– Она будет все время находиться у вас на этом столе, – сказал Юровский, поглаживая шкатулку ладонью.
– Слава богу, – произнесла Анастасия и посмотрела на мать. Та молча отвернулась.
– Когда мы можем совершить прогулку? – спросил Государь после того, как Юровский поставил шкатулку на стол и повернулся к нему.
– Хоть сейчас, – ответил Юровский. – Вам разрешено гулять два раза в день по полчаса. Как чувствует себя Алексей Николаевич?
Юровский впервые внимательно посмотрел на Цесаревича. Тот лежал на кровати и отрешенно смотрел в потолок. Большие серые глаза Алексея были печальны. Выждав паузу, он повернул голову к Юровскому и сказал:
– Уже лучше.
– Вы уже можете передвигаться самостоятельно? – спросил Юровский.
– Нет, – коротко ответил Алексей.
– Ну, ничего. Скоро, я думаю, вы поправитесь, – сказал Юровский и вышел.
Алексей отказался от прогулки, решив остаться с матерью, и на улицу пошли Государь с дочерьми. Проходя через комнату охраны, они не увидели ни одного знакомого лица. Все охранники оказались новыми. Государь поздоровался с ними, но они молчали словно глухонемые. Когда все начали спускаться по лестнице, охранники заговорили между собой на незнакомом языке.
Во дворике, у куста сирени, Татьяна сказала, в недоумении пожав плечами:
– Новый комендант сменил всю внутреннюю охрану. К чему бы это?
– Очевидно, что-то изменилось в их планах, – заметила Ольга. – Хотя во дворе остались все те же люди.
– Давайте больше не думать об этом, – сказала Мария. – Иначе можно сойти с ума.
– Как же не думать об этом? – удивилась Анастасия. – Я только и думаю об этом. Сначала отобрали украшения, затем поставили на окно решетку. А теперь и заменили охрану. Вам не кажется, что все это выглядит довольно странно?
– Ничего странного в этом нет, – заметил Николай. – Каждый новый комендант заводит свои порядки и окружает себя теми людьми, которым больше доверяет. Так было всегда. Так будет и дальше.
Он очень хотел верить тому, что говорил. Но в глубине души понимал, что причина всех этих изменений совсем в другом. Ольга права. В планах чекистов что-то изменилось. Но сейчас для него важнее было не строить догадки, а успокоить детей.
Юровский между тем неторопливо осматривал дом. Обойдя второй этаж, он спустился вниз. В полуподвальной части здания находилось несколько комнат. Одна, маленькая, была свободной, две других, таких же по размерам, забиты вещами прежнего хозяина дома. Напротив них через узкий коридор располагалась большая комната с окном, выходящим на улицу. В ней стояли шкаф, небольшой столик и три стула. Комнату давно не убирали, на всей мебели толстым слоем осела пыль. Юровский подошел к окну, посмотрел наружу. В нескольких метрах виднелся забор. На подоконнике тоже лежал толстый слой пыли. Юровский провел по нему пальцем, прочертив косую белую линию, затем шагами измерил комнату. Семь шагов в длину и пять в ширину. Отойдя к двери, он еще раз ощупал глазами каждый сантиметр помещения. Затем прикрыл дверь и поехал в гостиницу к Голощекину.
После обеда рабочие привезли в Ипатьевский дом подводу теса и от пола до потолка закрыли в полуподвальной комнате одну из стен деревянной панелью. На следующий день ее обклеили обоями, вынесли стоявшую там мебель, а комнату вымыли. В тот же день на окне установили наружную решетку.
Слыша снизу непрерывный стук молотков, Александра Федоровна сказала, ни к кому не обращаясь:
– Опять что-то затевают.
– У меня такое впечатление, что там сколачивают гробы, – произнесла нервно ходившая из угла в угол Мария.
– Давайте почитаем молитву, – сказала Александра Федоровна.
Она отложила в сторону вязанье и тихо начала: «Отче наш, иже еси на небесех…»
Мария остановилась посреди комнаты, посмотрела на мать, перекрестилась и продолжила:
– Да светится имя Твое, да приидет царствие Твое яко на небеси и на земли…
Остальные дочери подхватили молитву, и в комнате зазвучало стройное пение: «Хлеб наш насущный даждь нам днесь. И остави нам долги наши, яко же и мы оставляем должником нашим…»
Алексей, лежа на подушке, беззвучно шевелил губами, повторяя вслед за сестрами слова молитвы, и видел, как их лица становятся светлее, а взгляды делаются мягче и добрее. Он чувствовал, как по сердцу разливается размягчающее спокойствие, стук молотков становится совсем неслышным, а комнату через зарешеченное окно начинает заливать небесным светом. Даже нога в эти мгновения перестала болеть. Он попытался подобрать ее под себя и с удивлением заметил, что совершенно не ощущает боли.
Когда молитва была прочитана, Государь, выждав паузу, сказал:
– Надо через нового комиссара заказать священника. Пусть отслужит нам обедницу.
– Не удивлюсь, если он этого не разрешит, – ответила Александра Федоровна.
– И все-таки я попробую, – сказал Государь.
