Екатеринбург произвел на сестер впечатление угрюмого, серого города. Прохожие встречались редко, за все время пути навстречу не попалось ни одной пролетки. Создавалось впечатление, что в городе поселилась смерть.
Вскоре процессия остановилась у высокого деревянного забора, над которым поднималась зеленая крыша и верхняя часть побеленного каменного дома. Калитка тут же отворилась, из нее вышел смуглый человек с черными, навыкате глазами. Бросив короткий, но цепкий взгляд на сестер, он направился к пролетке Алексея.
– Выходите и следуйте за мной, – приказал он Цесаревичу, не обращая внимания на Нагорного, которого, по всей видимости, принял за конвоира.
– Я не могу идти, – тихо произнес Алексей.
– Его переношу я, – сказал Нагорный.
Только тут Голощекин обратил внимание на дядьку. Оглядев его с ног до головы, сухо произнес:
– Тогда берите и несите.
Нагорный взял на руки Алексея и понес его к дому. Татьяна поднялась с сиденья, передала Джимми Анастасии и грациозно вышла из пролетки. Потом взяла собаку на руки и ждала, пока на землю спустятся Анастасия и Ольга. Голощекин придирчиво разглядывал царевен. Его душа наполнилась бы неизбывной радостью, если одна из царских дочерей оказалась бы с перекошенным лицом, другая толстой и губастой, как жена его друга Якова Юровского, а третья косолапой. Но он не мог найти в них ни одного изъяна. Девичьи лица были удивительно чистыми, глаза наполнены небесным светом, фигурки легкими и изящными, и Голощекину вдруг захотелось смотреть на них не отрываясь. Это походило на наваждение, и он тряхнул головой, чтобы избавиться от него. Затем неожиданно для самого себя мягко сказал:
– Сюда, пожалуйста. – И показал рукой на калитку.
Девушки вошли во двор, поднялись на крыльцо, окруженное солдатами, и шагнули в открытую дверь. На второй этаж вели широкие деревянные ступени, по ним с Алексеем на руках тяжело поднимался Нагорный. Татьяна увидела наверху отца с протянутыми вперед руками и стоявшую за его спиной Марию. Отец принял Алексея, прижал его к себе и уткнулся лицом в его гимнастерку. На глаза Татьяны навернулись слезы. Она опустила Джимми на ступеньку и побежала наверх, а за ней Ольга и Анастасия. Все трое обняли отца и прижались к нему мокрыми лицами.
Голощекин быстрым шагом поднялся наверх, оттолкнул локтем Нагорного и тихо приказал Авдееву:
– Отправь его в тюрьму.
Александра Федоровна стояла в дверях комнаты, привалившись к косяку и держась за него рукой. Силы покинули ее, и она напрягала всю волю, чтобы не упасть. Дочери кинулись к ней. Татьяна схватила ее под локоть, прижалась лицом к плечу и стояла так до тех пор, пока к ним не подошел Государь с сыном на руках. Александра Федоровна дотронулась ладонью до его бледной щеки.
– Здравствуй, мама, – тихо произнес Алексей.
– Здравствуй, мой милый, – ответила Александра Федоровна. – Здравствуй, мое солнышко.
Государь прошел через комнату охраны и гостиную, внес Алексея в спальню и осторожно опустил на кровать. Александра Федоровна села к сыну и взяла в руку его тонкую горячую ладонь. Голощекин, вошедший в спальню вслед за ними, сначала не знал, как себя вести. Несколько мгновений он молчал, словно загипнотизированный. Затем сказал стоявшему рядом Авдееву:
– Откройте соседнюю комнату, девушки будут спать там.
Глава 18
Голощекин ушел, но девушки даже не заметили этого. Они сидели около родителей, наслаждаясь тем, что могут видеть их, слышать их голоса, разговаривать с ними. Долгая разлука источила сердца тех и других, и сейчас они не могли насмотреться друг на друга. Мать выглядела постаревшей и осунувшейся. У нее заметно поседели волосы, девушки сразу обратили на это внимание. Отец тоже осунулся, но его взгляд светился счастьем. Он радовался тому, что наконец-то снова увидел детей.
Мария стояла у стены и, скрестив руки на груди, рассматривала сестер. Они не изменились, хотя Марии казалось, что с тех пор, как она с родителями уехала из Тобольска, прошла целая жизнь. Все, что существовало до этого, окончательно ушло в небытие. Александровский дворец и парки Царского Села, наряды, автомобильные прогулки, блистательное окружение казались таким далеким и сказочным сном, словно этого никогда не было на самом деле. Остался Ипатьевский дом, маленький дворик между его стеной и высоким забором, и конвоиры. Они были на каждом этаже, лестнице, во дворике и у забора. Они стали неотъемлемой частью быта. Но если к вещам можно привыкнуть, а когда они надоедают, заменить другими, с охраной этого сделать было нельзя. Она отравляла существование, истощала терпение и нервы.
Алексей протянул руку к отцу, дотронулся пальцами до его ладони. Государь заморгал, словно в его глаз попала соринка, и спросил:
– Ты сильно устал в дороге?
– Нет, – ответил Алексей, поглаживая руку отца. – Когда плыли на пароходе, я видел чаек. Они такие же, как на море. Комиссар, который нас охранял, был очень злой. Ему все время что-то не нравилось.
