Николай поднял голову и с грустью посмотрел на Яковлева. Тот ждал ответа. Но Государь не стал отвечать, он спросил:
– А как бы вы поступили?
Яковлев задумался и отвернувшись сказал:
– Не знаю.
– Один генерал предлагал мне подавить беспорядки в Петрограде военной силой, – медленно, словно раздумывая, стоит ли говорить об этом не посвященному в государственные тайны человеку, произнес Государь. – Он говорил: пусть погибнут пятьдесят тысяч, зато будет спасена Россия.
– Ну и что вы ему ответили? – с интересом спросил Яковлев.
– Вы могли бы отдать приказ об убийстве пятидесяти тысяч своих подданных? – Государь пристально посмотрел в глаза Яковлева.
– Цена зависит от цели, за которую ее придется платить, – философски заметил Яковлев.
– Человек, который олицетворяет собой власть, не может не думать о моральных последствиях своих поступков. Аморальные люди не имеют права находиться у власти.
– Но надо ли отстаивать мораль ценой собственной жизни? – спросил Яковлев.
Государь молча взял рукой отворот плаща, поудобнее накинул его на плечи, потом снова посмотрел в глаза Яковлеву. Тот, не отводя взгляда, ждал ответа.
– Спросите об этом у Иисуса Христа, – ответил Государь и отвернулся.
Яковлеву показалось, что он почувствовал ожог от взгляда Государя. И он укорил себя за необдуманную фразу, случайно соскочившую с языка. Разве можно говорить о смерти с человеком, который и без того наверняка каждый день вынужден думать о ней? Да и самому Яковлеву размышления на эту тему не дают покоя. Что ждет Государя впереди? Почему так настойчивы екатеринбургские чекисты? Почему они нависли над ним, словно черное воронье? Неужели уже почувствовали тлетворный запах добычи?
Яковлев вспомнил Троцкого, его маленькие жгучие глаза, прикрытые дорогим пенсне. Когда он говорил о царе, в них не было ни злобы, ни ненависти, но не было и безразличия. Ненависть была в глазах Урицкого, Познера, Радека. А что же было в прищуренных глазах Троцкого? В них затаилось ледяное торжество. И превосходство. Как у коршуна, вонзившего острые, словно шпаги, когти в тело жертвы. Поэтому Троцкий и говорил о суде над бывшим царем, где обвинителем, торжествующим победу, должен был выступить он сам. Он чувствовал, что вожделенная жертва уже находится в его когтях, и хотел насладиться собственной властью над ней.
Но за что судить Государя? Чем дольше беседовал с ним Яковлев, тем больше симпатий он вызывал. В нем не было и намека на превосходство над людьми. Он даже с солдатами охраны обращался на равных, называя каждого по имени и отчеству. Откуда же такое чувство превосходства у Троцкого и почему его нет у Государя, размышлял Яковлев.
И вдруг пришел к совершенно неожиданному выводу. Николай думал о каждом человеке как о подданном Российского государства. А Троцкий видел в населении России лишь товарищей по революции и ее врагов. И так рассуждал не только он. Но таких врагов в России насчитывались миллионы и миллионы. Что делать с ними? Яковлев боялся отвечать на этот вопрос, ему становилось страшно.
Поднявшееся солнце растопило подмерзшую за ночь грязь, и дорога стала непролазной. Подвода скрипела, переваливаясь с боку на бок, ухала в залитую водой колдобину, и снова скрипела, забираясь колесами на очередную кочку. Лошади выбились из сил и уже еле перебирали ногами. Государь молчал, мужественно перенося испытания. Яковлев не переставал удивляться его терпению. За все время их знакомства он еще ни разу ни на что не пожаловался. Можно было подумать, что он никогда не знал другой жизни.
Александра Федоровна вела себя иначе, она не скрывала того, что ей не нравилось. Если бы сейчас пришлось сделать остановку, Яковлев не решился бы посмотреть ей в лицо. Она бы тоже не пожаловалась, но ее испепеляющий взгляд сказал бы больше всяких слов. Она до сих пор чувствовала себя Императрицей, и этого чувства не мог отнять у нее никто. Она не была надменной, с каждым разговаривала предельно вежливо, но в каждом ее жесте, взгляде, слове чувствовалось то, что без всяких подчеркиваний отделяет властителя от подданного. При этом ее красота, которую она сохранила до сих пор, никому не казалась надменной. Государыня хорошо разбиралась в людях, мгновенно отличая лицемерие и лесть от искренности. И когда встречала искренние чувства к себе, то, не задумываясь, отвечала тем же.
Впереди показалась деревня, и Яковлев обрадовался этому. На околице колонну встретили человек десять вооруженных верховых. Все они были уфимскими боевиками. Один из них подскакал к повозке, в которой ехал Яковлев, по-военному приложил руку к высокой лохматой папахе. Затем бесцеремонно остановился взглядом на Николае. Тот посмотрел на него своими приветливыми синими глазами, словно перед ним возник не конвоир, а солдат его императорской армии, и боевик на некоторое время оторопел, потом, пришпорив лошадь, поскакал в голову колонны. Яковлев понял, что деревня находится под полным контролем, никакой опасности царской семье в ней нет.
