– Спиридонова утверждает, что это провокация. Но мы ведь знаем, что эсеры до сих пор не приняли Брестский мир, они хотят продолжения войны с Германией. У нас нет сил, Шая. Старая армия распущена, новой нет. ВЧК, как ты знаешь, наполовину состоит из эсеров. Единственные надежные люди – это два полка латышских стрелков Вацетиса. Из русских я не верю никому.
– У нас в Екатеринбурге тоже не просто. – Голощекин отодвинул чайную чашку, положил руки на стол. – Чехословаки в восьмидесяти верстах от города. Мы не сможем защитить его. Я ведь приехал с предложением расстрелять царя. Куда мы с ним, когда чехи возьмут Екатеринбург?
– Мы не можем трогать царя, – подняв голову, нервно сказал Свердлов. – Мы сейчас полностью зависим от немцев. Они – единственная сила, способная защитить нашу революцию. Немцы знают, что мы никогда не начнем с ними войну. Все остальные – начнут. И левые эсеры в первую очередь. А у немцев и без того неважно идут дела на Западном фронте.
– Я не прощу себе, если царь, который столько времени находится в моих руках, останется в живых, – сказал Голощекин. – Мы не имеем права его выпустить. Сейчас народ его ненавидит, завтра может снова воспылать любовью. И что тогда?
– Все, что ты говоришь, совершенно правильно. – Свердлов снова наклонился к тарелке. – Но одобрить ликвидацию сейчас не могу. У Мирбаха уже дважды был недобитый монархист Нейдгарт, требовавший, чтобы немцы заступились за Романовых. Если Мирбах принимает его в германском посольстве, сам понимаешь, что из этого вытекает. Давай подождем до окончания съезда.
– Не понимаю, зачем немцам нужен царь? – удивился Голощекин. – Ведь он вел такую ожесточенную войну с ними.
– Немцы не верят, что мы продержимся долго. Они рассчитывают на то, что если кто-то из Романовых взойдет на трон с их помощью, он станет для них надежным союзником. Во всяком случае, мы такой вариант не исключаем. Все решится в течение нескольких дней. А может быть, и на съезде. Наберись терпения.
Пятый Всероссийский съезд Советов начался в Большом театре в два часа дня. Все время с утра и до его открытия Голощекин провел в гостинице «Метрополь». Здесь была та же толкотня, что и вчера, но никакой особой нервозности не наблюдалось. С утра в кабинете Свердлова побывали председатель Петроградского совета Григорий Зиновьев и редактор газеты «Известия» Юлий Нахамкис. Они наверняка обсуждали документы, которые намечалось принять на съезде. Голощекин попытался найти Белобородова, наверняка уже побывавшего у Троцкого, чтобы обменяться с ним последними новостями, но Белобородов в здании ВЦИК не появился.
Они встретились на съезде. Голощекин впервые попал в Большой театр и с любопытством рассматривал его. Странно, но он ощущал здесь себя одним из богов Олимпа. Ведь еще совсем недавно в партере, где он сейчас находился, сидели украшенные бриллиантами самые знатные дамы Москвы, а на сцене, которая была в три ряда заставлена столами с членами президиума, пел Шаляпин. Голощекин с интересом рассматривал зрительный зал театра.
В царской ложе, украшенной расшитыми золотом портьерами, разместились журналисты революционных изданий. В ложах рядом со сценой – представители иностранных дипломатических миссий. В основном французские и английские офицеры. Над ними в специальной ложе сидел граф Мирбах со своим окружением.
Голощекин долго и внимательно смотрел на него. Мирбах был спокоен, даже торжественен, сидел не шевелясь, не наклоняя головы. Лишь однажды, когда к нему сзади подошел какой-то сотрудник посольства и начал что-то говорить на ухо, он слегка повернул голову.
За первым столом президиума, стоящим у самого края сцены, сидели руководители ВЦИК во главе со Свердловым. Голощекин знал не всех, но многие из членов президиума были ему знакомы. Справа от Свердлова сидели Нахамкис и Зиновьев, слева – секретарь ВЦИК Аванесов, руководители эсеров Камков, Карелин и Черепанов. А на самом краю – председатель их партии тридцатидвухлетняя Мария Спиридонова. До этого Голощекин ни разу не встречался с ней и сейчас с любопытством рассматривал самую известную революционерку России. Двенадцать лет назад на вокзале в Борисоглебске она хладнокровно застрелила из револьвера тамбовского губернатора Лужиновского. Казаки схватили ее прямо на перроне, оттащили за ограду и насиловали до тех пор, пока не отобрала полиция. Суд приговорил Спиридонову к смертной казни, но Николай II заменил ее на пожизненную каторгу. Расправа казаков и каторга сделали ее вспыльчивой и резкой в суждениях и действиях. Но сейчас Спиридонова, как и Мирбах, тоже была спокойной. Лишь иногда вскидывала голову и бросала пылающий взгляд на Свердлова и особенно Нахамкиса. Очевидно, потому, что газета «Известия» постоянно критиковала эсеров.
За следующими столами сидели большевистские руководители: Троцкий, Бухарин, Каменев, Смидович, Сакс, Радек, Иоффе, Карахан и другие. Ленина среди них не было. Он прошел на сцену, когда съезд уже начал работу, и сел с краю стола недалеко от Зиновьева.
