Кобылинский разрешил Романовым посещать праздничные церковные службы в храме, не препятствовал их встречам с близкими людьми, в первую очередь с князем Василием Долгоруким и фрейлиной Государыни графиней Анастасией Гендриковой. Долгоруков уехал вместе с Государем в Екатеринбург и в первый же день по приказу Голощекина был расстрелян на местном кладбище. Гендрикова жила в Тобольске и еще не знала, что через два месяца ее ждет та же участь. Она каждый день приходила в губернаторский дом и скрашивала одиночество детям. Сейчас Татьяна думала о том, что перемена охраны обязательно ухудшит их жизнь. Не исключено, что прекратятся и посещения близких.
– Как вы думаете, чем вызвана ваша отставка? – спросила Татьяна.
– Сменой политической власти. Чем же еще? – ответил Кобылинский.
– Неужели они не могли подождать, пока мы не переедем к родителям?
– По всей видимости, не могли, – сказал Кобылинский.
– Но Алексей еще болен, – от неожиданной перемены Татьяна почувствовала неосознанную тревогу. В голове мелькнула мысль о том, что кольцо сжимается. – Ему еще нельзя вставать с постели.
– Я думаю, пока Алексей Николаевич не поправится, вы останетесь здесь.
– У меня такое чувство, что мы останемся здесь навсегда, – сказала Татьяна. – Не в Тобольске конкретно, а в этих огромных сибирских просторах. В них так легко исчезнуть. Никто и не заметит. Я все больше прихожу к мысли, что именно для этого нас и отправили сюда.
– Господь не попустит этого, – сказал Кобылинский.
– Неужели ничего нельзя изменить? – Татьяна опустила глаза. – Ведь папа столько сделал для русского народа.
– Он дал ему свободу, – сказал Кобылинский. – А свобода лишает людей рассудка. Вспомните хотя бы Императора Александра II. Как поступили с ним после того, как он отменил крепостное право?
– Неужели все дело только в свободе?
– Только в ней, Татьяна Николаевна, – решительно заявил Кобылинский, – и ни в чем другом. России всегда нужна железная рука. Без нее страна неуправляема. Мне кажется, что Временное правительство не понимало этого и потому погибло.
– А я думаю, что дело не в свободе, а в том, что сознательно будят в душах людей темные силы. Они прячутся в каждом сердце. В одном меньше, в другом больше. Вы знаете, меня иногда так доведет какой-нибудь человек, что невольно хочется сделать ему гадость. И столько усилий надо, чтобы подавить в себе это нехорошее чувство. А когда грех начинают выдавать за добродетель, многие люди превращаются в зверей. Будто только и ждут этой минуты.
– А представьте себе, Татьяна Николаевна, что все эти люди, начиненные темными силами, еще и фанатики. Такие особенно беспощадны.
– Вы так говорите, что мне становится страшно, – Татьяна посмотрела на Кобылинского, и в ее глазах промелькнула боль.
– Мне тоже становится страшно, – сказал Кобылинский. – Утешаю себя лишь тем, что высшую справедливость устанавливает все же Господь.
Татьяна перекрестилась и снова опустила глаза. Потом спросила:
– Как зовут нового комиссара?
– Родионов, – сказал Кобылинский.
– Когда он появится у нас?
– Возможно, сегодня.
– А куда теперь вы? – спросила Татьяна.
– Не знаю, – сказал Кобылинский. – Но мы с Клавдией Михайловной Биттнер решили связать свою судьбу.
– Вот как? – удивилась Татьяна.
– Она замечательный человек. Вместе нам будет легче перенести это трудное время.
– Вы все-таки счастливый, – Татьяна опустила голову, ее лицо накрыла легкая тень печали. – Теперь это дано изведать далеко не каждому.
Кобылинский пожалел, что сказал о своей предстоящей женитьбе. До него только сейчас дошло, что ни одной из царских дочерей, вероятно, не суждено познать этого счастья. Он не знал, что их ждет в ближайшем будущем, но предчувствие настраивало его на самые печальные мысли. Кобылинский посмотрел на Татьяну – красивую двадцатилетнюю девушку, губ которой еще ни разу не касался мужчина. Да что губ! Она до сих пор ни разу не обменялась ни с одним молодым человеком даже взглядом. Люди ее круга встречаются между собой на балах и званых обедах. А за все долгие четыре года войны не было ни одного бала, ни одной поездки за границу. «Что ждет ее уже завтра?» – подумал Кобылинский, и у него от жалости кольнуло сердце.
– Я думаю, Татьяна Николаевна, что жизнь в конце концов должна устроиться у всех, – сказал он. – Человек появляется на свет для того, чтобы испытать счастье.
– Не утешайте меня, Евгений Степанович, – перебила Татьяна. – Я знаю, что это суждено не всем. Вы уже решили, куда поедете из Тобольска?
– Пока нет. В Петрограде у нас никого нет, да и ехать туда незачем. Родственники остались только в Киеве, а там немцы.
– Но ведь вы не останетесь здесь?
– Нет, конечно.
– Вы еще зайдете проститься?
– Обязательно.
– Пойду предупрежу остальных о новости, которую вы мне сообщили.
Татьяна поднялась, поклонилась Кобылинскому и, подобрав рукой подол длинного платья, направилась в комнату Алексея, где в это время находились ее сестры. Ольга сидела на краю кровати в ногах у Алексея и читала книгу Даниэля Дефо о приключениях молодого матроса на необитаемом острове, Анастасия занималась ручным шитьем. После отъезда родителей всю заботу об Алексее и сестрах взяла на себя Татьяна, хотя она и была младше Ольги. Та ничего не имела против, потому что заниматься хозяйством и отдавать распоряжения ей никогда не нравилось. Она больше любила читать, писать письма или записывать что-то в свой дневник. Увидев Татьяну, Ольга замолчала и подняла голову.
– Евгения Степановича Кобылинского уволили, – сказала Татьяна, – а его отряд распустили. Теперь над нами будут распоряжаться екатеринбургские комиссары. Господи, как это горько.
Татьяна стиснула ладони и прошла к окну.
– Но мама не написала нам, что с ними плохо обращаются в Екатеринбурге, – отложив шитье, сказала Анастасия. – Может быть, не все так страшно, как нам кажется?
– Ах, девочки, если бы я знала это, – с болью произнесла Татьяна. – Так хочется надеяться на лучшее, на то, что все наконец-то кончилось, а ни конца ни края всему этому не видно. Когда же нам скажут, что мы им надоели и поэтому можем катиться на все четыре стороны?
– И куда же ты хотела бы покатиться? – спросила Ольга.
– Куда угодно, только подальше от всего, что нас окружает.
– Я знаю, что мама писала письмо королю Георгу, – сказал Алексей.
– Откуда ты это знаешь? – спросила Анастасия.
– Я слышал, как она говорила об этом с Гиббсом. Это было еще осенью.
– Столько времени прошло, а ответа мы не получили, – сказала Анастасия. – А ведь дядя Джорджи – двоюродный брат папы.
– Давайте не будем говорить об этом, – попросила Ольга. – Не дай бог, кто-нибудь услышит. К тому же я не исключаю, что дядя Джорджи уже что-то делает для нас. Если об этом узнают здесь, нам будет только хуже.
В дальнем коридоре раздались тяжелые мужские шаги. Татьяна, повернув голову, насторожилась, потом сказала:
– Пойду узнаю.
Она вышла и уже через минуту вернулась вместе с человеком в расстегнутой солдатской шинели и без папахи. Когда он делал шаг, на его огромных, тупоносых яловых сапогах звякали подковы. Он вошел не поздоровавшись, не кивнув головой, и остановился тяжелой, серой глыбой позади Татьяны.
– Знакомьтесь, – сказала Татьяна и отошла в сторону. – Комиссар Родионов.
Все разом повернулись к нему. Родионов был высоким широкоплечим мужчиной с широкими скулами и таким же широким лбом. Его рыжие волосы топорщились в разные стороны, отчего голова казалась похожей на огромного ежа. Но больше всего поражали его глаза. Холодные и неподвижные, они не осматривали сидящих перед ним людей, а по сантиметру ощупывали их. Девушкам показалось, что их раздевают, и Ольга невольно свела плечи и обхватила локти ладонями.
– Встаньте, Алексей Николаевич, – сухо приказал Родионов.
– Я не могу встать, – тихо ответил Алексей, – у меня болит нога.
– Покажите, где болит, – приказал Родионов.
– Вы не могли бы попросить это сделать доктора? – вмешалась Татьяна.
– Мне не нужен никакой доктор, – рявкнул Родионов.
Девушки переглянулись, и Татьяна, осторожно сделав шаг в сторону, сказала:
– Покажи, Алексей, мы отвернемся.
Алексей откинул одеяло, задрал подол ночной рубашки, в которой лежал в кровати, и Родионов увидел его раздувшееся фиолетовое колено.
– И это мешает ходить? – спросил Родионов.
– Да, – ответил Алексей.
– Хорошо, – сказал Родионов, – я к вам сегодня еще зайду.
Он вышел, и Анастасия, пожав плечами и скорчив гримасу, сказала, копируя комиссара:
– Он к нам еще зайдет.
Сестры не успели ответить на ее шутку, как дверь в комнате снова распахнулась и на пороге опять появился Родионов. Заслонив собой весь проем двери, он впился глазами в лицо Алексея и, казалось, перестал дышать. Цесаревич, от удивления вытянув на подушке шею, спросил:
– Что случилось, господин комиссар?
– Ничего, – ответил Родионов и, не сказав больше ни слова, повернулся и вышел из комнаты.
Девушки, еще больше удивившись, снова переглянулись. Анастасия встала со стула, подошла к окну, выглянула во двор и произнесла:
– Вот это манеры. – Посмотрела на Татьяну и добавила: – То ли еще будет?
– Все это было бы смешно, когда бы не было так грустно, – сказала Татьяна и спросила: – Что вы думаете по этому поводу?
– Я уже устала думать об этом, – сказала Ольга.
– А я думаю, что он всех нас арестует, – засмеявшись, сказала Анастасия.
– Ничего смешного в этом я не вижу, – Татьяна с укоризной смотрела на младшую сестру. Анастасии в этом году должно исполниться семнадцать, а она до сих пор не научилась вести себя серьезно. – Ты не представляешь, что такое быть арестованной.
– А разве мы не арестованы? – спросила Анастасия.
– Можешь считать себя арестованной, – ответила Татьяна, – но Евгения Степановича Кобылинского никак нельзя назвать нашим тюремщиком. Наоборот, он нас всегда защищает.