Но самым страшным для Александры Федоровны были попытки петербургского общества обвинить ее в измене России. Когда выяснилось, что тяжелая и кровопролитная война с немцами оказалась еще и затяжной, петербургское общество выдумало легенду о темных силах, которые якобы и довели Россию до этого. Олицетворением всех темных сил стали, конечно же, Распутин и Императрица. Руководитель кадетской фракции в думе Павел Милюков обвинил Императрицу даже в связях с немцами. Разве думала когда-нибудь Александра Федоровна, что ей придется пережить такие унижения? Ее дети, свободно говорившие по-английски и по-французски, не знали по-немецки и нескольких слов. Она специально не учила их немецкому. «Господи, за что это мне?» – стоя перед иконой на коленях, постоянно спрашивала Александра Федоровна.
Но, выходит, не все в России относились к ней с такой ненавистью. Народ, до которого не доходили петербургские сплетни, и думал, и говорил по-другому. Жаль только, что открывается это слишком поздно. Надо было раньше чаще встречаться с народом. С такими людьми, как хозяйка этого дома и ее дети. Это бы укрепило волю и помогло отвести Россию от смуты. Но кто же думал, что жизнь обернется таким образом?
Александра Федоровна вздохнула и посмотрела на хозяйку дома. Ей не захотелось уезжать из него. Здесь все было наполнено добром, любовью и уютом, созданным заботливыми женскими руками.
– Прощайте, Ваше Величество, – сказала хозяйка и снова поцеловала ей руку. – Мы всегда будем помнить о вас.
Государь с Марией уже стояли на пороге. Александра Федоровна повернулась и шагнула к двери. Услышав о том, что лошадей будут перепрягать в родном селе Распутина Покровском, она вспомнила и лежавшего в гробу Григория, и так ненавистный ей петербургский свет. Неужели, сидя в тюрьмах, петербургские дамы радуются тому, что и она оказалась под стражей? Ведь если еще кто и может спасти их, так это только монархия. Или они до сих пор не поняли этого?
Глава 10
На улице было уже совсем светло. В ограде, полной вооруженных людей, стояла запряженная карета, в которой Государыня ехала вчера из Тобольска. Она облегченно вздохнула, потому что боялась идти пешком через реку. Бессонная ночь вконец вымотала ее. Кроме того, Государыня чувствовала, что у нее снова поднялось давление. Гипертония начала мучить ее с тех пор, как в семье узнали о болезни Алексея. Александра Федоровна подошла к карете, около которой стоял учтивый Яковлев.
– Слава богу, что не пешком, – не сдержавшись, сказала Александра Федоровна, с трудом усаживаясь в карету.
– Это только до реки, – ответил Яковлев. – Там придется перебираться своими ногами.
Вслед за Государыней в карету села Мария. Николай вместе с Яковлевым и охраной направился к реке пешком.
От берега к Тоболу шел крутой спуск. Подойдя к нему, Государь увидел на другом берегу множество повозок и большую толпу вооруженных людей. Тобол был покрыт льдом, поверх которого лежали доски. Их еще с вечера по приказу Яковлева положила охрана. Однако лед покрывал реку всего на три четверти. Вдоль всего противоположного берега блестела промоина шириной не менее тридцати саженей. Но Яковлев предусмотрел все. У края льда, там, где заканчивался дощатый настил, стояла большая деревянная лодка.
Карета с Государыней и великой княжной Марией спустилась по взвозу к самому льду. Яковлев помог им выйти. Александра Федоровна нервно взглянула на узкую деревянную дорожку, по которой ей предстояло идти к лодке, и, повернувшись к Государю, раздраженно сказала по-английски:
– За что нам эти унижения, Ники? Чем прогневили мы Господа?
– Это совсем не трудно, мама, – ответила за Государя Мария и смело ступила на деревянный настил.
Яковлев жестом остановил ее и послал вперед Гузакова. Тот прошел по доскам к самой лодке и повернулся, готовый помочь девушке, если она оступится. Мария двинулась вслед за ним. Гузаков, подав руку, усадил ее в лодку и дал знак двигаться остальным. За Марией лед перешел Государь. Яковлев шел по доскам вслед за Александрой Федоровной, пропустив ее вперед всего на полшага. Он боялся, что с Государыней может случиться обморок или она остановится и откажется идти дальше. Ноздреватый, разъеденный талой водой лед крошился, и переправа была очень опасной. Александра Федоровна хорошо видела это, но у Яковлева не было выбора. Добравшись до лодки и усадив в нее Государыню, Яковлев успокоился. Дальше до самой Тюмени подобных препятствий уже не было.
Когда поднялись от реки к подводам, Государь заметил, что все вновь появившиеся конвоиры рассматривают его с откровенным интересом. Они не являлись солдатами, это было видно и по их одежде, и по тому, как они держали винтовки. И он решил, что все они – большевики, отобравшие власть у Временного правительства. Но он ошибался.
Среди этих людей, боевиков Яковлева, только двое являлись большевиками. Остальные не состояли ни в каких партиях. Они сочувствовали революции потому, что от ее имени занимались экспроприацией денежных средств буржуазии, часть которых перепадала и им самим. Русского царя, против которого боролись столько лет, все они видели впервые. К их удивлению, он оказался таким же человеком, как и они сами, разница заключалась лишь в том, что вместо гражданского платья на нем была солдатская шинель без погон.
