– Вы же знаете, что дворянство дается за особые заслуги перед отечеством, – сказал Государь, и Яковлев неожиданно увидел, как в его глазах промелькнули так не соответствующие разговору веселые искорки. – А деды или даже отцы нынешних промышленников и банкиров наверняка были крестьянами. В России все сословия идут от простого мужика. Кто способнее, тот и выбивается наверх. Вы думаете, у вас будет по-другому? Никогда ни одна власть не сделает всех своих подданных одинаково счастливыми. Утверждать противоположное – значит быть наивным или идти на сознательный обман.
– Но разве справедливо, когда одни работают, не покладая рук, а другие, не пошевелив пальцем, живут в роскоши и несметном богатстве? – Яковлев заговорил страстно и искренне, его задели за живое слова царя.
– Что такое, по-вашему, работа? – спросил Государь, и его лицо сразу стало серьезным. – Управлять государством – это работа? А быть министром или промышленником, командовать армией, писать стихи, наконец? Да, некоторые имеют богатство и не работают. Но ведь они его не украли, его заработали их отцы и деды. Разве не справедливо пользоваться тем, что досталось в наследство от родителей? У вас есть дети?
Яковлев никогда не связывал свою жизнь с семьей. До того, как он стал боевиком, у него была девушка Катя, на которой он собирался жениться. Но полная опасностей жизнь боевика не давала сделать это. А когда, скрываясь от полиции, пришлось уехать за границу, он потерял свою Катю навсегда. Семью заменила опасная работа революционера. Борьба во имя счастья и справедливой жизни своего народа. Это было сознательное решение зрелого человека, и ни о какой наивности здесь не могло быть и речи.
Перед глазами вдруг всплыли лица всех, кто сидел за длинным столом на совещании у Троцкого. Он помнил их взгляды, жесты, реплики, их горящие глаза. Ни одного из них тоже нельзя было назвать наивным. Это были люди, одержимые идеей. Проще говоря, фанатики. Они или погибнут, или добьются своего. Если погибнут, тогда конец революции, тогда все останется по-старому или почти по-старому. Это понятно. А если победят? Неужели после этого опять начнут возникать новые сословия? Неужели снова произойдет разделение на богатых и бедных? Для чего тогда делается революция?
Яковлев мучительно искал ответы на эти неудобные вопросы. Должен ли профессор получать больше крестьянина? Если нет, тогда зачем становиться профессором? Зачем долгие годы или даже десятилетия, изнуряя себя, постигать знания, открывать законы развития природы и человека, создавать достойные удивления машины и никогда не виданные дотоле материалы и учить этому юное поколение? Но если не будет профессоров, художников, писателей, артистов, жизнь общества вернется в первобытные времена… Яковлеву показалось, что он бредит.
Высоко в небе, тревожно гогоча, тянул на север большой косяк гусей. Государь поднял голову, провожая их взглядом. Только теперь он по-настоящему ощутил, что пришла весна. С каким нетерпением он ждал ее в прошлом году. Но вместо ожидаемых перемен к лучшему она принесла крах. Что за чудовищная сила тянет Россию на дно, мучительно думал Государь, глядя на стремительно удаляющихся гусей. Кому невыгодно, чтобы она развивалась, как и другие передовые государства, а ее народ благоденствовал? За что нам такая кара? Он снова повернулся к Яковлеву. Ему хотелось как можно больше узнать об этом человеке, ведь это был первый большевик высокого ранга, с которым свела судьба. Но он не находил в нем ничего особенного. Яковлева можно было принять за человека высшего света, каких немало видел на своем веку Государь. Почему же он рушит то, что кровью и потом создавали его предки? Какие силы руководят им?
– Скажите, Василий Васильевич, откуда прибыли в Россию нынешние революционеры? – спросил Николай, и Яковлев почувствовал в его голосе волнение.
Он резко обернулся, подумав, что Государь имеет в виду его. Но тут же понял, что он спрашивал не о нем, а о руководителях революции. Государь снова смотрел на него своим добрым, располагающим к откровенности взглядом.
– Из разных стран, – немного помолчав и опустив голову, ответил Яковлев. – Ленин со своей группой из Швейцарии, Троцкий – из Американских Соединенных Штатов.
– А кто их послал в Россию?
– Как кто? – не понял Яковлев и сделал удивленное лицо.
– Должен же ведь быть какой-то центр, который руководил отправкой революционеров в Россию, – сказал Государь.
– Центральный комитет партии, – не задумываясь, ответил Яковлев.
– Они все принадлежат к одной партии? – с явным недоверием спросил Государь.
– Нет, конечно, – ответил Яковлев. – Ленин – большевик. Троцкий еще в прошлом году был трудовиком, Спиридонова – эсерка, Мартов – меньшевик.
– Ну, вот видите, – сказал Государь, – одной партии это было не по силам. А кто оплачивал переезд, давал деньги на подготовку переворота? Нет, здесь действовали очень мощные мировые силы. Одной партии совершить переворот в такой стране, как Россия, невозможно. Эти силы были гораздо более могущественными, чем сама Россия. Вам этого не кажется?
Государь поднял голову к небу, где у самого горизонта еще виднелась таявшая ниточка табуна гусей. Он не хотел смущать своим взглядом Яковлева. Если раньше он думал, что революция в России была выгодна только Германии, то теперь его мнение изменилось. Сильная Россия не нужна не только Германии, но и всему остальному миру. Германия все равно проиграет войну, но среди победителей не должно быть того, кто более всего содействовал ее разгрому. Вот главная цель тех могущественных сил, которые готовили переворот.
Слова Николая задели Яковлева за живое. Он придерживался совершенно другой точки зрения.
– Не думаете же вы, что революция совершена на иностранные деньги? – спросил он.
– Об этом не надо думать, – спокойно ответил Государь. – Это так и есть.
– Вы глубоко заблуждаетесь, – совершенно искренне возразил Яковлев. – Революционеры сами добывали деньги в России. Кроме того, поступали немалые пожертвования от русских промышленников и некоторой части интеллигенции.
Яковлев, рискуя жизнью, сам добывал эти деньги и не мог смириться с тем, что финансирование революции Николай II приписывал каким-то могущественным и непонятным ему иностранным силам.
– Революции совершают не те, кто выходит с револьверами на улицы и убивает ни в чем не повинных почтовых служащих, городовых и офицеров армии, – убежденно произнес Государь. – Их организовывают люди, финансирующие газеты, подкупающие депутатов Государственной думы, раздающие рабочим револьверы и бомбы, убеждающие их, что только путем насилия они могут завоевать свое счастье. При этом они отлично знают, что насилием никто никогда не завоюет никакого счастья. Все результаты переворота достанутся тем, кто его финансировал. Так было всегда, так будет и сейчас. Мне очень жаль наш народ, который поддался обману.
Логика Государя была простой, но на его аргументы Яковлеву не удавалось найти такие же убедительные опровержения. Он лучше других знал, что все революционеры, вернувшиеся после отречения Государя в Россию, жили за границей на иностранные деньги. Это подразумевалось как бы само собой. Но это же ставило теперь под сомнение искренность тех, кто делал революцию.
– Теперь уже поздно говорить об этом, – не то с сожалением, не то просто констатируя свершившееся, сказал Яковлев. – Надо думать о том, что делать дальше.
– Пока не наступит единения народа и власти, избавиться от хаоса в государстве невозможно, – твердо заявил Государь.
– Вы это знаете лучше, чем я, – сказал Яковлев.
Государь отвернулся и с безучастным видом смотрел на покрытый редкими кустами тальника берег Тобола. Рыжая прошлогодняя трава на обочинах дороги уже обсохла, но в кустах кое-где еще лежал серый ноздреватый снег. Яковлев пожалел о своей последней фразе, он понимал, что она задела Государя. Ему хотелось смягчить впечатление от внезапно вылетевших слов, однако он не знал, как это сделать. Но Государь, повернувшись к нему, заговорил сам.
– У меня в голове не укладывается то, что немцы сейчас в Новочеркасске и Ростове, – сказал он. – Что им отдали всю Украину. При мне за три года войны они не сумели занять ни пяди русской земли.
– У меня тоже не укладывается, – искренне признался Яковлев.
– Тогда на что надеются большевики?
– На то, что в Германии тоже произойдет революция, – ответил Яковлев.
– Вы думаете, она произойдет и в Германии? – с усмешкой спросил Государь.
– А почему бы и нет? – сказал Яковлев. – Немцы устали от войны не меньше нас, я в этом не сомневаюсь.
– Да, но наших войск нет ни в Кёнигсберге, ни во Франкфурте, Германия не платит нам контрибуций.
– Вы хотите сказать, что Россия платит контрибуции Германии? – спросил Яковлев.
– Вне всякого сомнения, – спокойно произнес Государь. – Ни один мирный договор не подписывается без пункта о контрибуциях, которые должна выплатить побежденная сторона.
– В Брестском договоре этого нет, – убежденно заявил Яковлев.
– Значит, этот пункт включили в дополнительный протокол к нему, – сказал Государь. – Поверьте мне, я это знаю лучше вас.
Яковлев замолчал. Затевая разговор, он думал сказать Государю правду о России, которую тот, по его мнению, не знал. Но оказалось, что Государь знает гораздо больше его. Яковлев чувствовал, что помимо своей воли начинает симпатизировать этому человеку в военной форме без погон, так просто и убедительно вот уже несколько часов беседующего с ним в простой крестьянской повозке. «За что же его хотят судить? – подумал он. И тут же ответил сам себе: – За то, что амбиции других политиков так и остались амбициями, за неудачи генералов и министров, за хаос революции, после которого людям придется приходить в себя многие годы. Только на одного царя можно свалить ответственность за дела всех, кто вел страну к катастрофе. С других не возьмешь и горсти волос, даже если эти волосы придется брать вместе с головой. Какая же ноша лежала на нем все эти долгие годы?..»