Раненый диверсант, скорее всего, знал его лично. Не исключено, что группа прибыла к нему на связь. Но когда лже-Николаеву стало известно, что диверсант схвачен контрразведкой и находится в лазарете, то он просто решил его убить, чтобы исключить разоблачение.
Не было ничего удивительного в том, что он узнал, где находится раненый диверсант, сохранить секретность в таких делах крайне сложно. Невольными свидетелями ареста стали десятки людей, в том числе сестры и раненые, которые делились новостью со своими знакомыми и приятелями, так что новость докатилась и до ушей диверсанта. А он пришел в госпиталь, устранил свидетеля и спокойно вышел. Дерзок, решителен, в изобретательности тоже не откажешь. Найти его будет крайне сложно. Вряд ли он сидит на месте, а с такими надежными документами, как у него, можно передвигаться по всему фронту.
– Вот, значит, как оно складывается, – невесело протянул Тимофеев. – Еще неизвестно, в каком именно месте он может оказаться.
Действительность оказалась во много раз хуже, чем представлялось. Этот Николаев может перебраться на соседний фронт, где отыскать его будет еще труднее.
Захарчук выжидательно смотрел на Романцева. Бойцы из охраны, расположившись вдоль окон, понуро потупили взгляды; младший сержант нервно курил, теряясь в догадках о своей дальнейшей судьбе, ему можно было только посочувствовать.
Неожиданно в дверь сдержанно и как-то очень аккуратно постучали. Тимофей поймал себя на некотором удивлении: странно это, они находятся в общественном коридоре, а кто-то очень деликатный решил напомнить о себе. Удостоверение сотрудника СМЕРШа, с которым он представился главврачу, возымело должное действие.
– Входите, – произнес Романцев.
В узкий коридор, щедро залитый дневным светом, вошли двое санитаров. У одного из них, дюжего, с толстыми губами, в руках были носилки. Только сейчас, когда солнце стало особенно ярким, Тимофей заметил, что пол был неровный, плохо подогнанный, сколоченный из узких шероховатых досок; в углах торчали горбыли. Наверное, во время войны пол пошел на растопку, так что его выкладывали заново, покрасили на скорую руку.
– Нас сюда направил главврач, – заговорил тот, что был с носилками. – Сказал, что трупы забрать нужно. Жара!
Дверь в палату была широко распахнута, и на стуле, вытянув вперед ноги и свесив на грудь голову, сидел убитый красноармеец.
– Забирайте, – кивнув, разрешил Романцев.
– Мы сначала одного возьмем, а потом за другим придем, – предупредил губастый.
Не спеша подступили к убитому и словно по команде, взяв его за руки и за ноги, положили на носилки, лежавшие на полу. Прошли через расступившихся по сторонам бойцов и так же незаметно вышли, как и вошли.
Вот ведь как оно бывает, какой-то час назад их разделяла непреодолимая линия вражды, которую невозможно было ни перешагнуть, ни позабыть; невидимой, неосязаемой, но такой же реальной, как боль, страх или совесть. Еще совсем недавно они находились по разные стороны войны, где один сторожил другого, и вот через какие-то несколько минут им придется лежать в мертвецкой, позабыв про все распри.
– Вот что я хочу сказать тебе, младший сержант, ты должен вспомнить, как он выглядел, сколько ему лет, какого он роста. Вспомнить даже то, что крепко подзабыл. Ты понимаешь, о чем я говорю? – строго спросил Тимофей Романцев.
– Так точно, товарищ старший лейтенант, – глухо произнес младший сержант.
– А теперь давай подумай как следует и опиши мне его по возможности детально. Это важно!
Открыв блокнот, Тимофей Романцев взял остро заточенный карандаш и задержал на нем тяжеловатый взгляд.
Еще через час с небольшим Тимофей Романцев имел словесный портрет преступника: «Возраст – около тридцати пяти лет. Славянской внешности. Рост – немного выше среднего. Телосложение сухощавое, плечи широкие, осанка прямая. Волосы темно-русые. Лицо худое, лоб средний, вертикальный, по форме прямой. Брови прямые, горизонтальные, светлые. Глаза средние – серые. Нос прямой, слегка заостренный, губы средние. Зубы среднего размера, с нормальным прикусом, правый клык на нижней челюсти слегка выступает вперед…»
Стараясь подбирать каждое слово, Тимофей Романцев написал докладную записку начальнику УКР СМЕРШ Тридцатой армии полковнику Мишину В.И.
«Совершенно секретно.
Мною в результате оперативно-следственных действий было установлено, что в госпитале № 734 близ села Покровское немецким агентом, выдававшим себя за сотрудника Особого отдела Николаева, были убиты красноармеец охранной роты Алтынбаш, а также диверсант Кононов, находящийся на излечении. По моему мнению, убийца был агентом немецкой разведки, глубоко внедренным в одно из военных подразделений Красной армии. Прошу принять меры к немедленному розыску диверсанта, выдавшего себя за Николаева. К рапорту прилагается его подробный словесный портрет.
Хочу отметить, что активное участие в оперативно-следственных мероприятиях и прояснении деталей случившегося принимал оставшийся в живых младший сержант Филипенко.
