– Думаю, что товарищ Сталин останется доволен, – с прежней серьезностью продолжал комиссар второго ранга Серов. – Он любит острую кухню.
Попрощавшись с хозяйкой, Иван Александрович уехал на аэродром.
Ранним утром адмиралу Канарису доложили об уничтожении спецпоезда. По заверению командира летной эскадры, сбросившей бомбы, эшелон разлетелся на мелкие щепки. А то, что от него осталось, вспыхнуло мгновенно. Так что у Сталина и его сопровождения, находившегося в вагонах, не было ни малейшего шанса уцелеть.
Нужно было сообщить о случившемся Гитлеру, но Вильгельм Канарис медлил. Дважды он поднимал трубку с твердым намерением позвонить в рейхсканцелярию, но всякий раз что-то его удерживало – клал ее обратно. О произошедшем русские молчали, и это было странно.
Спешить с сообщением о смерти Сталина не следовало: не исключено, что в этот самый момент тот просто отлучился из поезда и наблюдал со стороны за его разрушениями. С минуты на минуту разведка должна будет или опровергнуть, или подтвердить гибель Сталина.
С момента бомбардировки как-то незаметно минуло еще два часа. Фронт русских, если верить заверениям командующих, тоже как-то незаметно притих. Не связано ли это затишье как-то со смертью Сталина?
Очень даже может быть…
В этом случае невероятным успехом следует наслаждаться в одиночестве. А затем пусть об этом грандиозном событии узнают и остальные. Достав из шкафа бутылку французского коньяка, адмирал Канарис налил в рюмку темно-коричневую благоухающую жидкость, пахнущую древесно-ванильными ароматами. Неожиданно дверь открылась, и в кабинет вошел Альфред Розенберг, рейхсминистр по делам оккупированных восточных территорий, с которым у адмирала сложились приятельские отношения.
– Не рановато ли для коньяка, Вильгельм? – спросил рейхсминистр.
– Имеется повод, – ответил адмирал Канарис.
– И какой же? – Альфред Розенберг устроился в кресле напротив.
Адмирал Канарис достал вторую рюмку и наполнил ее коньяком. Французы скверные вояки, но в винах они знают толк. Розенберг взял рюмку и вдохнул пряный аромат.
– Мне сообщили о том, что эскадра бомбардировщиков разбомбила спецпоезд, в котором ехал Сталин.
Рейхсминистр едва улыбнулся:
– У меня другие сведения.
– Какие же?
– Давайте включим радио.
Адмирал подошел к приемнику и повернул ручку. Комнату тотчас заполнил уверенный сильный мужской голос, четко выговаривающий каждое слово; говорил он на русском. Даже не зная слов, можно было понять, что диктор сообщал о чем-то значительном, о таком, отчего мурашки пробегали по коже.
– И что же он сказал? – спросил адмирал Канарис, когда голос смолк. – Кажется, вы знаете русский?
Рейхсминистр громко рассмеялся:
– Дорогой Фридрих, только не надо относить меня к русским шпионам. Наверняка где-то в ваших тайных архивах пылится мое дело и там сказано, что мой второй родной язык – русский! Вам ли не знать, что родился я в Ревеле, учился в Риге, а высшее образование получил в Московском высшем техническом училище…
Адмирал Канарис качнул головой:
– Я в курсе вашей биографии, образование вы получили по специальности инженер-строитель.
– Все так… А голос, что вы слышите, принадлежит диктору Юдке Берковичу Левитану, кстати, еврею… Фюрер как-то обмолвился, что первым, кого он вздернет на виселицу, когда возьмет Москву, будет именно Левитан.
Вильгельм Канарис хмыкнул:
– Судя по всему, кончина этого бедного еврея откладывается на неопределенное время. И все-таки, чего он там наговорил?
– А он сказал о том, что войска Шестьдесят девятой и соединения Седьмой гвардейской армии Степного фронта штурмом овладели Белгородом. И в этот же день после напряженных уличных боев был освобожден город Орел. И по приказу Верховного главнокомандующего Сталина в городе Москве в честь знаменательной победы советской армии будет произведен артиллерийский салют.
– Проклятье! – невольно выругался Канарис.
– Надеюсь, вы не позвонили в рейхсканцелярию, чтобы сообщить… так сказать, важную новость о кончине Сталина?
– Не успел, – глухо произнес адмирал.
