– Вы можете честно объяснить мне все наши манипуляции с маршрутом?
Яковлев посмотрел на него невинными глазами. Он ничего не мог объяснить ему сейчас. В его голове еще не было четкого плана. Одно он понял ясно – в верхушке большевиков нет единства. Каждый вождь имеет свою группу сторонников, которая выполняет только его распоряжения. Ленин не знает того, что делают люди Свердлова на местах, но он, по всей видимости, и не хочет вникать в это. Ему хватает своих забот. Надо хотя бы мало-мальски обеспечить жизнь в Москве и Питере, попытаться выстроить отношения с европейскими странами, в первую очередь с Германией.
Троцкий, став наркомом иностранных дел, завоевывает славу, публикуя тайные документы российской дипломатии. Ему нет никакого дела до того, какой ущерб наносят эти публикации России. Ведь каждый документ, словно бомба, взрывается то в Лондоне, то в Париже или какой-то другой европейской столице. Троцкий с садистской настойчивостью пытается разнести вдребезги все то, чего российская дипломатия ценой невероятных усилий добивалась в течение многих десятилетий.
Одним из первых документов было опубликовано соглашение о Константинополе. В нем говорилось о том, что по взаимной договоренности стран Антанты после окончания мировой войны Константинополь вместе с проливом Босфор отойдет под юрисдикцию России. Троцкий назвал это аннексией и заявил, что Россия отказывается от каких-либо территориальных притязаний к другим странам. Но ведь мировая война началась именно из-за этих притязаний. Австрия претендовала на Балканы и часть Италии, Германия – на часть Франции и некоторые французские и английские колонии, Англия – на Иран, Афганистан и господство в мировой политике. Цель публикаций была одна – перессорить между собой всех, кого только можно. Создать у европейских государств и народов недоверие друг к другу.
О демократии и справедливости, именем которых совершалась революция, теперь не говорилось ни слова. Разгон законно избранного Учредительного собрания лучше всего показывал, какая именно демократия нужна большевикам.
И только одно объединяло вождей – стремление любой ценой покорить Россию, которая пока открыто не противилась этому. И одной из разменных карт в борьбе за власть у вождей революции была царская семья. Когда Яковлев начинал думать о конечных целях революции, он не находил себе места. Он уже давно изжил наивный революционный идеализм, поняв, что всякая новая власть может удержаться только на крови старой. Не пролив этой крови, нельзя утвердить себя в глазах народа. Но именно он, проливавший кровь ради революции, теперь не хотел ее. Счастье одних никогда не может быть построено на страданиях других. Когда Государь говорил, что придет время собирать камни, он имел в виду именно это. Сейчас он смотрел на Яковлева, ожидая ответа.
Но разве мог Яковлев быть откровенен с ним? Разве мог он посвятить его в тайну, которую боялся открыть самому себе? Ведь если они минуют Омск, тогда можно будет собирать под свои знамена всех, кто хочет служить России и демократии. Необходимо новое Учредительное собрание, которое разработает и примет новую конституцию. И руководить страной до принятия новой конституции должен Государь. Но пока о подобном боязно даже думать. Яковлев опустил глаза и, стараясь выглядеть как можно спокойнее, сказал:
– Я только стремлюсь миновать Екатеринбург. Мне не хочется оказаться в нем. Я уже говорил, что не люблю его. – Яковлев вдруг вскинул голову, посмотрел в глаза Государю и спросил: – Скажите, Ваше Величество, а что вы думаете о новой жизни?
Николай поджал губы, немного помолчал, потом произнес глуховатым голосом:
– Народ доверчив. Ему хочется как можно быстрее превратить свои мечты в действительность, и он готов идти за тем, кто пообещает завтра же сделать это. В революционных газетах много наивности и несостоятельных обещаний. Но ведь в конце концов все возвращается на круги своя. Что будет тогда, когда придет время отчитываться за обещания?
– Вы знаете, о чем мечтает народ? – спросил Яковлев.
– Народ всегда мечтает о лучшей доле. Но очень часто он не хочет понять, что путь к благоденствию долог и труден.
Дверь купе приоткрылась, в образовавшейся щели показалась взлохмаченная голова Гузакова. Он посмотрел на Яковлева странным взглядом, отступил на полшага и прикрыл дверь. Яковлев поднялся и вышел в коридор.
– Сбежал ведь, сволочь, – зло сказал Гузаков, наклонившись к самому уху Яковлева.
– Авдеев?
– Да. И не один, а с верным своим дружком. Надо останавливать поезд и давать задний ход. Мы должны поймать его и расстрелять на месте.
– Как же он ушел? – сокрушенно спросил Яковлев.
– Сказал охраннику, что надо сбегать в туалет и попросил на время отлучки поиграть за него в карты. Тот оказался лопухом и согласился. А когда понял, что обманули, было поздно. Авдеев сбежал, когда поезд еще только набирал ход на станции. Может, вернемся?
– Поздно уже, – сказал Яковлев. – Авдеев наверняка успел передать телеграмму в Екатеринбург. Но я думаю, что они поняли все и без него. Ведь по времени мы уже давно должны быть в Екатеринбурге. Голощекин наверняка разыскивает нас по всей Транссибирской магистрали.
