И что же в итоге оказалось на обложке? Угадали: то, что даже в бредовом сне нельзя связать ни с романом, ни с изложением. На картинке, точнее, коллаже, актёр, который обычно играет майора Пронюшкина, прижимал к себе не присутствующую в сюжете блондинку. На майоре — дублёнка и шапка, на блондинке — песцовая шуба. Самое оно, учитывая, что дело в романе происходит среди лета и носит явно отпускной колорит…
В качестве Двудомского я стала автором пятнадцати заказных романов. Чтобы сосчитать среди них случаи совпадения между картинкой и изложением, хватит одной руки — даже если рука имеет неполный комплект пальцев… Постепенно я прекратила беспокоиться по этому поводу. А изложения начала писать в таком духе: «Дело происходит в Сочи, жарким летом. Сюжет заключается в незаконном изъятии органов у пациентов частной клиники и перепродаже их за рубеж. Филипп Иннокентьевич Дракин — маленький, черноволосый, в очках — нуждается в операции удаления камня из желчного пузыря. Его оперирует доктор медицинских наук Семён Бекбулатович Томилин — толстый, рыжий, лысоватый…»
Иногда срабатывало. Я не хочу сказать, что художник специально изображал очкастого брюнета Дракина и рыжего лысоватого Томилина, но что-то из перечисленного на обложку всё-таки попадало. Например, толпа легко одетых людей. Или набережная в Сочи. Или руки хирурга в резиновых перчатках.
Но чаще всего, думаю, художнику было просто неохота заморачиваться тем, что я там понаписала. Зачем, если всегда есть беспроигрышный вариант — ляпнуть на обложку сзади и спереди кадры из сериала с узнаваемым актёром в роли Пронюшкина! Первые, которые подвернутся. А там уж пускай читатель ломает голову, соотнося обложку с начинкой.
Это меня ничуть не удивляет: в проекте каждый рядовой труженик — что художник, что литнегр — делает свою часть работы с изрядной долей отвращения, стремясь побыстрее отделаться. Кто меня удивляет, так это главный редактор, который должен был, по идее, заметить диссонанс обложки и содержания в подавляющем большинстве книг проекта и принять какие-то меры. Либо художника обязать следовать изложениям, либо нашу братию избавить от бессмысленного писания оных.
Однако всё оставалось по-прежнему. Изложение — священная корова. Одна из тех традиций, бессмысленность которых ясна всем, и которую, однако, все поддерживают… Почему? Очевидно потому, что она — традиция. Других объяснений у меня нет.
В ту зиму я продолжала ещё выбираться в ИЖЛТ, то на лекции, то в кулуары, читала вслух на переводческой студии у Искушевича, но всё старое — новое пока не получалось писать. И всё же я старалась не терять прежнюю среду, дававшую мне столь многое.
Из прежней среды вынырнул ещё поразительный Дудин. Вдруг получилось, что я в силах оказать ему услугу: у него проблемы с зубами, а у меня, всем известно, много знакомых стоматологов… Полная благоговения — сподобилась разговаривать с гением! — я набрала его номер телефона. В трубке зазвучал тот голос, который запомнился по радиопередачам «Финал мира», — на редкость благосклонно зазвучал. Мы поговорили о тамплиерах, о философии истории, о фольклоре балканских народов, о… Находясь в потоке его рассуждений, я теряла всякую опору, пока вдруг неловкая догадка не осенила меня: да ведь он не понимает, с кем разговаривает! Я служила лишь подбрасывательницей новых точек, от которых он пролагал сложные маршруты своих рассуждений. Помнил ли он, что я — Фотина Морозова? Я не стала проверять. Оставила ему координаты лучшего стоматолога, какого знала (быть может он потом и не сообразит, откуда они взялись: подумает, что подбросили тамплиеры или кроулианцы), побыла ещё немного в потоке его мыслей (поток был неостановим, его хватило бы ещё на год) и попрощалась. Если даже он не помнил, кто я такая, было бы нелепо обижаться. На гениев не обижаются.
Я не хотела терять прежнюю среду. Просто у меня вечно образовывался то новый синопсис, то новый дедлайн. Поэтому среда теряла меня. И в какой-то момент потеряла совсем.
Глава 9Между нами, негритянками
Зато наша с Аллой переписка стала интенсивнее. Мы делились адресами букинистических магазинов и рассказами о свежепрочитанном и свежеувиденном. Мы обсуждали преподавателей ИЖЛТ. Мы обменялись семейными сведениями: я узнала, что у неё есть почти взрослая дочка с классическим домашним именем Тата (Татьяна или Наталья? Может, Тамара? Так и не спросилось), а она — что у меня есть муж, который, после того как ушёл с церковной работы, занялся собственным музыкальным лейблом. С Аллиной стороны периодически возникал некий Волк, с которым она обсуждала синопсисы и правила готовые романы, хотя роль этого мужчины в её жизни оставалась неясной: то ли коллега, то ли собрат по увлечению литературой, то ли любовник приходяще-уходящий… Однако, о чём бы мы ни беседовали, тема литнегритянства неизменно всплывала в письмах: так беременные в коридоре женской консультации обсуждают утреннюю тошноту и анализы мочи. Литнегритянство — столь необычное состояние организма, что хочется потолковать о том, что происходит, с товарищем по… нет, «по несчастью» не скажешь. Но по определенного рода тяготам — вне сомнения.
