Государь вздрогнул, как от удара плетью, и посмотрел на сгорбленную спину отвернувшегося Голощекина. Он почему-то сразу вспомнил вождя французской революции Максимилиана Робеспьера, обязавшего всех французов обращаться друг к другу только со словом «гражданин». Он до сих пор не знал, прижилось ли это тогда во Франции, однако хорошо помнил, что через год после распоряжения Робеспьеру отрубили голову на гильотине. Но сейчас, стоя у машины, Государь не знал, как себя вести. Выручил Яковлев. Он открыл заднюю дверку автомобиля, помог сесть Александре Федоровне и Марии и, подождав, пока сядет Государь, сказал:
– Прощайте!
Николай и Александра Федоровна молча кивнули, а Мария тихо произнесла:
– Прощайте, Василий Васильевич.
Во второй автомобиль сели доктор Боткин, камердинер Трупп, горничная Демидова и повар Харитонов. Боткин был в своем неизменном черном сюртуке, застегнутом на все пуговицы. Позади автомобилей выстроились шесть всадников екатеринбургской охраны. Голощекин поднял руку, и процессия тронулась. Яковлев смотрел, как она удаляется от перрона, и чувствовал, что в душе наступает полная пустота. Он понимал, что никогда больше не увидит ни Государя, ни кого-либо из его семьи. За те дни, что он провел около них, они стали ему близки. Что-то изменилось в его сознании от общения с ними. Он вдруг понял, что революция, о которой так долго говорили большевики, еще не состоялась. Состоялся государственный переворот. А революция еще зреет, накапливая злобу одних против других, ждет, когда общество расслоится окончательно. Ей нужна первая, но обязательно символическая жертва. Такая, которая бы захлестнула кровью всю Россию.
Кортеж скрылся за поворотом улицы, а Яковлев и Гузаков еще долго смотрели на дорогу, по которой он уехал. Наконец, тяжело вздохнув, Гузаков сказал:
– Тяжкая у царей доля. – И, помолчав немного, добавил: – А Мария чертовски красива.
– Как и должна быть великая княжна, – ответил Яковлев.
Ему вспомнились ее глаза, наполненные небесным светом. Глядя на нее, он увидел другой мир – чистый, искренний и потому казавшийся волшебным. Но волшебство кончилось. Оно никогда не бывает долгим.
– Куда ты теперь? – спросил Яковлев Гузакова.
– Домой, в Уфу. Хватит мне особых заданий и революций. Надо подумать и о себе. А ты?
– И я с тобой, – ответил Яковлев и пощупал лежавшую в кармане расписку Белобородова.
Яковлев не заметил, куда он исчез. Ни Белобородова, ни кого-либо из его команды на перроне не было.
Глава 15
Голощекин остановил машины у высокого, пахнущего свежей сосновой стружкой забора, из-за которого выглядывала зеленая крыша большого белого дома. Калитка в заборе тут же отворилась, и около нее выросли два вооруженных чекиста. Оба как по команде уставились на Государя вытаращенными глазами. Александру Федоровну и Марию они поначалу просто не заметили. Голощекин вышел из машины и не оборачиваясь нарочито громко произнес:
– Гражданин Романов, следуйте за мной.
Чекисты у ворот вытянулись в струнку. Александра Федоровна побледнела, готовая взорваться от столь бесцеремонного обращения, но Николай дотронулся пальцами до ее ладони, прося успокоиться. Открыв дверку, он вышел из автомобиля и протянул руку Александре Федоровне. Она взяла его за ладонь, придерживая платье другой рукой, спустилась на землю и встала около мужа. Затем он помог выйти дочери. Из второй машины вышла прислуга во главе с доктором Боткиным и, не смея приблизиться к императорской семье, остановилась небольшой кучкой в нескольких шагах от нее. Доктор Боткин, поеживаясь от холодного сырого ветра, оглянулся вокруг и остановился взглядом на чекистах. Оба были в поношенных тужурках, старых картузах и несвежих рубашках. На вид им не было и сорока. По всей видимости, еще недавно они работали на каком-то из уральских заводов.
Пристальный взгляд Боткина не остался без внимания. Чекисты стали разглядывать небольшой кожаный баул, который тот держал в правой руке. С баулом Боткин не расставался никогда. В нем лежали стетоскоп, аппарат для измерения кровяного давления и лекарства. Но чекисты подумали, что там находятся документы или деньги Государя и приняли его за секретаря Императора.
Голощекин все так же не оглядываясь прошел в калитку, за ним молча проследовали Николай, Александра Федоровна и Мария. Государыня шла с опущенной головой и плотно сжатыми губами. Так было всегда, когда она была крайне недовольна.
Дом оказался довольно большим, с полуподвальным этажом и низким крыльцом с навесом. На крыльце тоже стояли два одетых в гражданское и вооруженных винтовками человека. Они открыли дверь, за которой виднелась высокая лестница. Поднявшись по ней, императорская семья очутилась в просторной комнате с несколькими дверями. Одна из них была открыта, и Голощекин указал на нее рукой. Это была гостиная, обставленная довольно неплохой мебелью, на полу лежал огромный, немного вытершийся ковер. Но Александра Федоровна обратила внимание не на мебель, а на стоявший в углу рояль. Она любила этот инструмент и была виртуозной пианисткой, но за рояль не садилась с тех пор, как началась война.