Но с еще большим интересом конвоиры стали рассматривать царицу и ее дочь. В их представлении и царица, и, тем более, молодая царевна должны были быть писаными красавицами, иначе им нечего делать у престола. Дурнушек хватает и в российской глубинке. И теперь каждый из них сравнивал оригиналы с нарисованными воображением портретами. Александре Федоровне делалось неприятно от пристальных, грубо оценивающих ее взглядов, иногда откровенно враждебных. Они царапали ее, словно прикасались к незащищенному телу.
Мария же, наоборот, не находила в этих взглядах ничего предосудительного. С подобными взглядами она встречалась в Царскосельском госпитале, когда навещала раненых. Некоторые из них протягивали ей руки, и она пожимала горячие ладони, говорила слова одобрения. И видела, как сразу менялись глаза солдат, наполняясь искренней благодарностью. Она осеняла их крестом, присаживаясь на краешек кровати около тяжелораненого, расспрашивала о том, где получил ранение, откуда родом, имеет ли награды.
Она до сих пор помнит Степана Григорьева – красивого донского казака с густым смоляным чубом, торопливо, словно боясь, что его не дослушают, рассказывавшего ей о том, как во время атаки под ним убило коня, как он, падая, не успел высвободить ногу из стремени и оказался под умирающей лошадью. Толстый усатый немец, возникший в десяти саженях, словно из-под земли, поднялся во весь рост и, нервно передергивая затвор, начал стрелять в него из винтовки. Он выстрелил четыре или пять раз, и все пули попали не в казака, а в лошадь. И тогда немец подбежал к нему и со всего размаху ударил штыком. Но, видя, что не убил, размахнулся снова, однако повторить удар не успел. Дружок Степана Сеня, призванный на фронт из одной с ним станицы, одним ударом клинка срубил немцу голову. Сеня имел косую сажень в плечах и, спасая друга, вложил в удар всю свою силушку.
– Немец упал, залив меня кровью, – рассказывал казак, держа Марию за руку, – и я видел, что рядом с моим лицом лежит седая голова, из которой тоже течет кровь, а на меня смотрят его открытые страшные глаза и шевелятся синие губы. Сеня спешился, отбросил немца и вытащил меня из-под коня. У Степана Григорьева была тяжелая штыковая рана, задевшая два ребра и правое легкое.
Вечером Мария рассказала о казаке сестрам, они во всех красках представили то, что пришлось пережить солдату, а утром признались, что всем им ночью приснилась отрубленная голова немца в остроконечной каске. Мария рассказала об этом и о сне матери, и та посоветовала отнести раненому казаку иконку. Мария отнесла иконку и целую корзину сладостей для всех раненых, лежавших в палате вместе со Степаном Григорьевым. Казак поправился и снова уехал на фронт, откуда потом прислал Марии письмо. В нем рассказал, что уже через два дня после ее посещения встал на ноги, по прибытии на фронт участвовал в двух атаках и из обоих вышел невредимым. И теперь верит, что, осыпанный царской милостью, сделался заговоренным от вражеского штыка и пули. В ответной открытке Мария написала, что будет молиться за него до самого окончания победоносной войны.
И сейчас, глядя на откровенно разглядывающих ее конвоиров, она улыбнулась им и, шелестя юбкой, прошла мимо, гордо остановившись около повозки. Конвоиры, расступившись, удивленно раскрыли рты, и каждый из них подумал, что именно такой и должна быть русская царевна. Яковлев взглядом показал Гузакову на Александру Федоровну и Марию, тот бочком подошел к телеге и встал между Императрицей и ее дочерью и конвоем.
Сам Яковлев стоял около Государя, почти прикасаясь к нему плечом, и смотрел, как через Тобол перебираются последние конвоиры. Многих из них он хорошо знал не только в лицо, но и был знаком с ними в деле во время экспроприаций. Это были не просто смелые, а отчаянно дерзкие люди, он верил им и был убежден, что они также верят ему. Яковлев не знал, что затевают екатеринбургские чекисты. А в том, что они что-то затевают, не было никаких сомнений. Даже Авдеев, все время крутившийся около него, перебравшись на левый берег Тобола, сразу ушел к передним повозкам и пока еще не появлялся на глаза. Значит, уже получил какие-то сведения из Тюмени. Матвеев тоже не мозолил глаза. Потолкавшись около Государя и перебросившись несколькими фразами с конвоирами, он ушел вслед за Авдеевым.
Переправу закончили, когда из-за дальнего синеющего леса, окрашивая горизонт, показалась кровавая кромка поднимающегося диска солнца. Пора было отправляться в путь, но Яковлев почему-то медлил. Он смотрел то на Иевлево, оставшееся на другом берегу Тобола, то на восходящее солнце, затем переводил взгляд на конвоиров и понурых, запряженных в повозки лошадей. Ему вдруг не захотелось ехать дальше. Он сам не знал, почему возникло это чувство, но оно, как заноза, засело в глубине души, и Яковлев никак не мог избавиться от него. Помимо воли вспомнился оставшийся в Тобольске полковник Кобылинский, так искренне переживавший за дальнейшую судьбу Государя. «Он, по-видимому, до сих пор сомневается в моей миссии, – подумал Яковлев. – Не верит в то, что мне действительно поручено доставить Государя в Москву». Теперь и у