а Федоровна думала о том, что она до конца так и не поняла русской жизни. Из раздумий ее вывел подошедший Яковлев.
– Вы слышите? – спросил он, подняв голову к небу.
Александра Федоровна сделала шаг ему навстречу и тоже подняла голову. Высоко в небе, повиснув на одном месте маленькой черной точкой, распевал жаворонок. Звонкие, переливчатые трели птицы возвещали о том, что весна пришла и в Сибирь. Императрица не помнила, когда в последний раз ей приходилось слышать жаворонка. Она остановилась и замерла, словно боясь неосторожным движением спугнуть доносящиеся с неба волшебные звуки. «Неужели это добрый знак?» – с тревожной надеждой снова подумала Александра Федоровна и посмотрела на Яковлева.
– Кони отдохнули, – сказал он. – Нам надо ехать.
Императрица опустила голову и направилась к карете. Процессия тронулась и вскоре въехала в березовый лес, на который с такой тоской смотрела Александра Федоровна.
В поле уже не было снега, но в лесу он еще кое-где белел между деревьями. В небольших низинках стояла вода, на просохших полянах кое-где появились подснежники. Похожие на маленькие чашечки белые, желтые и сиреневые головки тянулись к солнцу. Мария показала рукой в окно кареты и восторженно произнесла:
– Смотри, мама. В лесу уже расцветают цветы.
Природа, наливаясь силами, подгоняла весну. На березах уже набухли готовые вот-вот лопнуть почки, поляны зеленели шелковой травкой. Но на душе у Государыни не было радости. Воспоминания о Распутине разбередили незаживающую рану. В Тобольске остался больной Алексей, и она уже вторые сутки не имела о нем никаких сведений. Облегчить его страдания было некому. И Александра Федоровна при одной мысли о сыне спрашивала с болью в душе: «Господи, за что же это мне?»
В Покровское, большое село с широкой чистой улицей и добротными деревянными домами, въехали сразу после полудня. Карета остановилась прямо напротив почерневшего, но крепкого двухэтажного дома. Александра Федоровна вышла из нее и стала рассматривать улицу, пытаясь отгадать, где же находится дом Распутина. И в это время увидела, что из всех окон второго этажа на нее смотрят люди и машут платками. Это и был дом Распутина. Александра Федоровна подняла руку и перекрестила его. Матвеев увидел это и рассерженно крикнул Авдееву:
– А ну-ка разгони их всех. И ты иди с ним, – сказал он стоявшему рядом конвоиру из числа солдат отряда особого назначения.
Авдеев с конвоиром кинулись в дом. Вскоре все окна в нем были завешены плотными шторами. Александра Федоровна посмотрела на Матвеева с такой жалостью, словно перед ней был убогий. Матвееву не понравился ее взгляд, и он сказал, отойдя на шаг:
– Ничего, скоро у вас начнется другая жизнь.
И Государыня снова подумала: «Откуда в этих людях столько зла? Что плохого сделали им я и мои дети?»
А Государь в это время разговаривал с кучером, которого угостил папиросой.
– Лошади у меня добрые, батюшка, – говорил кучер, затягиваясь папиросой. – У меня не только ездовые, но и рабочие есть. Скоро пахать начнем. Какая бы власть ни была, а без хлеба не проживешь.
– А семья-то большая? – спросил Государь.
– Семь душ, батюшка. Мы с бабой, да пятеро детей. Сыновья-то уже большие. Без них в хозяйстве не справиться.
– Сколько же у тебя сыновей? – не переставал интересоваться Государь.
– Трое, батюшка. И две девки. Такие красавицы да послушницы, любо-дорого посмотреть. Старшую осенью замуж выдавать буду.
По всему было видно, что человек доволен жизнью и любит своих детей. Государь хотел спросить, как их зовут, но к кучеру неожиданно подскочил Матвеев, лицо которого выглядело особенно озлобленным. Ухватив кучера двумя пальцами за пуговицу кафтана, он отвел его в сторону и зло прошипел в самое ухо:
– Какой он тебе батюшка, дурень нестриженый. Он же бывший царь.
– А кто же царь, как не батюшка? – во весь голос удивился кучер. – Счастье-то мне какое выпало, самого Государя в телеге везти. Теперь всю жизнь буду всем рассказывать.
– Темнота ты необразованная, больше никто, – резко произнес Матвеев и оттолкнул его от себя. – Нашел чему радоваться.
– Ну а как же не радоваться? – кучер так и не понял, почему разозлился Матвеев. Повернувшись к Николаю, он сказал:
– А папиросы у вас дюже хорошие, батюшка. Пахнут очень хорошо.
Матвеев, не сдержавшись, плюнул под ноги и пошел к своей подводе. Яковлев уже дал команду рассаживаться и двигаться в путь.
К Тюмени подъезжали в сумерках. Перед самым въездом в город у моста через Туру ожидала большая группа всадников. Яковлев заметил их еще издали. Оказалось, что это был отряд уральских чекистов во главе с Семеном Заславским. Они взяли в плотное кольцо всю кавалькаду, притиснув Гузакова и остальных боевиков к самым повозкам. У Яковлева засосало под ложечкой. Он понял, что оказался в капкане. Гузаков, нахмурившись, посмотрел на него и кивнул головой в сторону чекистов. Яковлев прикрыл глаза. На их условном языке это означало смертельную опасность.