В повестке дня съезда было три вопроса: Брест-Литовский мир, работа комитетов бедноты и закон о смертной казни. Первым выступил представитель левых эсеров Леви. Он яростно набросился на Брест-Литовский договор, говоря о жестокостях немцев на Украине. Потом накинулся на большевиков, пытающихся протащить на съезде закон о смертной казни. Голощекин почувствовал, что вся атмосфера огромного зала Большого театра сразу стала накаляться. Эсеру Леви тут же возразил большевик Иоффе, первым начинавший переговоры с немцами в Бресте, но возразил вяло и неубедительно. Из-за стола тут же поднялся и направился к трибуне Свердлов. Голощекин напрягся, стараясь не пропустить ни одного его слова.
Свердлов начал с того, что признал тяжесть немецкой оккупации.
– Но Россия слишком слаба для того, чтобы вести войну, – сказал он. – Нам надо укреплять страну и укреплять в ней законность. Эсеры протестуют против закона о смертной казни только потому, что мы расстреляли командующего Балтийским флотом, который оказался контрреволюционером. Но они активно сотрудничают с нами в чрезвычайных комиссиях. Их представитель Александрович является заместителем председателя Московской ЧК, которая неоднократно без суда и следствия выносила смертные приговоры. Выходит, что левые эсеры против казни, которую выносит суд. Но за смертную казнь без суда и следствия.
И тут же, не дав договорить Свердлову, со своего места сорвалась Спиридонова. Стройная и гибкая, в длинной черной юбке и белой кофточке, темные волосы стянуты в узел на затылке. Ее жесты порывисты, она вся кипела, и в этой своей страсти действительно казалась необыкновенно привлекательной. Голощекин невольно залюбовался ею. Спиридонова начала говорить тихо, заставляя зал настороженно вслушиваться в каждое слово, но постепенно ее голос креп и накалялся страстью. Голощекину казалось, что она тоже будет говорить о Брест-Литовском договоре с немцами. Но Спиридонова неожиданно начала совсем о другом.
– Я всю свою жизнь посвятила благу крестьян, – сказала она и, повернувшись к Ленину, выбросила в его сторону руку. – Я обвиняю вас в том, что вы обманули крестьян, что вы никогда не служили им, а только использовали их в своих целях. Все остальные наши разногласия временные, но в крестьянском вопросе мы с вами будем бороться до конца. Когда крестьяне, крестьяне-большевики, крестьяне-эсеры, крестьяне-беспартийные одинаково унижены, подвергаются преследованию и чудовищному ограблению, я возьму в руки тот же револьвер, ту же бомбу, которыми я их когда-то защищала. И ни вы, никто другой не остановите меня.
В зале поднялись рев и буря аплодисментов. Левая сторона партера, в которой сидели делегаты от эсеров, вскочила на ноги. Публика явно симпатизировала Спиридоновой. Крестьяне-депутаты начали грозить кулаками большевикам. У Голощекина неприятно заныло под ложечкой. «Неужели это именно то, о чем с такой тревогой вчера за ужином говорил Свердлов? – привстав с кресла и нервно оглядывая зал, подумал он. – Неужели это начало переворота?»
Чтобы спасти положение, к трибуне начал пробиваться Троцкий. Он пытался что-то сказать, но в зале поднялся такой шум и топот ног, что Троцкий вынужден был вернуться на свое место. Свердлов истерически зазвонил в колокольчик и начал кричать, что прикажет немедленно выгнать всех из зала. Но никто не слушал и его.
У Голощекина мороз пробежал по коже. В Екатеринбурге ему казалось, что власть большевиков установилась прочно и навсегда, а здесь ее вроде бы не было вовсе. Он со страхом ждал, что будет дальше. Возникло ощущение, что зал не утихнет никогда. И в это время со своего места от края стола поднялся Ленин и не спеша направился к самому краю сцены. Подойдя к Свердлову, он положил руку ему на плечо и сказал, чтобы тот перестал звонить. Затем подошел к краю сцены, взялся обеими руками за отвороты пиджака и обвел взглядом бушующий зал. На его лице играла самоуверенная усмешка. Из зала раздались насмешливые выкрики и свист. Ленин усмехнулся еще больше. Потом поднял вверх руку и стал ждать, когда утихнет зал. И вскоре во всем театре стало так тихо, что все услышали, как под кем-то из членов президиума скрипнул стул.
С беспощадной логикой, пункт за пунктом, Ленин начал разбивать критику эсеров, обвиняя их в непоследовательности и двуличии. В зале тут же снова поднялся крик, и Свердлов опять схватился за колокольчик. Но Ленин вновь поднял руку, и зал утих.
– Обвинения в том, что большевики служат немцам, смехотворны, – сказал Ленин. – Стремление левых эсеров возобновить войну играет только на руку Антанте. Брестский мир является для нас унизительным компромиссом, мы все это прекрасно понимаем, но это компромисс нужды. Мы вынуждены терпеть. Но наградой за это терпение для нас является светлое будущее. Усталость от войны неизбежно приведет к революции в других странах, к мировой революции. Именно война за интересы буржуазии привела к социалистической революции в России.
Голощекин впервые наблюдал за Лениным так близко и был потрясен, с каким напряжением зал слушал его речь. Когда Ленин кончил говорить, весь зал взорвался бурей аплодисментов. Ему аплодировали не только большевики, но и немалая часть левых эсеров.