Старший лейтенант военной контрразведки СМЕРШ Романцев Т.П.»
Штаб военной контрразведки Тридцатой армии располагался в селе Покровское. До него пятнадцать километров, что весьма немало по разбитой дороге. Дивизионный «Виллис», изрядно потрепанный на дорогах, то проваливался в колдобины, сокрушая рессоры, а то вдруг буксовал на недавних воронках, присыпанных гравием. Ему навстречу рота за ротой топала терпеливая пехота, узнаваемая по обмоткам и скатанным шинелям, надетых через плечо. Сапоги не у всех, а только у самых фартовых. Внимание Тимофея привлек командир батальона, совсем молодой человек в хромовых сапогах, собранных в щеголеватую гармошку. Вид румяный, где-то даже довольный. Пожалуй, что такую физиономию на войне можно увидеть нечасто. Осанка прямая, даже где-то горделивая, на обмундировании ни пятнышка. Его можно было бы принять за щеголеватого новобранца, если бы не две награды: орден Красного Знамени и медаль «За отвагу», украшавшие его широкую грудь.
По интенсивному движению колонн можно было предположить, что намечалось нечто серьезное. Грядущими событиями, казалось, было пропитано все окружающее пространство. Последние несколько дней шла усиленная передислокация по всему фронту. В основном полки подтягивались к переднему краю глубокой ночью, чтобы сбить с толку маршрутников, фланеров и прочую невыявленную агентуру противника, продолжавшую действовать на переднем крае.
В дневное время маршевые роты совершали передвижения намеренно, чтобы дезориентировать противника в истинном скоплении живой силы и техники. Также ночью по всей линии фронта к переднему краю продвигались танки и самоходные орудия, а чтобы заглушить лязг гусениц, в это время в прифронтовой полосе бесперебойно летали самолеты. Командование рассчитывало, что эти хитроумные действия сумеют навязать ложные представления о готовящемся прорыве.
Салон «Виллиса», и без того невеликий, сделался совсем тесным: Романцева бросало из стороны в сторону на неровностях, подкидывало на ухабах.
Навстречу топали артиллеристы, в подавляющем большинстве в кирзовых сапогах, в новом обмундировании; тягачи тащили длинноствольные пушки. Красноармейцы шли весело, с задором, лихо пылили. Ощущение было таковым, что двигались они не к линии фронта, а возвращались с краткосрочного веселого отпуска.
Старший лейтенант Романцев подъехал к отделу военной контрразведки Тридцатой армии. Невольно обратил внимание, что за последние часы патрулирование на дорогах заметно усилилось, в основном парное, из местных комендатур. Вот только на выездах из населенных пунктов вдруг неожиданно появились контрольно-пропускные пункты, подле которых стояло по несколько автоматчиков.
Показав удостоверение на входе в здание молодому, но строгому красноармейцу, прошел в дверь. Поднялся на второй этаж, где размещался кабинет начальника отдела, и, сдержанно постучав, вошел.
– Разрешите, товарищ полковник.
– Проходи, – отозвался Мишин. – Что у тебя там?
– Докладная записка по делу об убийстве немецкого диверсанта и бойца охранения.
– Что-нибудь выяснил? – взял полковник исписанные листы.
– Так точно! По свидетельству бойца охранения, немецкий диверсант представился майором Николаевым. Вот только этот майор уже три месяца как пропал без вести.
– Вот оно что… Теперь понятно, почему диверсант так долго оставался невидимым. Значит, избавлялся от свидетеля?
– Получается, что так.
Положив листочки в папку, полковник поднял трубку аппарата ВЧ-связи:
– Товарищ генерал-майор, это вам полковник Мишин звонит.
– Что у тебя, полковник? – заголосила чувствительная мембрана высоких частот. Генерал-майор Зеленин имел сильный зычный голос, а сейчас он и вовсе походил на медвежий рык.
– У нас имеется словесное описание немецкого агента, убившего раненого диверсанта, не исключено, что прибывшие парашютисты должны были установить с ним контакт. Он не мог уйти далеко, если мы сработаем оперативно, так можем его задержать.
– Что ты предлагаешь?
– Я бы предложил для поимки диверсанта привлечь весь оперативный состав контрразведки фронта, а также части по охране тылов фронта. Следует ввести в курс дела личный состав этапно-заградительных, линейных и гарнизонных комендатур, а также привлечь части Красной армии, которые в настоящее время находятся в резерве. Размножить словесный портрет диверсанта и распространить его по всем комендатурам и частям Красной армии. Кроме того, нужно дать ориентировку на диверсанта и на соседний Калининский фронт. Не исключено, что он уже начал действовать и там… Следует предупредить всех патрульных, что он очень опасен при задержании.
– Предложение дельное, – согласился генерал-майор, – думаю, что Центр нас поддержит. Я напишу соответствующую записку в Москву.
Связь оборвалась. Генерал-майор положил трубку, не попрощавшись. Только сейчас старший лейтенант заметил, что разговор дался полковнику непросто: шея побагровела, на лбу, собравшемся в грубые волнистые складки, выступили крупные капли пота. Характер у Зеленина был крутой, что полковник не однажды прочувствовал на собственной холке.