– Ну что, маленький? – спросила Татьяна, сразу заметившая болезненную усталость на лице Алексея.
– У меня все хорошо, – ответил Алексей. – Только очень хочу увидеть папу.
– Осталось совсем немного, – сказала Татьяна, присев к нему на постель и погладив его по волосам. – Мы тоже только и ждем этого.
Алексей с благодарностью смотрел на сестру. Лишенный из-за болезни многих детских радостей, особенно игр со сверстниками, он вырос в кругу своих сестер. У него и игры были не такие, как у сверстников. Вместо того чтобы бегать по полянам, размахивая деревянной саблей, или скакать на воображаемом коне, он участвовал в спектаклях, которые ставили сестры у себя дома, разучивал роли, но больше всего любил игру в прятки. В Александровском дворце Царского Села было много мест, где дети могли спрятаться. За играми всегда наблюдала мать. Чаще всего она сидела посреди комнаты с вязаньем в руках и делала вид, что не замечает детей. Они бегали мимо нее, громко крича, иногда споря друг с другом, но она никогда не вмешивалась в их разбирательства. Ее сердце переполняло счастье, когда она слышала звонкие, задорные голоса детей. Ей так хотелось, чтобы эти радостные голоса, не смолкая, звучали в комнатах Александровского дворца с утра до вечера. И дети были благодарны ей за это. Сейчас, глядя на сестер, Алексей невольно вспоминал мать.
В открытой двери каюты снова выросла зловещая фигура комиссара Родионова. Он ни на минуту не давал забыть о себе. Сестры поняли, что пора уходить. Татьяна поцеловала Алексея в лоб и встала. Первой из каюты вышла Ольга. За ней молча проследовала Татьяна. Анастасия, меньше других умевшая скрывать свои чувства, демонстративно остановилась на пороге, смерила Родионова с ног до головы прищуренным взглядом и гордо прошла мимо. Родионов в ответ лишь зло оскалился, подумав о том, что совсем скоро этой девичьей спеси придет конец.
В эту ночь девушки почти не спали. Два раза дверь каюты приоткрывалась, и в ее проеме показывалась нечесаная голова Родионова. Он шарил маленькими колючими глазами по постелям, проверяя, все ли поднадзорные находятся на своих местах. Девушкам казалось, что в эту ночь комиссар был пьян, и они боялись, что он, куражась, может поднять их и начать обыск. Не для того, чтобы что-то найти, а получить удовольствие от их испуга. Комиссар, не скрывая, упивался своей властью. Ведь еще недавно он присягал на верность Царю и Отечеству, а теперь от его воли зависит положение царских детей. Как тут не проявить ее, не показать власть над наследниками престола? Родионов уходил, а девушки, затаив дыхание, слушали его удаляющиеся шаги и боялись, что он неожиданно появится снова.
Заснуть не давали и охранники. Под окном все время слышалось тяжелое шарканье их сапог по железной палубе. Ольга лежала с закрытыми глазами и читала про себя молитву. Татьяна думала: «Когда же это закончится? Неужели издевательства станут теперь постоянными?» Анастасия закрыла голову одеялом, стараясь не видеть и не слышать того, что происходит вокруг. Шаги прекратились лишь на рассвете, когда первые лучи солнца скользнули по воде, сразу задымившейся легким, словно пушинки одуванчиков, туманом. Девушки задремали. Но в это время на палубе снова послышалось топанье, раздались команды, пароход дал гудок и, отвалив от берега, зашлепал плицами по холодной воде.
Через несколько часов прибыли в Тюмень. Вся пристань была окружена вооруженными людьми. От причала к пролеткам, запряженным нервными, непрерывно переминающимися с ноги на ногу лошадьми, в две шеренги выстроились чекисты. У девушек возникло ощущение, что они идут по дороге на эшафот. Каждый из охранников царапал по ним взглядом, внимательно рассматривая сначала лица, потом одежду. Княжны сами несли в руках свои вещи. У Татьяны в одной руке был поводок, на котором она вела Джимми, в другой – тяжелый коричневый чемодан. У нее уже выработалось стойкое неприятие к чекистам, но если бы кто-то из них взял из ее руки этот чемодан и донес его до пролетки, она была бы только благодарна. Но чекисты никогда не сочувствовали арестованным и поэтому не помогали им. Нагорный шел последним, неся на руках бледного Алексея.
Как только девушки и Цесаревич сели в пролетки, их тут же плотным кольцом окружили вооруженные всадники. Процессия тронулась к вокзалу, где на первом пути, ожидая их, давно томился литерный поезд. У каждого вагона стояли охранники с винтовками. Царевен и Наследника разместили в вагоне первого класса, в остальные набилась охрана. Родионов стоял у подножки и молча наблюдал за тем, как в тамбур с Алексеем на руках поднимались Нагорный, затем Ольга, которой сестры начали передавать свои чемоданы. Последней с Джимми на поводке поднялась Татьяна. За ней одним прыжком заскочил в вагон Родионов.
В коридоре уже было полно чекистов. Девушки не стали разглядывать их. Они прошли к открытой двери купе, нисколько не сомневаясь, что дверь открыли именно для них. Рядом разместились Алексей с Нагорным. Едва все уселись по местам, как поезд тронулся. Тюмень оставалась позади, но девушкам не хотелось даже смотреть на этот город. С ним не было связано ни одного приятного воспоминания.
– Ну, наконец-то, – сказала Анастасия, когда поезд стал набирать ход, встала со своей полки и демонстративно закрыла дверь купе. – Душа больше не выносит…
Она не договорила, но сестры поняли, что имела в виду Анастасия. Они тоже устали от чекистов, карауливших каждый их шаг. В Тобольске с охранниками можно было завязать разговор, иногда какой-нибудь соскучившийся по семье солдат даже изливал царевнам душу, а латыши больше походили на истуканов, чем на живых людей. Они или не знали русского языка, или не хотели говорить по-русски. Стояли молчаливые, насупившиеся, с острыми, словно лезвие ножа, взглядами. От такого взгляда иногда мороз бежал по коже.
– Пойду спрошу у комиссара чаю, – сказала Анастасия. От возбуждения она не могла сидеть на месте.
– Не ходи, – тихо, так, чтобы не услышали за дверью, произнесла Татьяна.
– Почему? – спросила Анастасия.
– Потому, что они опять унизят тебя. Ты разве не видишь, что это доставляет им удовольствие?
– Тогда я буду смотреть в окно, – сказала Анастасия и раздвинула шторки.
Поезд уже проехал Тюмень, и за окном проплыла сначала зеленая равнина, затем к железнодорожному полотну подступил березовый лесок, который облюбовала колония грачей. На каждом дереве висело по нескольку гнезд. Грачи совсем не боялись грохочущего поезда, они сидели так близко, что, казалось, до них можно было дотянуться рукой. Девушки с интересом смотрели на них, удивляясь бесстрашию птиц.
За березовым лесом снова началось поле. Парнишка на гнедом жеребце пас коней. Завидев поезд, он помчался наперегонки, показывая резвость своего скакуна. Вчера такой же смельчак догонял по берегу пароход, но Родионов отогнал его выстрелами. Девушки испугались, что и сейчас случится то же самое. Но впереди замелькали березы, и наездник повернул коня назад, озираясь на убегающие вагоны. У великих княжон загорелись глаза. Как великолепен был этот маленький всадник, какая воля расстилалась перед ним! Каждая из них хотела бы сейчас оказаться на его месте.
Дверь купе распахнулась, на пороге возникла широченная фигура Родионова.
– Сейчас принесут чай, – холодно, ни на кого не глядя, сказал он. – Больше до Екатеринбурга вас кормить не будут.
Увидев, что на окне раздвинуты шторки, он резко шагнул в купе, нервным движением задернул шторки и металлическим голосом произнес:
– Еще раз откроете, я прикажу наглухо заколотить окно. Будете сидеть в темноте.
Девушки побледнели и отвернулись от комиссара. Родионов чувствовал их острую неприязнь к себе, и это злило его. Он не требовал от них проявления уважения. Негодование вызывало то, что они не боялись его. Комиссар не догадывался о том, что в страхе живут лишь те, кто готов продать за чечевичную похлебку честь и совесть. Если же честь и достоинство дороже жизни, все остальное не более чем суета сует.
Вскоре проводник принес в купе чай и баранки. Чай был без сахара, но княжны сделали вид, что не заметили этого. Они думали о родителях, и сердце каждой из них сжималось от боли. Теперь они знали, что и родители могут находиться в таких же условиях и подвергаться унижениям черни, у которой от любви до ненависти всего один шаг. Она или любит, или ненавидит. И чаще всего ненавидит тех, на кого еще вчера молилась как на икону.
И в эту, вторую подряд ночь, сестрам снова не довелось сомкнуть глаз. Паровоз, тянувший состав, то торопливо мчался, надсадно пыхтя и рассыпая по небу шлейф огненных искр, то останавливался, и тогда вдоль состава начинали бегать люди, крича и отдавая команды. Несколько раз в течение ночи в купе заглядывал Родионов. Сестры зажмуривались и отворачивались к стене, чтобы не видеть его. Постояв с минуту, он молча выходил и закрывал за собой дверь.
Едва рассвело, сестры поднялись с постелей. К умывальнику их выводили поодиночке в сопровождении двух конвойных. Проходя мимо купе, в котором находился Алексей, Татьяна попросила Родионова разрешить ей повидаться с братом. Комиссар отказал, заявив, что скоро они прибудут в Екатеринбург, там и увидятся. И действительно, менее чем через час за окнами вагона показались городские строения…
В Екатеринбурге шел дождь. Поезд остановился не доехав до вокзала. Как и в Тюмени, от вагона до пролеток, стоявших в пятидесяти метрах от железнодорожного полотна, в две шеренги выстроились конвойные. Девушки спрыгивали с подножек вагона и сразу по щиколотку увязали в грязи. И оставались стоять так до тех пор, пока латыши не подавали им из вагона их чемоданы. Татьяна вышла из вагона с Джимми на руках. Чемодан ей подали так неловко, что он упал в грязь. Она взяла его за ручку и, оставляя широкую полосу в грязи, потащила за собой к дороге. По пути несколько раз останавливалась и оборачивалась в сторону вагона, ища глазами Алексея. Но когда подошла к пролеткам, увидела, что он уже сидит в одной из них вместе с Нагорным.