Царская семья в полном составе находилась в спальне родителей. Николай читал вслух книгу. Алексей лежал на кровати, вытянув поверх одеяла тонкие, бледные руки. Александра Федоровна сидела у него в ногах и что-то вязала. Две дочери сидели на стульях между кроватью и отцом, две стояли у окна. Услышав шаги в соседней комнате, все сразу насторожились. Белобородов перешагнул через порог и остановился. Слева от него встал Голощекин, справа – Юровский. Государь положил книгу на колени и медленно поднял взгляд на неожиданных гостей. Каждое такое посещение всегда заканчивалось какой-нибудь неприятностью.
– Мы вынуждены сменить коменданта дома, – не здороваясь, безо всяких предисловий сказал Белобородов. – До нас дошли сведения, что из вашего багажа стали пропадать вещи. Теперь этого не будет. Комендантом дома назначен товарищ Юровский. – Белобородов положил руку на плечо Юровского, давая тем самым понять, что этому чекисту он доверяет как самому себе. – Он наведет надлежащий порядок. Вопросы будут?
Белобородов скользнул взглядом по Николаю, по стоявшим у окна Марии и Анастасии. Они не сводили глаз с Юровского. Это был крупный черноволосый человек с широкими скулами, отвисшими усами и бородкой клинышком. Его можно было принять за приказчика торговой конторы или мелкого служащего. Если бы не его особенные глаза… Ледяной взгляд Юровского, казалось, просверливал насквозь. Царевны привыкли, что каждый новый человек внимательно рассматривает их. Но для Юровского они выглядели неодушевленными предметами. От этого невольно возникал холодок под ложечкой.
Вопросов не было, Белобородов и Голощекин вышли, Юровский остался и по-хозяйски еще раз оглядел своих пленниц. На Александре Федоровне – бусы из редчайшего жемчуга и изумительный бриллиантовый перстень на безымянном пальце левой руки. На этой же руке красовался украшенный драгоценными камнями браслет. Изумрудный кулон и такие же серьги на груди Татьяны.
Юровскому еще до войны постоянно завидовала жена старшего брата Ханя. Она не раз говорила:
– У тебя, Яков, товаров в лавке не меньше, чем на десять тысяч рублей.
Дела действительно шли неплохо, он никогда не бедствовал. Но то, что он увидел на Государыне и ее дочерях, не снилось даже в самых розовых снах. Один браслет Императрицы стоил больше всей его лавки. Не спуская с него своих маленьких глаз, Юровский сказал, стараясь быть как можно мягче:
– Я бы хотел попросить вас сдать мне все ваши драгоценности на хранение.
– Зачем это? – нервно вскинув красивую голову, с вызовом спросила Александра Федоровна.
– Чтобы у вас не было неприятностей, связанных с этим. Охрану несут люди, принадлежащие совсем к другому сословию. Видя на вас ваши украшения, они могут плохо относиться к вам. Мне бы этого не хотелось. У вас есть бумага? Мы сейчас же составим опись всех драгоценностей.
Юровский сел к столу, на котором лежала стопка бумаги и стояла чернильница и, повернув голову к Анастасии, сказал:
– Так, что у вас?
Он специально начал с самой младшей, расчетливо полагая, что она, если и станет возражать, то меньше других. Она еще не знает настоящую цену драгоценностям, у нее не связано с ними никаких личных воспоминаний. Анастасия посмотрела на мать, пожала плечами, сняла с пальца перстенек и положила его на стол перед Юровским. Он обмакнул перо в чернила, написал на бумаге крупными буквами «Анастасия Романова», поставил под фамилией цифру один и, еще раз обшарив колючим взглядом Анастасию, дописал: «Перстень с бриллиантом». Потом поднял голову и сухо произнес:
– Серьги и бусы тоже надо оставить.
Процедура походила на раздевание, но Анастасия, густо покраснев и прерывисто дыша, резким движением сняла с шеи бусы, вытащила серьги, не глядя положила их на стол и отошла к окну. Больше она ни разу не посмотрела на Юровского.
Вслед за Анастасией драгоценности сдали сестры. Они ждали, что мать возмутится и не послушается распоряжения комиссара, но Александра Федоровна молча сняла все свои украшения и положила их на кровать рядом с собой. Они уже не представляли для нее никакой ценности. На ее левой руке остался только перстень с крупным бриллиантом. Из-за болезни сердца руки отекли, и она не смогла снять его с пальца. Юровский, еще раз внимательно посмотрев на перстень, не стал требовать, чтобы она его сдала именно сейчас. Закончив опись, он расписался внизу листка и оставил его на столе. Драгоценности сложил в большой носовой платок, оказавшийся у него в кармане, и положил за пазуху. Опустив голову, не глядя ни на кого, торопливо вышел из комнаты.
Когда его шаги затихли в коридоре, Анастасия резко повернулась от окна и сказала:
– Вот теперь я знаю, как разбойники грабят барышень. Даже расписку могут оставить.
Александра Федоровна посмотрела на нее усталыми глазами и, вздохнув, произнесла:
– Все это суета сует. Не в украшениях счастье.
– А в чем же тогда? – спросила Анастасия.
– В любви, – ответила Александра Федоровна и кончиками пальцев осторожно погладила проступающую из-под одеяла больную ногу Алексея.