Свежие лошади стояли на большой поляне у самого выезда из деревни. Когда кавалькада остановилась, Яковлев сбросил с себя забрызганный грязью плащ и спросил, повернувшись к Николаю:
– Не хотите прогуляться, Ваше Величество? Второй день скачем, пора бы и передохнуть.
– Я не устал, – ответил Государь. – Меня тревожит здоровье Александры Федоровны.
Яковлев вылез из повозки, подождал, когда то же самое сделает Государь, и несколько раз приподнялся на носках, разминая затекшие ноги. От бешеной тряски болели все мышцы, а тело казалось чужим.
– Если признаться честно, – сказал Яковлев, – мне такие переходы делать еще не приходилось.
– Мне тоже, – сказал Государь.
Оба замолчали, но каждый подумал об одном и том же. Страшна не дорога, а то, что ожидает за ней. Для Николая это было такой же загадкой, как и для Яковлева. Но тот не хотел сейчас думать об этом.
– Пойдемте к Александре Федоровне, – сказал он. – После такой дороги она наверняка нуждается в утешении.
Государыня сидела в карете, бледная, но на ее лице не было видно никакого раздражения. Она молча оперлась о руку Яковлева и осторожно спустилась на землю. Привычным движением ладоней заправила под шляпку выбившуюся прядь темно-русых волос и огляделась. Потом повернулась к Николаю и спросила по-английски:
– Как долго еще будет продолжаться эта езда? Я так устала, Ники, у меня больше нет сил.
На ее лице появилась страдальческая гримаса. Государь молча поднял глаза на Яковлева, и тот ответил:
– К вечеру мы должны быть в Тюмени. Прогуляйтесь немного по поляне, Ваше Величество. Дорога действительно утомительная, а это может вас немного освежить.
– Где же здесь гулять? – удивилась Александра Федоровна. – Кругом солдаты и эти… охранники.
– Они вам не помешают.
Государыня хотела что-то сказать, но ее перебила Мария.
– Пойдем, мама. Нам надо немножко размяться.
Яковлев глазами сделал знак Гузакову. Тот не заметил, как к нему вплотную подошел Авдеев, весь вчерашний день державшийся на расстоянии. Гузаков неторопливо повернулся к нему и сказал:
– Если хочешь закурить, у меня только махорка.
Николай молча достал из кармана коробку папирос, раскрыл ее и протянул Авдееву. Тот нерешительно взял одну и отошел к охране.
– Пожалуйста, Ваше Величество, – обратился Яковлев к Государыне. – Погуляйте. Можете сходить за деревню. Петр Иванович со своими людьми проводит вас. Так что ни о чем не беспокойтесь.
– Пойдем, Аликс, – сказал Государь, и они втроем направились вдоль дороги. В небольшом отдалении вслед за ними последовали Гузаков и еще четыре боевика из охраны.
– Я не понимаю, Ники, почему ты так срочно потребовался в Москве, – в который уже раз не сказала, а скорее произнесла свои мысли вслух Александра Федоровна. – Мне казалось, что о нас уже забыли. Алексей не выдержал бы этой дороги. Когда я думаю о нем, у меня разрывается сердце.
– Я мог бы поехать один, – сказал Николай. – А теперь вам с Марией приходится переносить такие тяготы.
– О каких тяготах ты говоришь, папа, – возразила Мария. – Это гораздо интереснее, чем сидеть в доме или гулять по двору. Я вовсе не устала.
– Я не могла оставить тебя одного, – сказала Александра Федоровна. – У нас одна судьба.
– Почему ты так говоришь? – спросил Николай.
– У меня нехорошее предчувствие, Ники.
– Я думаю, Бог нас не оставит, – сказал Николай.
– Я только и делаю, что молюсь об этом, – ответила Александра Федоровна.
Они прошли мимо шеренги охраны, которая, не скрывая откровенного любопытства, не сводила с них глаз, особенно с Александры Федоровны и Марии, и вышли на околицу села. Дорога уходила к березовому лесу и скрывалась в нем. Она создавала иллюзию свободы. Казалось, по ней можно было идти без конца, и там, за первыми деревьями уже не было ни охраны, никаких ограничений. Но Государь затылком чувствовал на себе и настороженные взгляды Гузакова, и всей шеренги оставшихся у околицы конвоиров. Он замедлил шаг и сказал:
– Следующая остановка будет в Покровке.
– Да, – вздохнув, ответила Александра Федоровна. – Вроде бы совсем недавно как не стало Григория, а на самом деле прошла целая вечность.
Они внимательно смотрели друг на друга, словно пытаясь рассмотреть, насколько изменились за это время. У Александры Федоровны побелели виски, у Николая в бороде отчетливо пробилась седина. Мария же, наоборот, похорошела, вытянулась, стала просто красавицей. Но главные изменения произошли не во внешности. За время, проведенное под арестом, они стали другими людьми. Сама жизнь заставила многое переосмыслить, на многие вещи смотреть совершенно по-другому. Они узнали мир, о котором раньше только догадывались. И теперь видели, что многое можно было сделать по-другому, многих роковых событий не допустить вообще. Русский человек, как всегда, силен задним умом. И Николай, и Александра Федоровна, не сговариваясь, думали сейчас именно об этом. И еще Александр