Скользнув взглядом по роялю, она посмотрела на Голощекина, ожидая его дальнейших действий. Высокомерие начальника Екатеринбургской ЧК оскорбляло ее до глубины души, но она понимала, что не имеет права высказывать недовольство. Ведь именно этого добиваются чекисты. Чем более оскорбленным будешь чувствовать себя, тем большее злорадство это доставит им. Голощекин прошел через гостиную, открыл дверь следующей комнаты и сказал, не обращаясь ни к кому:
– Вы будете жить здесь все трое. Соседнюю комнату откроем тогда, когда в Екатеринбург прибудут остальные.
Александра Федоровна хотела спросить о том, где будут жить доктор Боткин и прислуга, но ей вдруг расхотелось разговаривать с Голощекиным. Он стал ей совсем неприятен. Она даже не обратила внимания на то, что в комнате, в которой предстояло жить втроем, стояла всего одна кровать. Голощекин поднял руку и, не оборачиваясь, щелкнул пальцами. В дверях гостиной тут же выросла длинная, сухощавая фигура угодливого, остролицего Авдеева. Последний раз Государь видел его на тюменском вокзале, когда шел к поезду.
– Комендантом этого дома назначен товарищ Авдеев, – сверкая выпуклыми черными глазами, сухо произнес Голощекин. – Все его распоряжения обязательны для исполнения. Со всеми вопросами обращаться также к нему.
Голощекин повернулся и, не попрощавшись, даже не кивнув головой, вышел. Александра Федоровна проводила его холодным взглядом и сказала, посмотрев на Николая:
– Почему он так обращается с нами? Мы что, уже арестованы? Арестованы, Ники? Они могут нам сказать, за что?
Авдеев, не понимавший английского языка, молча стоял посреди гостиной. Он подумал, что Государыне не понравилась комната. Уставившись на кровать, застеленную чистым шелковым покрывалом, он сказал:
– Для вашей дочери мы принесем походную кровать. Поэтому не беспокойтесь, спать на полу ей не придется.
Государыня не ответила. Она прошла в комнату и, подобрав подол платья, молча села на край покрывала. Только сейчас до нее окончательно дошло, что и она, и все остальные члены семьи действительно находятся под арестом. Все, что происходило после Февральского переворота до сих пор, было лишь ограничением свободы. Арест начался с сегодняшнего дня.
Она положила полные руки на спинку кровати и уронила на них голову. Николай посмотрел на ее еще совсем недавно роскошные волосы и увидел, что они наполовину седые. Он ужаснулся этому открытию и отвернулся. Государь не мог понять, когда это случилось и почему он обнаружил это только сейчас. От жалости к жене у него сжалось сердце, он сделал несколько шагов по комнате и остановился у окна, выходившего во двор. У высокого забора стояли вооруженные охранники и о чем-то разговаривали между собой. Государь снова посмотрел на Александру Федоровну, словно заново открывая ее для себя. Она подняла на него большие и по-прежнему прекрасные серые глаза, и он вдруг сразу вспомнил зимний Петербург, ясный морозный день и красивую застенчивую девушку со счастливым взглядом и разрумянившимися щеками, которую он учил кататься на коньках.
Впервые он увидел ее тогда, когда она приезжала в Петербург на свадьбу своей старшей сестры Эллы, выходившей замуж за родного дядю Николая великого князя Сергея Александровича. Тогда Николаю было всего шестнадцать, а она была еще совсем девочкой. Двенадцатилетней принцессой Гессенской по имени Аликс. Николай знал, что она, хотя и была немецкой принцессой, но жила и воспитывалась в Англии у своей бабушки королевы Виктории. В тот первый приезд Аликс не произвела на него никакого впечатления.
Но когда Николай через пять лет снова увидел ее в Петербурге, ему показалось, что еще ни разу в жизни он не встречал более очаровательной девушки. У Аликс были удивительно красивые светлые волосы и необыкновенно чистое, сияющее лицо, на котором выделялись большие, всегда немного печальные глаза. От этого лица невозможно было оторвать взгляда. Когда Николай смотрел на Аликс, у него замирало сердце, ему хотелось все время быть рядом с ней, не сводить с нее глаз, вдыхать аромат ее необыкновенных волос, целовать ее руки. Это были счастливые дни. Он заходил за ней в полдень, она быстро накидывала на себя легкую шубку, и они шли на замерзший пруд кататься на коньках или ездить на санях по заснеженным паркам Петербурга. Снег скрипел под полозьями, серебристая бахрома инея висела на притихших деревьях, иногда осыпаясь на шляпку и плечи Аликс. В этом холодном, голубоватом петербургском серебре она выглядела сказочной, и Николаю хотелось горячими поцелуями отогреть ее замерзшие ладони и раскрасневшиеся щеки. Он еле сдерживал себя от этого нестерпимого желания.
Потом они возвращались к ней и пили чай, а вечером шли в театр или на бал. Аликс не очень любила балы и приемы, потому что с детства росла в полном одиночестве, никогда не принимала участия в играх сверстников и была застенчивой. Но с Николаем, или Ники, как она его звала на английский манер, чувствовала себя непринужденно. Она впервые была по-настоящему счастлива и видела перед собой только его, ничуть не смущаясь тем, что за ней ухаживал не просто кавалер, а Наследник престола самой большой империи мира.