– Комиссарам всегда что-то не нравится, – сказал Государь и улыбнулся. Ему не хотелось, чтобы Алексей говорил о комиссарах.
– Как к вам относились в Тобольске? – спросила Александра Федоровна, переводя взгляд с сына на дочерей. – Не притесняли?
– Нет, – сказал Алексей. – К нам каждый день приходили Евгений Степанович и Клавдия Михайловна Биттнер. Мы с ней занимались русским языком. Хуже стало, когда Евгения Степановича убрали, и вместо него пришел комиссар Родионов. Вот он был злым и неучтивым.
– Ты знаешь, мама, что Кобылинский и Клавдия Михайловна поженились? – спросила Ольга.
– Откуда же мне знать? – удивилась Александра Федоровна. – Но если это так, я хочу, чтобы Господь дал им счастья. Они остались в Тобольске?
– Собирались уехать, но я не знаю куда, – сказала Ольга.
– С каждым днем остается все меньше тех, кто окружал нас, – горестно вздохнула Александра Федоровна. – Да, собственно, их уже не осталось.
Татьяна поднялась с кровати, подошла к окну. Но, едва взглянув в него и увидев у ограды охрану, спросила:
– Гулять здесь разрешают?
– По полчаса в день, – сказала Александра Федоровна. – Но я не хожу на прогулки. Гуляют папа и Мария.
– Я видела в гостиной рояль, – сказала Ольга. – Он исправен?
– Не знаю, – ответила Александра Федоровна. – Мы на нем не играли.
– А можно попробовать?
– Наверное, можно. Во всяком случае, нам не запрещали подходить к нему.
Ольга встала с кровати и прошла в гостиную. Вскоре оттуда раздались звуки рояля. Ольга играла вальс из балета Чайковского «Щелкунчик». Это походило на что-то нереальное. В доме, битком набитом полуграмотными людьми, солдатами революции, никогда не знавшими, что такое искусство, зазвучала волшебная, берущая за душу музыка. Татьяна и Мария пошли к Ольге, но увидели, что в проеме противоположной двери, ведущей в комнату охраны, замерев, стоят Авдеев и трое его чекистов. Они, не дыша, слушали музыку. Так и стояли, не шевелясь, друг против друга две царские дочери и четверо чекистов до тех пор, пока Ольга не закончила игру.
– Ну вот, – сказала Ольга, вставая, – теперь у нас есть развлечение. Инструмент очень хороший. Чей этот дом?
– Говорят, какого-то инженера Ипатьева, – ответила Мария и посмотрела на противоположную дверь. Там уже никого не было. – Но где сейчас этот инженер, никто не знает.
Девушки опустили глаза, догадываясь о том, что могло произойти с инженером Ипатьевым. До них еще в Тобольске доходили слухи о Екатеринбургской ЧК. Из тюрьмы ежедневно увозили людей на городское кладбище и там расстреливали. Но сестрам сейчас не хотелось думать об этом. Радость от встречи друг с другом заслоняла все остальное.
Вскоре появилась Нюта Демидова и, сияя счастливой улыбкой на добродушном лице, произнесла:
– Здравствуйте, Ваши Высочества. С благополучным вас прибытием.
Сестры и Алексей улыбнулись. Анастасия подбежала к Демидовой, схватила за руку, прижала ладонь к щеке и сказала:
– Здравствуй, душка. А где остальные? Где Евгений Сергеевич Боткин?
– Харитонов готовит обед, а Евгений Сергеевич уехали с Авдеевым в аптеку за лекарствами. У них в охране кто-то заболел, и Евгений Сергеевич его лечит. Алексей Николаевич, выпьете молока? Нам только что из монастыря свежего принесли.
– Спасибо, Нюта. Но молока я сейчас не хочу, – сказал Алексей. – Я лучше посижу пока рядом с мама.
Демидова поклонилась и вышла из комнаты. Татьяна удивленно подняла брови и спросила, посмотрев на отца:
– Боткин лечит охранников?
– Доктор не делит людей на охранников и заключенных, – ответил Николай. – Для него все больные его пациенты.
– Родионова я бы лечить не стала, – сердито сказала Анастасия.
– Какого Родионова? – спросила Александра Федоровна.
– Комиссара, который сопровождал нас из Тобольска.
– Все комиссары одинаковы, – нахмурившись, сказала Александра Федоровна. – Но они тоже болеют. Господь каждому воздает по его заслугам.
– И нам тоже? – спросила Анастасия.
Татьяна, нахмурившись, посмотрела на нее. Лицо Марии тоже сразу сделалось серьезным. Детская непосредственность Анастасии поставила всех в неловкое положение. Если Господь действительно воздает всем по заслугам, значит, и они заслужили той участи, в которой оказались. Но ни одна из них не чувствовала за собой никакой вины. Выходит, что они страдают за грехи других. Александра Федоровна строго посмотрела на Анастасию и твердо повторила:
– Господь всем воздает по их заслугам. Ты ведь помнишь, что Он сказал: «И каждому воздам по делам его». Мы отвечаем за весь народ и должны платить за грехи его. Иисус ведь тоже заплатил не за свои грехи. Своей смертью он искупал чужие. В том числе и предательство первосвященников.
Разговор становился тягостным, и это понимали все. Каждый подумал о том, что если он виноват в чем-то, ему должны сказать об этом. А если не виноват, почему он оказался здесь?
В комнату снова вошла Демидова и, поклонившись, сказала: