«Русь» был довольно новым и красивым колесным пароходом. Он стоял, уткнувшись носом в берег, с его борта на влажный песок был сброшен широкий трап с поручнями. У самого трапа и на палубе тоже стояли вооруженные латыши. Первым на борт парохода Родионов приказал перенести Алексея. Затем поднялись девушки. Родионов показал Нагорному каюту, предназначенную для Цесаревича. Как только Алексей и дядька оказались в ней, он достал из кармана ключ и запер их.
– Как же мы будем навещать брата? – возмущенно спросила Татьяна.
– Вы будете навещать его тогда, когда я вам это разрешу и в моем присутствии, – сухо отрезал комиссар.
В соседней каюте разместился он сам, а рядом с собой поселил девушек. Сестры поняли, что вся дорога от Тобольска до Тюмени будет для них пыткой. Анастасия, положив сумочки на полку, выглянула из каюты, но возникший неизвестно откуда латыш показал ей жестом, что это запрещено. Он чуть ли не насильно затолкнул ее обратно. Она села на полку и заплакала.
– Потерпи, маленькая, – сказала подсевшая к ней Ольга. Она притиснула сестру к себе и уткнулась лицом в ее волосы. У нее на глазах тоже появились слезы. Никогда еще в своей жизни великие княжны не подвергались унижениям с такой откровенной ненавистью.
Окно каюты выходило на реку, и поэтому девушки не видели того, что происходило на причале. Но на железной палубе парохода и в его коридоре слышался стук сапог и прикладов, пыхтение, возня, отрывки разговоров. На пароход грузили вещи царской семьи, а их было много. В сундуках и ящиках находились платья Императрицы и мундиры Государя, одежда детей, столовые приборы, постельное белье, иконы, даже безделушки, подаренные к памятным случаям.
После того как вещи были подняты и растолканы по каютам, привезли дрова. Как это часто бывает при подобной суматохе, только в последнюю минуту выяснилось, что на пароходе не запаслись топливом на дорогу. Родионов распорядился реквизировать остатки дров в тех домах, что были ближе к берегу. Их перевозили на тех же подводах, на которых доставляли вещи. От берега отчалили только в пять вечера. Девушки даже не смогли попрощаться с Тобольском, он находился по другую сторону борта парохода. Но смотреть в окно все равно было интересно.
Пароход пересек стремнину Иртыша, вошел в Тобол, иногда приближаясь почти к самому берегу, и тогда среди травы можно было разглядеть желтые головки цветущих одуванчиков. Девушки сразу вспомнили Царское Село, на зеленых полянах которого в это время тоже цвели одуванчики. Анастасия часто сплетала из них венок и надевала на голову. Он делал ее похожей на милую крестьянскую девочку, она это знала и приходила с венком на голове во дворец, чтобы покрасоваться перед матерью. Все это казалось теперь сном, другой жизнью, которой вроде бы и не было никогда.
Перед вечером пароход проплыл какое-то село, а когда стемнело, причалил к берегу. В каюту вошел Родионов и сказал, что девушки могут прогуляться по палубе. Татьяна заявила, что сначала они хотят увидеться с Алексеем. Родионов провел их в каюту Цесаревича. Алексей лежал на нижней полке, в его ногах сидел Нагорный. Увидев сестер, Нагорный встал, а Алексей приподнялся на локтях, навалившись спиной на подушку.
– Ну, как ты? – спросила его Татьяна.
– Замечательно, – сказал Алексей веселым голосом. – Сначала немного поспал, а потом все время смотрел в окно. Это так интересно. Мимо окна несколько раз пролетели чайки.
За окном парохода мир был гораздо шире стен комнаты, в которой до этого лежал Алексей. Новые впечатления поднимали настроение, и он радовался им. Но еще больше его радовало то, что скоро он увидит родителей.
– Комиссар разрешил нам прогуляться по палубе, – сказала Татьяна. – Ты не хочешь?
– Нет, – сказал Алексей. – У меня нет коляски. И на палубе никого не увидишь, кроме охраны. Идите, мне здесь хорошо.
Он улыбнулся, давая понять, что хочет остаться один, смотреть в окно и размышлять о сокровенном. Сестры понимали его. Каждой из них тоже иногда хотелось остаться наедине с собой. Они вышли на палубу.
С берега доносился запах сырой земли и свежей травы. Пароход остановился в пустынном месте, где не было ни дороги, по которой могли проехать всадник или крестьянская подвода, ни оставленного пастись скота. Ничего, кроме торопливо бегущей за бортом воды, да высокого, потемневшего неба с рассыпавшимися на нем бледными звездами. Но и запах земли и травы, и шум катящейся за бортом воды тоже были новыми ощущениями. Они заставляли княжон жадно всматриваться в густеющие сумерки, наползающие на пароход и все, что окружало его. Они заставляли волноваться кровь, потому что в сумерках всегда совершаются самые великие тайны, иногда меняющие ход истории. Девушкам хотелось сойти с парохода, ступить на землю, сесть в пролетку и умчаться туда, где дома освещены ярким электрическим светом, а на улицах гуляют свободные и счастливые люди. Они искренне не понимали, почему оказались в заточении. Ведь в своей жизни они не совершили ни одного поступка, за который их можно было осуждать. Наоборот, всю войну работали в Царскосельском госпитале сестрами милосердия, помогая врачам выхаживать раненых солдат. Вязали для них теплые шерстяные вещи, собирали подарки. «Как немилосердно Господь относится к своим чадам», – думали они. Сейчас им не хотелось говорить даже между собой, у них было одно желание: смотреть на темный берег, за которым простиралась вольная жизнь.
– Прогулка закончена, – неожиданно раздался за спиной Татьяны показавшийся таким страшным голос Родионова.
Девушки резко обернулись. Комиссар стоял сзади, похожий на чудовищное ночное привидение. Накинутая на плечи измятая шинель с поднятым воротником на фоне двух винтовок стоящих сзади латышей только усиливала это впечатление. Неужели он не понимал, что они уже никогда не увидят такой вечер? А может быть, понимал, но специально хотел досадить им как можно больше?
– Вы очень скучный человек, – сказала, обидевшись на комиссара, Анастасия.
– Меня послали не за тем, чтобы развлекать вас, – ответил Родионов. – Идите в каюту, сейчас вам принесут ужин.
На ужин были бифштексы с жареным картофелем, грузди со сметаной и великолепный чай с шоколадными конфетами. Княжны настолько удивились неожиданной щедрости комиссара, что не знали, как реагировать на это. Может быть, он решил таким образом сгладить неприятное впечатление, которое производил на девушек? Если бы княжнам сказали, что все это были остатки со стола, который Родионов заказал себе на деньги, отпущенные для их перевозки, они бы отказались ужинать. А так в сердце каждой из них шевельнулось по отношению к Родионову доброе чувство. Русская душа невероятно отходчива даже в трагические для себя мгновения.
Но сразу после ужина Родионов напомнил о себе. Он зашел в каюту, бесцеремонно поднял край постели на верхней полке, где предстояло спать Анастасии, словно искал там спрятанное оружие, и сказал:
– На ночь двери каюты прошу не запирать. Я буду проверять, все ли вы на месте.
Татьяна хотела возразить, но не стала. Она уже поняла, что любые возражения вызывают у комиссара только злобу. Зато Анастасия не выдержала:
– Ну и что вы нашли под моей постелью, гражданин комиссар? – язвительно спросила она. – Тайную записку от латышских стрелков?
Родионов понимал, что над ним откровенно смеются. Но сдержался, не ответив резкостью. Только сверкнул глазами, да на его широких красных скулах нервно заходили желваки.
Как только он вышел из каюты, у окна со стороны палубы вырос черный силуэт вооруженного латыша. Девушки выключили свет, чтобы не видеть его, но латыш, словно каменный, простоял на одном месте до самого утра. Лишь иногда, когда он переступал с ноги на ногу, был слышен стук его подкованных сапог.
Весь следующий день пароход, шлепая плицами, плыл по Тоболу. Когда он проплывал мимо деревень, на берегу всегда стояли люди. Очевидно, в деревнях знали, кого везли на пароходе под охраной латышских стрелков, и надеялись увидеть если не Наследника, то хотя бы одну из великих княжон. А однажды по берегу на лошади скакал мальчик, размахивая белым платком. Его темная рубашка была расстегнута, светлые волосы всклокочены, но лицо озаряла сияющая улыбка. Мальчика заметила Ольга, и все сестры сразу кинулись к окну, которое тут же попытался заслонить широкой спиной охранник. Но отважного всадника все равно было видно, и девушки не отрываясь смотрели на него. Неизвестно, как долго он бы скакал за пароходом, если бы Родионов не дал команду выстрелить из винтовки в воздух. Улыбка тут же исчезла с лица мальчика, он испуганно завернул коня и ускакал в поле, подальше от опасного парохода.
Поздним вечером снова остановились на пустынном берегу, и комиссар опять разрешил девушкам немного погулять по палубе. На этот раз желание вырваться на волю переполняло их еще больше, чем вчера. Глядя на проступающие на небе звезды, Ольга вдруг неожиданно продекламировала Лермонтова:
В небесах торжественно и чудно.
Спит земля в сиянье голубом.
Что же мне так больно и так трудно?
Жду ль чего, жалею ли о чем?
Анастасия отвернулась, чтобы охранники не увидели появившиеся в ее глазах слезы. А Татьяна сказала по-французски, чтобы ее не поняли латыши: «Лермонтов может удивительно тонко выразить человеческие чувства». Ольга добавила:
– Он умер так рано.
Дышать свежим воздухом сразу расхотелось, и девушки попросили у комиссара разрешения навестить Алексея. Родионов разрешил. Алексей выглядел утомленным. Днем он попытался встать с постели, но сделал это неловко, и болезнь мгновенно напомнила о себе. Все тело, начиная от колена, пронзила боль, он охнул и вытянулся на постели. Ему всегда было неудобно чувствовать себя больным. Алексей не любил, когда за ним ухаживали и делали какие-то исключения. Поэтому, когда мог, старался не показывать свою боль. Но сестрам он был всегда рад. Он знал, что они любят его, и отвечал им тем же.