До чего же мы разные! Выяснилось, что Алла никогда не начинает писать прежде, чем уяснит последовательность всех эпизодов и то, как они происходили: неделя, иногда и больше уходит у нее на этот предварительный труд. Я так не смогла бы! Стоило получить синопсис, как меня тотчас окружала толпа: будущие персонажи толкались локтями, наперебой лезли на первый план, и надо было срочно запечатлеть что-нибудь из того, что они вытворяли, чтобы узнать о них побольше. А сюжет — сюжет они сами образовывали. Иногда они его меняли — не радикально, не до смены убийц и жертв, но достаточно для того, чтобы наполнить книгу иным содержанием, превратить ходульную детективную схему в рассказ о гневе, мести, жадности, любви, о том, куда все эти страсти порой приводят… Что бы я ни планировала для персонажей сначала, они все могли изменить, ввести новые эпизоды, сделать старые всего лишь фоном. Так стоило ли тратить неделю на бесполезный труд?
Общаясь с Аллой на эту тему, я лучше понимала себя. Свои особенности. Свои функциональные преимущества и недостатки.
И, как ни удивительно, обнаруживала, что не я прошу у нее советов, а она у меня…
Ещё Алла наконец-то поделилась своим рассказом. Рассказ был милый… ну да, почему-то именно слово «милый» первым приходило на ум, заранее критически настроенный — потому что мы обязывались быть критиками друг для друга. Действие разворачивалось на новогодней вечеринке за городом, и почему-то всё происходящее до болезненности напомнило мои одинокие бдения на студенческих каникулах в зимнем санатории, где было полно ровесников, однако я не смогла найти там компании, хотя, в общем, и не искала, просто если не складывается, то не складывается; несмотря на то, что в рассказе компания очень даже имелась, но её весёлость и шумность лишь подчёркивали одиночество героини, которая пыталась понять, любима она или нет, и отчаянно хотела быть любимой, и отчаянно сомневалась, что способна ею быть. То, как она замерзает в лесу, куда забралась вслед за любимым лыжником, было описано хорошим языком, не без сентиментальности, которой я даже чуть позавидовала: никогда не умела её себе позволять, а ведь для массового читателя это, пожалуй, самое оно, то, что надо вставлять время от времени как изюминку. В общем, рассказ получился негромким, но точным, с той проникновенностью, которая нередко избегает именитых писателей и ночует на страницах неизвестных публике, но настоящих авторов.
От Аллы же я узнала определенные тайны двудомского двора, то есть издательства Хоттабыча, то есть самого Хоттабыча. Когда-то в советские времена он был писателем, правда, малоуспешным: по крайней мере, его фамилия мне нигде не встречалась. Но с перестройкой он одним из первых понял, что люди хотят читать не Булгакова с Солженицыным, а всякую ерунду. Более того, Хоттабыч просек, какую именно ерунду хотят читать люди. В те времена страна, двигаясь победным шагом к распаду, не замечала этого, пялясь в телеэкран. Страну захватили в плен Изауры, Марианны, Лусии… Вот этих латиноамериканских барышень (точнее, сеньорит) и привлёк себе на службу Александр Давидович. Что он сделал? Да просто посадил энное количество людей просматривать сериалы и перекладывать их события в текст.
«Хуанита проснулась ранним утром и распахнула окно. Бразильский ветер овеял ей лицо ароматами фенхеля, жожоба и только-только начинающей расцветать ореганы. Но пиршество природы не согревало встревоженную душу рыжеволосой красавицы. „Придёт ли Анхелио?“ — стучало в висках. Накануне вечером они расстались так внезапно и так неловко…»
На Хуанитах, Анхелио и донах Педро Хоттабыч с лёгкостью могущественного джинна раскрутил издательство и сколотил первоначальный капитал, который позволил ему издавать что-то более серьёзное — например, детективы… Впрочем, не только детективы. Случалось мне в стенах издательства в ожидании бухгалтера, а соответственно и гонорара, брать со стеллажа в коридоре и начинать перелистывать какую-нибудь книжицу; чаще всего — из родного проекта, но также нередко и незнакомую, которая заинтересовала вдруг оформлением или названием… Свидетельствую: несмотря на то, что прибыль для Хоттабыча стояла на первом месте, а также на втором и почётном третьем, но случалось ему между делом издавать довольно неожиданные вещи. Странная проза, фантастика о революции и гражданской войне… Собственно, эти книжицы, попадавшиеся в руки, не давали мне уйти. Они внушали надежду, что хотя бы третьим эшелоном, не претендуя на популярность и вообще ни на что, я всё же могу оказаться здесь издана. Когда-нибудь. Как-нибудь. Если как следует постараюсь и зарекомендую себя очень прилежным, обязательным и талантливым литературным негром.
О Двудомском Алла не распространялась. Но я и так основное знала. Прочитала в сети сама.
Жил-был в позднем СССР весьма энергичный и жизнелюбивый следователь прокуратуры. Водил компанию с экономистами, артистами, инженерами, уголовниками, журналистами… много с кем водил! Любил застолья, любил выпить, со вкусом посидеть и порассказывать истории из своей без шуток обширной практики. За столом часто оказывался журналист Дубов, тяготящийся своей повседневной текучкой срочной словесности и желающий вырулить на привольную писат