даже в обшитом шпалами вагоне враг тебя не видел, пикой казак достать не мог. Случись какая-то коллизия, с четверть часа за броней можно было отсидеться, пока на фронте остановка переменится. А не переменится — что ж, все мы смертны…
Кроме Пельцмана, из экипажа «Волхва» выбыло пять человек — двоих разорвало удачно пущенным большевицким снарядом, троих ранило. Одного укоротило снарядом — оторвало ногу. Андрей его комиссовал подчистую и отправил в Аккум домой. Еще двое было ранено легко, и теперь они находились в госпитале на излечении.
Пришлось сменить машиниста и кочегара — их по военной мобилизации приставили из какого-то депо.
После двух месяцев боев Андрей отвел «Волхва» в тыл: следовало, залатать пробоины, сменить одно разбитое орудие, промыть котел на локомотиве: за время боев воду набирали из сотни колодцев, а то и вовсе черпали из реки, пропуская через мелкий дуршлаг. Водоросли и мелкие твари отсеивались, но такая уж вода приазовская, что раз ее прокипяти и известняк выпадет…
Вместо раздолбанной трехдюймовки, привезенной из Белых Песков, на переднюю платформу поставили морское семидесятипятимиллиметровое орудие, снятое с какого-то корабля.
Деревянную башенку и барбет разобрали, вместо них сделав все из металла. Инженер, ведущий модернизацией, заявил, что соединение листов клепкой — вчерашний день, ибо при попадании снарядов заклепки разрушаются, вылетают и калечат почище осколков. Листы стали варить электрической сваркой.
Процесс заинтересовал Андрея, он с любопытством разглядывал дрожащий электрический свет, струи горячего металла. И на следующий день жестоко болел глазами, но получив жестокий урок, интерес не потерял. На следующий день в обеденный перерыв, когда аппарат был оставлен, попробовал варить сам. В этом было что-то от волшебства: куски металла под огненной дугой превращались в одно целое. Господин полковник, не страшась уронить честь мундира, увлеченно выполнял черную работу, глотая дымы флюсовых испарений.
Рабочие дивились, но от помощи не отказывались, разрешая Данилину варить неответственные стыки, с гордостью поучали: