Свердлов пришел ночью домой необычайно возбужденный. Еще в прихожей, снимая пиджак, сказал встречавшему его Голощекину:
– Кажется, теперь у нас закончилось всякое деление власти. Оппозиции больше нет. Мы ее раздавили. С завтрашнего дня не будет выходить ни одной эсеровской газеты.
Затем они вместе прошли на кухню. Голощекин тоже еще не отошел от событий в Большом театре. Ему и в голову не приходило, что власть большевиков в Москве висит на такой тонкой ниточке. Он с ужасом думал о том, что могло бы случиться с ним, если бы власть захватили эсеры. Сев за стол и положив на него руки, Голощекин посмотрел в глаза Свердлову.
– Счастливчики мы, Шая, – блеснув своим маленьким пенсне, сказал Свердлов. – Ленину безумно везет. С тех самых пор, как он вернулся в Россию, не было ни одного случая, где бы он мог проиграть.
– А немцы?
– Что немцы? Брестский договор мы начнем саботировать уже с завтрашнего дня. А через месяц-другой, когда Германия падет на колени, мы забудем о том, что он существовал.
– А что со Спиридоновой? Она расстреляна?
– Со Спиридоновой? – Свердлов усмехнулся. – Ее вместе с Камковым и другими эсерами надо было расстрелять у стен Большого театра. Но Ленин запретил. Велел установить личное участие в заговоре каждого. И только после этого выносить решение. Эсеры никогда не были нашими союзниками в революции. Они – попутчики. Эсеры защищают крестьян. А что такое крестьяне? Патриархальщина, полудикость и самая настоящая дикость. У нас еще возникнут большие проблемы с ними.
– Как хорошо, что съезд не успел принять закон о смертной казни, – сказал Голощекин. – С ним была бы одна морока. А теперь приговор вынесет революционный трибунал.
– Закон нам не помеха, – коротким, нервным смешком рассмеялся Свердлов. – Приговоры все равно будут выносить трибуналы, то есть мы.
– Значит, и с Романовыми можем покончить? – От этой мысли у Голощекина задрожали руки.
– О Романовых я тебе скажу завтра после встречи с Троцким. Взять решение на одного себя я пока не могу.
Голощекин снова сразу поскучнел. Он не понимал, почему Свердлов оттягивает решение. Может быть, против ликвидации Романовых возражает Ленин? Может быть, у вождя революции на этот счет есть другое мнение? Но спрашивать об этом Свердлова Голощекин не стал. Решил подождать до завтра.
До обеда он бродил по улицам Москвы, выясняя обстановку. В центре города было спокойно. О вчерашнем эсеровском мятеже напоминали только латышские патрули. Они стояли на Охотном Ряду от Лубянки до Кремля, патрулировали Тверскую улицу и Красную площадь. Казалось, что вся Латвия перебралась в Москву, чтобы поддержать большевиков.
Перед обедом Голощекин зашел в «Метрополь» к Свердлову. Он был у себя, а в приемной, на удивление, мало народу. Подождав, пока из кабинета председателя ВЦИК выйдут посетители, Голощекин зашел к нему. Свердлов весь светился, по его лицу было видно, что дела обстоят как нельзя лучше. Очевидно, те, кто только что вышел из его кабинета, принесли хорошие вести.
– Когда ты едешь в Екатеринбург? – спросил Свердлов, не ожидая, пока Голощекин усядется на стул у его стола.
– Я собирался уехать еще вчера, – ответил Голощекин.
– Эсеры глубоко просчитались, – сказал Свердлов, искоса поглядывая на лежавшие на столе бумаги. – Они думали, что немцы объявят нам войну. А поскольку мирный договор с Германией заключали большевики, народ выступит против нас. Но Германия войны не объявила. Немцы приняли извинение за убийство Мирбаха. Они развязали нам руки для борьбы с контрреволюцией.
Свердлов снял пенсне, близоруко прищурившись, посмотрел на Голощекина, потом снова надел пенсне и сказал:
– Утром у меня был Троцкий. Мы обсуждали обстановку в партии и стране. Троцкий считает, что для нас пришло время основательно встряхнуть собственные ряды. Показать, что отступления нет, что впереди может быть только полная победа или собственная гибель. Нам нужно сделать что-то такое, что привело бы в ужас нашего врага. И я с ним полностью согласен. Ты понял, о чем я говорю?
– Конечно, понял, – ответил Голощекин.
Тут и без всякого разъяснения было ясно, что Свердлов таким образом давал разрешение на убийство семьи Романовых, но не хотел ставить под ним свою подпись. Ответственность должен взять на себя Голощекин. А Свердлов потом поддержит его действия. Но убить царя – это не то, что расстрелять не снявшего перед тобой шапку холопа. Такое убийство нельзя скрыть, за него все равно спросят. А могут и снести голову. После событий в Большом театре Голощекин не исключал и этот вариант. Поэтому сдержанно спросил:
– А что Ленин?
– Ему сейчас не до этого, – сказал Свердлов. – Мы поставим его перед фактом. Думаю, он согласится, даже если это не совпадет с его мнением. Ленин опасался немцев. Но если они не заступились за Мирбаха, не заступятся и за других. Меня информируй обо всем. Я должен знать все подробности. Потом привезешь доказательства.
Голощекин встал, попрощался со Свердловым за руку и вышел. Вечером он выехал в Екатеринбург. Из головы не выходила последняя фраза Свердлова. Какие доказательства ему нужны? Постановление Екатеринбургского Совдепа? Отчет местной ЧК? И вдруг ему вспомнилась репродукция с картины, висевшей у них на стене, когда они вместе со Свердловым отбывали ссылку в Нарыме. Голощекин на всю жизнь запомнил имена художника и девушки, изображенной на картине. Девушка шла по тропинке и улыбалась, а за ней следовала служанка с тяжелой, окровавленной ношей на плече. Художника звали Боттичелли. А у девушки было чудное библейское имя Юдифь.
Глава 20
В Екатеринбург Голощекин возвращался в одном вагоне с Белобородовым. Поезд был забит до отказа, люди ехали даже в тамбурах. Домой, к своим семьям, возвращались солдаты бывшей императорской армии, задержавшиеся в Петрограде и Москве, чтобы помочь революции окончательно утвердиться в обеих столицах. Многие из них были обозлены, потому что, как выяснилось, революция еще не закончилась. Мирная жизнь, о которой мечтали солдаты, до сих пор оставалась мечтой. После того как революционная власть установилась в столицах, ее надо было устанавливать в губерниях, в городах и селах. То есть ломать устоявшийся уклад жизни, отодвигать в тень, а чаще всего ставить к стенке людей, олицетворявших ее до этого времени. В селе, где все хорошо знают друг друга, раздувание вражды могло вызвать большую беду. Наслушавшиеся революционных речей солдаты понимали это. Некоторые из них бросали на Голощекина недобрые взгляды. Перехватывая их, он пожалел, что вместо солдатской шинели надел комиссарскую тужурку. Белобородов был в шинели, его принимали за своего.
В поезде было полно гражданских. Мещан, интеллигентов, буржуа, убегавших в глухую российскую глубинку и надеявшихся переждать там смутное время. Все эти люди если и не выступали открыто против революции, то и не поддерживали ее. Они еще на что-то надеялись. «На что? – думал Голощекин. И тут же отвечал на свой вопрос: – На реставрацию старых порядков. Может быть, на возвращение к власти царя».
Стоя в коридоре у окна и молча разглядывая пассажиров, он иногда бросал взгляд на Белобородова, и тот отвечал ему тоже взглядом. Они научились понимать друг друга почти без слов. Белобородов был другом Троцкого. Он никогда не рассказывал о том, где познакомился и так близко сошелся с одним из вождей революции, а расспрашивать об этом не принято. Троцкий не сидел в царской тюрьме, не был в ссылке. В то время как Голощекин со Свердловым коротали время в диком и холодном Нарыме, Лев Давидович жил в Европе. Не был в ссылке и Белобородов. Но если они сошлись так близко, значит, на это были свои причины. Ленин ведь тоже не знал Свердлова до октября 1917 года. А затем сразу сделал его своей правой рукой. Правда, этому в немалой степени поспособствовал Троцкий, всегда и во всем поддерживающий Свердлова. Вот и сейчас они были единодушны в том, как поступить с бывшим российским царем и его семьей. Голощекин сам слышал это от Свердлова. И все же он нервничал.
– Ты говорил со Львом Давидовичем о наших делах? – оглянувшись по сторонам, тихо спросил Голощекин.
Белобородов кивнул, затем так же тихо сказал:
– Они все обсудили сегодня утром в «Метрополе». Вернемся к себе и сразу займемся семьей.
Уверенность Белобородова успокоила Голощекина. Если Троцкий сказал ему о встрече со Свердловым, значит, всю ответственность за то, что должно произойти в Екатеринбурге, Москва возьмет на себя. До поездки в Москву Голощекин смотрел на ликвидацию семьи Романовых по-революционному просто. Вывел их всех во двор, поставил к стенке, перестрелял, и больше ни о каком царе не должна болеть голова. Но в Москве вдруг понял, что, если изменятся обстоятельства, за это могут поставить к стенке и его самого. От одной этой мысли ему становилось дурно. Он уже не хотел быть главным организатором убийства, его устраивала роль слепого исполнителя распоряжения сверху. Теперь надо было думать о том, как лучше это организовать.
– В Ипатьевском доме надо менять команду, – глядя на Белобородова, все так же тихо произнес Голощекин. – Кого поставим комендантом?
– Юровского, – Белобородов опустил голову, помолчал некоторое время, потом поднял глаза на Голощекина и добавил: – Он сделает все. Там нужен человек без сантиментов.
Голощекин хорошо знал не только Якова Юровского, но и его семью. Юровский был из мелких лавочников. До самой осени прошлого года держал в Екатеринбурге фотографическую мастерскую. Он сумел собрать фотоархив на всю екатеринбургскую буржуазию, жандармерию и сыскные службы. Как только в городе была создана ЧК, он передал свой архив в отдел по борьбе с контрреволюцией. По его наводкам удалось выявить и расстрелять немало ее пособников. Во многих расстрелах принимал участие сам Юровский, ставший в декабре 1917 года комиссаром ЧК. Лучшей кандидатуры на роль исполнителя задуманной акции нельзя было найти на всем Урале.
Серым, неприветливым ранним утром поезд прибыл в Екатеринбург. Председатель Совдепа и председатель ЧК сошли с подножки вагона на грязный, засыпанный окурками и подсолнечной шелухой перрон и направились в американскую гостиницу. А через два часа вместе с Юровским они прибыли в Ипатьевский дом.