Вечером, перед чаем, в доме появился Юровский. Семья и вся прислуга за исключением Харитонова, который на кухне колдовал над чайником с заваркой, находилась в гостиной. Ольга играла Шопена. Юровский неслышно остановился на пороге и замер, прислонившись плечом к дверному косяку. Звучала нежная, но печальная музыка, словно прозрачное утро в роняющем последнюю листву осеннем лесу. Он даже ощутил особый аромат леса расширившимися ноздрями. Юровский шумно вздохнул, и все сразу обернулись к нему. Но Ольга продолжала играть, и внимание снова переключилось на музыку. Когда она взяла последний аккорд и убрала руки с клавиш, на пороге появился Харитонов и, поклонившись, громко произнес:
– Чай готов, Ваше Величество.
Юровский дернулся, полоснув по нему взглядом, но ничего не сказал, повернулся и направился в комнату охраны. Его задержал Государь.
– Яков Михайлович, – мягко произнес он.
Юровский остановился, внимательно глядя на Николая. Государь был спокоен, его лицо, как всегда, казалось доброжелательным. Юровский подождал, пока Государь подойдет к нему, и поднял голову.
– Мы хотели бы пригласить священника, чтобы он отслужил молебен, – сказал Государь. – Вы можете это сделать для нас?
Юровский на несколько секунд замешкался, не понимая, о чем идет речь. Какой молебен и зачем он нужен бывшему царю? Неужели он не понимает, что никакие молебны уже не спасут его? Он уже хотел отказать в самой резкой форме, но неожиданно для самого себя произнес:
– Хорошо, я завтра поговорю об этом с настоятелем Екатерининского собора.
На следующий день с утра Юровский вместе с Голощекиным, Войковым и верхисетским военным комиссаром Петром Ермаковым на легковой машине направились в урочище Четырех Братьев – большой лесной массив на окраине Екатеринбурга. Ермаков хорошо знал эти места. Перед этим почти два часа в номере Голощекина обсуждали маршрут, по которому предстояло ехать. Войков предлагал отправиться на пролетке, в ней было легче передвигаться по лесу. Но Голощекин сразу отверг это предложение.
– Трупы будем вывозить на машине, поэтому надо найти такую дорогу, по которой свободно пройдет автомобиль.
Довод был убедительный, идея с пролеткой сразу отпала. Но когда заехали в лес, поняли, что найти подходящее место будет не так-то просто. Лес пересекало множество дорог и еще больше тропинок, встречались люди. Какой-то мужик с женой и мальчишкой лет восьми попались им уже на опушке. Они ехали на подводе в Екатеринбург, видимо, из ближайшей деревни Коптюги. Вскоре машина обогнала двух парней с котомками за плечами, шагавших из Екатеринбурга по направлению к Коптюгам.
– Народу, как на Вознесенском проспекте, – недовольно пробурчал Голощекин. – А нам надо исключить любого свидетеля.
– Это мы обеспечим, – смеясь, заметил Юровский.
Но Голощекина его ответ не успокоил. Когда выехали на большую поляну, он приказал остановить машину и сказал, глядя на Юровского:
– Допустим, мы закопаем их здесь, – Голощекин указал пальцем на куст, росший с краю. – Это же обнаружится сразу. Семь человек даже под землей зарыть совсем не то, что похоронить собаку.
– Не семь, а одиннадцать, – уточнил Юровский.
– Тем более, – Голощекин почесал подбородок и огляделся. Потом спросил: – А шахты здесь никакой рядом нет?
– Есть, – сказал молчавший все это время Ермаков. – Вон там, недалеко, – он показал рукой в сторону ближайших деревьев.
Пересекая поляну, к деревьям вела заросшая тропинка. Голощекин прошел по ней и вскоре увидел заброшенную шахту. Рядом с ней возвышался старый, уже поросший травой отвал породы. Голощекин подошел к краю шахты, заглянул в нее. Из горловины тянуло сыростью, каменные края шахты осклизло блестели, но дна не было видно. Голощекин поднял с земли камень и бросил вниз. В глубине булькнула вода.
– Вот сюда их и сбросим, а шахту завалим, – сказал Голощекин.
– Для этого полка солдат не хватит, – заметил Юровский. – К тому же свидетелей будет столько, что от всех не избавишься.
– Предложи что-нибудь получше. – Голощекин начал раздражаться из-за того, что пустяковая, как ему представлялось вначале, задача вдруг стала превращаться в серьезную проблему.
Казалось бы, что стоит закопать нескольких человек? Вырыл яму, побросал их туда, засыпал землей, а сверху положил дерн. Но выходит, что даже в большом лесу сделать это, не оставив следов, невозможно. Войков покрутил головой, нервно, как собака, понюхал поднимающийся из шахты гнилой воздух, потом сказал:
– Надо сначала залить трупы серной кислотой, затем облить керосином и сжечь. То, что останется, не сможет опознать никто.
– А зачем нам возиться с этим? – удивился Ермаков. – Сбросим в шахту, и все дела.
По лицу Голощекина пробежала недобрая улыбка, а в глазах Юровского сверкнул волчий огонек. Они посмотрели друг на друга, потом перевели взгляд на Ермакова.
– Ты что, не знаешь, с кем имеешь дело? – погасив улыбку, спросил Голощекин. – Ведь те, кто свергал царя, завтра на этом месте церковь поставят. И каждый день будут приходить сюда молиться, разбивая до крови свои чугунные лбы.