Заславский мог потребовать передать охрану Государя ему, и если бы Яковлев отказался, могла начаться перестрелка.
Первая пуля попала бы в Государя. В этом не было никаких сомнений.
Яковлев торопливо бросил нервный взгляд сначала на Гузакова, затем на Государя. Гузаков все понял и тут же прижался лошадью к боку повозки, закрыв Николая от людей Заславского. С другой стороны Государя прикрывал собой Яковлев. Колонна неслась не сбавляя хода, и это казалось спасением. На вокзале у Яковлева были свои люди, которые готовили поезд к отправке.
Улицы Тюмени были пустынны и темны, лишь в некоторых домах тускло светились окна. Казалось, что все живое спряталось за высокими деревянными заборами и стенами бревенчатых сибирских изб. На улице не было ни души, даже собаки не лаяли. Государь, нахмурившись, сидел в телеге, видно было, что неожиданно появившиеся и окружившие их вооруженные всадники вызвали у него тревожные подозрения. Он бросил короткий взгляд на Яковлева, но, увидев, что тот тоже насупился, почувствовал под сердцем леденящий холодок. Показалось, что сам воздух стал другим, резким и враждебным.
А Яковлев думал о том, как выиграть схватку с Заславским. Он уже не сомневался в том, что она произойдет. Иначе бы не появился комиссар, которому не терпелось показать свое превосходство еще на подъезде к городу. Напряжение нарастало с каждой минутой, и Яковлев уже чувствовал стук собственного сердца. Так было во время всех экспроприаций. Этот стук сердца появлялся за несколько мгновений до того, как ватага врывалась в банк или почтовый поезд. Яковлев прижал локоть к левому боку и успокоился, ощутив под тонкой тканью пальто тяжелую рукоятку револьвера. Он даже расстегнул на пальто пуговицу, чтобы мгновенно выхватить его и открыть огонь.
Станция показалась издали сиянием электрических огней. На всех перекрестках стояли вооруженные люди, среди которых Яковлев узнавал своих боевиков. Пристанционная площадь была оцеплена, через нее, обозначая въезд на перрон, в две шеренги стояли вооруженные боевики. Они походили на каменные изваяния и, сколько ни теснили их всадники Заславского, не смогли сдвинуть ни на один вершок. Эта шеренга боевиков сразу отрезала половину екатеринбургского отряда, оставив его на привокзальной площади. Сам Заславский с небольшой группой, однако, проехал на перрон, пристроившись за одной из повозок. Только здесь Яковлев немного успокоился.
На первом пути стоял поезд, состоящий из паровоза и четырех вагонов. Это был тот самый поезд, на котором Яковлев прибыл сюда из Москвы. Кавалькада растянулась по перрону так, что карета Александры Федоровны и повозка, в которой ехали Государь с Яковлевым, оказались у среднего вагона. Яковлев мгновенно соскочил на землю и протянул руку Государю, давая понять, чтобы он ни на вершок не отдалялся от него. Гузаков уже стоял на подножке у открытой двери вагона. Яковлев указал на него Государю рукой. Николай размашистым шагом подошел к вагону, ухватился за поручень и скрылся в тамбуре.
В это время из кареты вышли сначала Мария, затем Александра Федоровна. Государыня поправила шляпку, оглянулась и, придерживая левой рукой подол длинного черного платья, направилась к Яковлеву. Ее лицо было бледным и усталым. Не глядя ни на кого, она подошла к Яковлеву, тот протянул ей руку, помогая взобраться на первую ступеньку. Из тамбура ей протягивал руку Гузаков. Ухватившись за нее ладонью, Александра Федоровна вошла в вагон. Мария легко и непринужденно заскочила сама. Яковлев облегченно вздохнул. И тут же почувствовал, как кто-то крепко взял его за рукав.
Яковлев оглянулся. Около него стоял Заславский. Его глаза блестели, из-под черной кожаной фуражки с потертым козырьком выбивались смоляные вьющиеся волосы.
– Нам надо с вами серьезно поговорить, – сухо, почти приказывая, произнес он. – Мы можем отойти на два шага?
Гузаков одним прыжком выскочил из тамбура и, держа руку на рукоятке револьвера, встал за спиной Яковлева. К нему тут же подошли еще два боевика.
– У меня нет времени для разговоров, – ответил Яковлев. – Я должен сообщить в Москву о своем прибытии в Тюмень.
– Вам ничего не надо сообщать, – сказал Заславский. – Все, что надо, в Москву сообщит товарищ Голощекин. Уралсовет принял решение о том, чтобы охрану бывшего царя и его семьи вы передали мне и моему отряду.
– Я не знаю никакого Уралсовета, – жестко ответил Яковлев. – Я подчиняюсь только Ленину и Свердлову. Не мешайте мне выполнять их задание.
Он повернулся и направился к зданию вокзала. Гузаков остался у вагона, вдоль которого сразу же выстроились несколько десятков боевиков. Глядя на них, Заславский с потаенной злобой подумал о том, что Яковлев умеет подбирать людей. Команда эта уже давно стала сплоченной стаей, побывала в кровавых переделках и знала, как выходить из самых трудных положений.
У дверей вокзала Яковлева встречал помощник Гузакова Касьян и телеграфист Галкин. Яковлев быстрым шагом прошел в здание вокзала. Заславского внутрь не пустили. На перроне стояло лишь несколько чекистов из его отряда, остальные ждали на привокзальной площади.