– Хочу сказать вам по секрету, что фюрер в последнее время высказывается негативно о вашей работе. Собственно, я пришел затем, чтобы предупредить вас… Есть вещи, которые не следует говорить по телефону… даже главе разведывательного ведомства. Кстати, сам Левитан уроженец Белгородской области, а потому он особенно эмоционально говорил об освобождении Белгорода. – Выпив коньяк одним махом, рейхсминистр сказал: – А коньяк великолепный!
– Вы пьете коньяк как русский, – сумрачно заметил адмирал Канарис.
– Что поделаешь, я очень долго жил среди русских, так что некоторые их привычки достались и мне, а привычки – такая скверная штука, что передаются быстро, как заразная болезнь.
Попрощавшись, Розенберг вышел из кабинета, оставив Канариса в глубокой задумчивости.
Подняв со стола узкий вскрытый пакет с сургучовой печатью, Мишин сурово спросил Тимофея:
– Знаешь, что в этом пакете?
Старший лейтенант Романцев невольно напрягся: что же такого в нем может быть?
Разговор принимал драматический оборот. Никаких серьезных грехов он за собой не находил. А ведь каких-то несколько минут назад ему думалось, что его вызывают к начальнику военной контрразведки СМЕРШ лишь затем, чтобы проинструктировать перед очередным заданием.
– Никак нет, товарищ полковник! – браво отвечал Тимофей.
– А вот ты все-таки вспомни, покопайся поглубже в своей памяти, – столь же сурово произнес Валерий Николаевич, не сводя со старшего лейтенанта строгих глаз. – Чего ты на меня ангелом-то смотришь? Грешков, что ли, никаких нет?
– Ничего такого, что могло бы опорочить честь советского офицера и военного контрразведчика, я не совершал, – твердо произнес старший лейтенант Романцев, не отводя взгляда.
– Ты уверен?
– Да!
– Ну тогда слушай, вынужден тебе зачитать, – суровости в голосе полковника прибавилось: – «Старший лейтенант Романцев Тимофей Степанович, старший оперуполномоченный войсковой разведки СМЕРШ 30-й армии приказом № 344 от 5 августа 1943 года направляется в распоряжение ГУКР СМЕРШ для дальнейшего прохождения службы. Начальник Главного управления контрразведки СМЕРШ Наркомата обороны СССР, комиссар ГБ 2-го ранга В.С. Абакумов». Ну что тут скажешь? Поздравляю тебя! – широко улыбнулся полковник, глядя в слегка растерянное лицо Романцева, и протянул широкую ладонь.
– Спасибо, товарищ полковник, – сказал старший лейтенант Романцев, крепко тиснув короткие толстые пальцы. – Не ожидал!
– Немедленно собирай вещи и выезжай! Москва ждать не любит. Не стал чинить препятствия, хотя, – губы полковника плотно сжались, – расставаться с тобой мне жаль! Куда тебя направят, не знаю, но уверен, что ты проявишь себя на любом месте и в любой должности. Работать ты умеешь. И еще вот что, – понизив голос, проговорил полковник, – тут такое дело… чисто житейское, пойми меня правильно… Не знаю, что там у тебя получилось, но к тебе посетительница какая-то пришла. Здесь я тебе ничем не могу помочь. Думаю, что дело серьезное, спровадить ее не в моей власти. Давай разреши эту беду самостоятельно! И… счастливой дороги!
Тимофей Романцев вышел из кабинета полковника и направился в свою комнату, которую делил с тремя такими же старшими лейтенантами. Некоторое время он стоял перед дверью, соображая, чего следует ожидать, а потом решительно распахнул. На стуле у самой стены, положив длинные тонкие ладони на колени, примерной ученицей сидела Зоя.
– Боже мой, Тимофей! – бросилась Зоя к нему на шею. – Почему ты мне не писал? Я вся извелась! Не знала, что и думать.
– Я писал тебе, – обескураженно произнес Романцев, чувствуя тепло жены и не смея расцепить объятия. – Целых десять писем. Серьезно!
– Но я не получила ни одного, – растерянно произнесла девушка.
– Просто я не успел их отправить, – нашелся Тимофей. – Когда ты едешь в Москву?
– Я не успела приехать, а ты меня уже прогоняешь? – обиженно спросила жена.
– Вовсе нет, – улыбнулся Тимофей. – Просто меня направляют в Москву. И если мы уедем прямо сейчас, то подъедем прямо к праздничному салюту!
– Но сначала я бы хотела получить твои письма… Ведь они принадлежат мне.
– Конечно же, тебе! Я расскажу тебе их по дороге, а сейчас нам нужно торопиться, у нас мало времени!