У Яковлева защемило сердце. Если Голощекин телеграфировал об изменении маршрута Свердлову, тот может отдать приказ расстрелять на первой же остановке и Николая с Александрой Федоровной и дочерью, и Яковлева вместе с ними. Достаточно объявить все это контрреволюционным заговором и попыткой спасти царя от революционного суда. Сотня верных людей, едущих в поезде вместе с Яковлевым, не спасет от расправы. Омск полностью в руках большевиков, а миновать его никак нельзя. От него путь и на восток, и на Южный Урал, куда пока не достают руки Голощекина.
– Что же нам делать? – не скрывая растерянности, спросил Гузаков. Он не хуже Яковлева понимал сложившуюся ситуацию.
– Надеяться на Бога, Петя, – сказал Яковлев. – Ты в него веришь?
– Раньше верил, потом перестал, – ответил Гузаков. – А теперь вижу, что надо не только верить, но и молиться.
– Вот и молись, – сказал Яковлев. – На Бога и на мандат, который у меня в кармане.
Он потрогал рукой борт пиджака, где во внутреннем кармане лежали документы. От них сейчас зависела не только судьба операции, но и жизнь. Впереди показались строения станции Куломзино. Поезд начал замедлять ход, и Яковлев сразу увидел на станционных путях множество вооруженных людей. Как только состав поравнялся с ними, они, рассыпавшись цепочкой, побежали вслед за вагонами. Яковлев понял, что его здесь давно ждали. Надо было немедленно принимать решение. Положив руку на плечо побледневшего Гузакова, он сказал:
– В случае чего командование охраной возьмешь на себя. А я пойду разбираться с ними.
Глава 12
Поезд неслышно остановился. Яковлев быстрым шагом прошел в тамбур, обратив внимание на то, с каким тревожным вниманием смотрит на него охрана, открыл дверь. К подножке вагона тут же подскочили несколько мужиков с винтовками в руках, двое из которых были в солдатских шинелях.
– Где тут царь? – заорал самый маленький из них, одетый в черную потертую кожаную тужурку, перепоясанную широким ремнем, на котором в огромной деревянной кобуре висел маузер.
Яковлев обратил внимание на то, что кобура была закрытой. Из тамбуров вагонов на землю начали спрыгивать охранники поезда, и кричавший, боясь открыто провоцировать их, замолчал. Яковлев нарочито степенно сошел со ступенек вагона, остановился около кричавшего и спросил так, чтобы его слышали все:
– Кто вы такой?
– Я представитель чрезвычайной комиссии Омского совета рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, – подчеркивая свою значимость, с вызовом выкрикнул маленький.
– Ваша фамилия? – спросил Яковлев, стараясь придать голосу как можно больше строгости. Он хорошо понимал, как важно с первого мгновения взять инициативу в свои руки.
– Щеколдин, – ответил маленький, поправляя сползший на затылок картуз.
– Я – чрезвычайный комиссар советского правительства, – четко, выделяя каждое слово, сказал Яковлев. – Слушаю вас, товарищ Щеколдин.
Щеколдин сунул большой палец за ремень, опоясывающий талию, провел им, словно расправляя тужурку, до кобуры с маузером, затем поднял взгляд на стоявшую у вагона и на его подножке охрану поезда и сказал:
– Не знаю, какой вы комиссар, а я послан сюда Омским советом. Мне приказано задержать ваш поезд и взять его под охрану.
– Покажите ваши документы, – все тем же громким голосом потребовал Яковлев.
– Какие еще документы? – удивился Щеколдин. – Вот мои документы.
Он кивнул на стоявших за ним плотной группой вооруженных людей.
– Читать умеете? – спросил Яковлев.
– У нас все умеют, – ответил Щеколдин, но в голосе его уже не было той твердой уверенности, с которой он подскочил к вагону.
– Тогда читайте, – Яковлев сунул руку во внутренний карман пиджака и вытащил оттуда мандат, подписанный Лениным и Свердловым.
Щеколдин протянул руку, но Яковлев, развернув сложенный вчетверо лист бумаги, не отдал его, а, сунув под нос, строго повторил:
– Читайте!
Щеколдин быстро пробежал текст глазами и сказал:
– И все равно мы должны взять ваш поезд под охрану. Дальше вас не пропустим. Это решение Совета.
Яковлев понял, что в Омске уже получили телеграмму и от Голощекина и, по всей видимости, из Москвы. В голове сразу застучало: как найти выход из положения? Возвращаться назад нельзя, в Екатеринбурге его обязательно задержат вместе с царем. Объяснить, почему поехал в Омск, он не сможет. Да Голощекин и не примет никакие объяснения. Он сразу обвинит его в попытке спасти царя. В Омск ехать тоже нельзя, Императора не выпустят и оттуда. Да и от Щеколдина не отвязаться, он со своей командой теперь не отстанет от поезда.
– Так значит, вы из Омска? – спросил Яковлев, изобразив на лице неподдельное удивление.
– Из Омска, – ответил Щеколдин, теперь уже не знавший, как себя вести.