Вся семья последние три дня провела в бессоннице. Письмо офицера довело нервное напряжение каждого до предела. Две ночи подряд они ложились спать, не раздеваясь. При каждом шорохе или звуке, раздавшемся снаружи, вскакивали, готовые в ту же секунду подскочить к окну и выпорхнуть из ненавистного здания. Но, посидев несколько минут, снова ложились, разочарованно вздыхая. К стене дома никто не приближался. Иногда это было цоканье копыт случайно проезжавшей по Вознесенскому переулку запряженной повозки, а чаще всего шорохи рисовало возбужденное воображение. В таком напряжении наступал рассвет, а потом всходило солнце.
Утром никому не хотелось смотреть друг на друга. Ночь отнимала все душевные силы, и поэтому разочарование было особенно горьким. Каждый про себя пытался ответить на вопрос, почему не пришли спасители. Единственным оправданием казалось то, что верным людям помешали внешние обстоятельства. Поэтому надо было ждать следующей ночи.
И вот теперь в доме сменили коменданта. По всей вероятности, чекистам удалось раскрыть подготовку к побегу, и они или хорошо скрывают это, или что-то готовят. Судя по тому, как уверенно они вели себя, ни о каком похищении больше не может быть и речи. Осознание этого стало еще одним ударом по измученным душам.
Часа через два после того как ушел Юровский, у наружной стены дома появились четверо рабочих. Подставив лестницу, один из них поднялся наверх и заглянул в окно. Стоявшая у подоконника Татьяна в испуге отпрянула в сторону. Николай торопливо подошел к окну и спросил:
– Что вам нужно?
– Комендант приказал поставить на окно решетку, – сказал рабочий, с удивлением рассматривая царя, которого до этого видел только на портретах.
Несколько дней подряд перед этим в Екатеринбурге стояла невыносимая жара. На втором этаже дома нечем было дышать. Наглухо закупоренные окна не пропускали свежего воздуха. Железная крыша, казалось, раскалилась докрасна, и от нее через потолок жара стекала в комнаты. Охранники ходили, раскрыв рты и еле передвигая ноги. Александра Федоровна лежала в постели, не поднимаясь. У нее резко подскочило давление, и доктор Боткин никак не смог сбить его. У самого Боткина начались боли в почках. Он и раньше страдал от этого, но сейчас болезнь обострилась. Государь потребовал от Авдеева открыть окна, чтобы иметь возможность проветривать комнаты. Тот обязан был испросить на это разрешение у Голощекина или, в крайнем случае, Белобородова. Но поскольку ни того, ни другого не было в Екатеринбурге, решение пришлось принимать самому. После долгих раздумий Авдеев открыл одно окно, но снаружи поставил к нему дополнительную охрану из двух человек. И вот теперь на это окно ставят решетку.
– Ники, они или перехватили письмо, или каким-то образом узнали о намерениях верных людей, – сказала Александра Федоровна, глядя на то, как рабочие, силясь, прилаживают к стене тяжелую решетку.
Татьяна повернулась к матери и впервые за долгие месяцы заточения увидела в ее глазах полное отчаяние. Последняя надежда на спасение таяла как облачко, уходящее за горизонт. Дом превращался в настоящую тюрьму с железными решетками на окнах. У Александры Федоровны больно сжалось сердце. Она понимала, что происходило в душах дочерей, но не могла облегчить их страданий. В эту минуту она, не задумываясь, пошла бы на гильотину, если бы это могло спасти детей. Но жестокая судьба не давала ей выбора. Александра Федоровна боялась заглянуть в глаза Алексею, который тоже напряженно смотрел на то, как рабочие ставят решетку. По всей видимости, и он понимал, что мир, в котором люди свободно перемещаются по улицам, ходят в гости, смеются, позволяя себе маленькие шалости, исчезает навсегда. Алексей натянул тонкое одеяло до подбородка и закрыл глаза.
Николай сделал несколько нервных шагов по комнате, потом сказал:
– Пойду спрошу, можно ли нам выйти на прогулку. – Но вдруг остановился посреди комнаты и заметил: – Спрашивать не у кого. Коменданта нет, а охране запрещено разговаривать с нами.
В это время в гостиной раздались шаги, и в комнату вошел Юровский. В руках у него была небольшая шкатулка. Рабочие уже заканчивали установку решетки. Повернувшись спиной к окну, Юровский поставил шкатулку на стол, открыл ее и сказал:
– Вот ваши драгоценности. Прошу проверить.
Никто не двинулся с места. Александра Федоровна демонстративно положила на колени вязанье и принялась за работу. Дочери остались стоять там, где их застал Юровский. Тогда он достал из кармана опись и начал читать, поочередно вынимая из шкатулки украшения и выкладывая их на стол. Анастасия, поджав губы, подошла к столу в надежде увидеть свой перстенек. Он был на месте. Она хотела сказать комиссару колкость, но, вскинув голову, отошла к стене и, опершись на нее спиной, скрестила руки на груди. После того как украшения побывали в руках Юровского, она ни за что уже не надела бы их на себя.
Закончив чтение, Юровский сложил украшения, положил сверху опись и, закрыв шкатулку, опечатал ее. Он делал это с таким выражением на лице, с каким лавочник, показав клиенту свой самый дорогой товар, снова прячет его, потому что без этого товара не будет чувствовать себя лавочником.