ельскую стезю. Слушая байки советского сыска, он сообразил: а почему бы и нет? «А почему бы и нет?» — откликнулся на его предложение Двудомский, и соавторы на основании одного случая из следственной практики соорудили детективный роман… Впрочем, насколько подходило к этой паре слово «соавторы»? Пусть «со», но всё-таки «автор» — по идее это человек, который что-то пишет. На деле писал только один; второй лишь излагал историю. Роман в итоге получился — знаменитый в конце восьмидесятых роман «Как-то раз на Маросейке», который был дважды экранизирован и выходил сумасшедшими тиражами, попав в струю — точнее даже, в нарождающуюся волну произведений о бандюках. Соавторы поимели гешефт и решили, что есть смысл продолжать. На первом этапе тандем «Двудомский» имел свой стиль — стиль журналиста Дубова, которому выпал шанс ощутить себя писателем. Однако спустя некоторое время он ощутил себя им слишком сильно и перестал удовлетворяться заработками при необходимости скрывать своё имя. Дубов ушёл в свободное плавание, которое совершает и по сей день; писатель он конечно не первой величины, но собственной известности ему хватает. А Двудомский окончательно превратился из человека в проект и прочно осел за границей в любимом русскими классиками Баден-Бадене. По крайней мере, вёл он себя достойно: заполонив своими (то есть нашего проекта) книгами все магазины и лотки, на телеэкранах не мельтешил, широкомасштабных интервью о своей гениальности и нравственных вопросах современности не давал, не фотографировался ни с политиками, ни со сладкими кошечками-собачками…
А может, мельтешил — раньше, до того, как я автоматически начала делать стойку на все материалы, связанные с Двудомским? Я-то пришла в проект, когда это имя успело не только забронзоветь, но и оказаться неоднократно обгаженным голубиными лужицами.
Сейчас, когда Двудомского уже нет в живых, я жалею, что так и не проконтактировала с ним. Ведь у меня имелся телефон для экстренной связи (с адским количеством циферок из-за расположения за границей). Но я так и не сделала шаг навстречу, не позвонила, не сказала: «Здравствуйте, я ваш гострайтер». Вроде бы — кому и зачем это надо? Сейчас жалею. Было бы о чём написать сейчас в этом романе. Хотя бы о голосе: какой он был — хриплый, тонкий, мягкий, начальственный, вальяжный? Как отреагировал Двудомский на мой вопрос — отзывчиво откликнулся и всё объяснил, направил к редактору, рекомендовал не беспокоить его по таким мелочам?
Возможность узнать это осталась нереализованной. Как и многое в жизни.
«Имя, сестра, имя!» Ты, конечно, ждешь, читатель, что я проговорюсь, на кого работала. Может быть, даже пытаешься восстановить это по случайно просочившимся деталям. А может провоцирующе хмуришь брови: «Ну, если неясно, кто эти псевдописатели, какой вообще в книге смысл? Надо, чтоб начистоту, с документальными подтверждениями, черновиками, договорами. Без них — недостоверно: вдруг ты все придумала?»
Не пытайся, на провокации не поддамся. Будто не плевать мне, во что ты веришь, а во что нет! Я тебя в глаза не видела и дальше не увижу. Брошу лишь подсказку, что в этой книге есть стопроцентно правдивые детали романов и писательских биографий, перемешанные с сугубо вымышленными; если ты способен отличить одно от другого — дерзай! А насчет имени… Ну узнаешь ты, что твой любимый писатель создан литературными неграми. И-и-и-и?.. Если наркоман узнает, что его дилер убивает людей пачками, не платит алименты десятку своих детей от разных жён, а вдобавок в четвертом классе травил безобидного очкарика, неужели ты считаешь, наркоша перестанет покупать у него героин? Вот то-то же. Проблема не в том, что дилер — плохой человек, а в том, что наркоман сидит на игле.
А если ты не собираешься слезать с иглы, какая тебе, к чёрту, разница?
Глава 10Секреты мастерства и кое-что о страусах
Постепенно я нарабатывала профессионализм.
Я натыкалась на всё новые подводные камни и открывала для себя маленькие хитрости литнегритянской работы. Так, оказалось, что событий синопсиса хватает обычно на половину заказанного объёма. Казалось бы, ну и нормально, пусть роман получится маленьким, но напряжённым, на Западе все популярные романы примерно такие… Ан нет! В стране Достоевского издатели требовали от детективов солидности и весомости — точнее, увесистости. В результате русская поп-продукция середины нулевых страдала водянкой: вместо стремления к лаконичной занимательности бедняга негр обречённо размазывал по страницам пейзажи, философские рассуждения, родственников и знакомых главных героев… Но вот наступает момент, когда традиционные источники «воды» исчерпаны, а до желаемого объёма недостаёт четырёх авторских листов — и что дальше?
А дальше я, словно кролика из шляпы, вытаскивала дополнительную сюжетную линию. В синопсисе она отсутствует, но каким-то краем должна быть связана с ним. Приблизительно так: если жертву убили в поезде, милиция выходит на след организованной преступной группировки, промышляющей кражей багажа в поездах. Ура, тема найдена! Теперь описывай себе вдоволь структуру группировки, её главаря, её профессиональный жаргон, забавные случаи из практики — например когда воры стибрили чемодан сотрудника серпентария, набитый змеями… И хотя пьяному ёжику (а тем более среднепроницательному читателю) понятно, что похитители багажа здесь ни при чём, а убийцу требуется искать среди ближайшего окружения жертвы (основная сюжетная линия), зато литературный негр обрёл материал, которым он заполнит четыре авторских листа. И сдаст роман. И получит гонорар, во имя которого всё и делалось.
Довольно быстро я пришла к выводу: если нормальный роман — плод единения писателя и музы, то роман заказной — продукт борьбы литературного негра с синопсисом, который из помощника склонен превращаться во врага. Кто побеждал в этой борьбе? Подозреваю, потребитель нашей с Двудомским продукции. Который почему-то ведь продолжал всё это покупать и читать…
Так что же читатель — тот, ради кого, по идее, крутится-вертится вся колоссальная издательско-литнегритянская махина? Тут властвуют двойные стандарты. С одной стороны, издатель вроде бы бдит над тем, чтобы издательство выпускало то, на что клюнет читатель… Хотя что первично, а что вторично, спрос рождает предложение или предложение создаёт спрос, и как читатель узнает, что это ему нужно, если он не видел ничего, кроме бандитско-ментовских войн, — это вопрос другой. Но, по крайней мере, как источник денег читатель удостаивается какого-никакого уважения. Однако его не уважают во всех других аспектах. И я на собственном опыте убедилась, что трудно не заразиться неуважением, которым пропитана вся работа как литературного негра, так и взаимодействующего с ними редактора.
В начале работы я чувствовала себя сестрой милосердия, обязанной помогать всем страждущим и обремененным без разбора. Постепенно всё чаще стал всплывать вопрос: какой он — читатель проектов? Почему у него начисто отсутствует… даже не литературный вкус, а тот отдел мозга, который улавливает, что книга вообще бывает как-то написана, что в ней, на минуточку, есть не только сюжет? Ничем иным нельзя объяснить то, что читатель не замечает разницы между литнегритянскими стилями. Всё же невозможно утрамбовать себя до конца, до такой степени, чтобы подверстаться под безликость: один пишет длинными периодами — у другого абзацы из трёх строчек; один заинтриговывает читателя массивными описаниями — другой развлекает диалогами, составляющими три четверти текста… Как можно всего этого не видеть? Как?
Однажды мне довелось побывать на экскурсии в подмосковном хозяйстве, где выращивают страусов. Грациозные пернатые жирафы расхаживали внутри просторной бетонной ёмкости, похожей на безводный бассейн. При попытке сфотографировать такое существо оно чуть не склюнуло мобильник. «А они вас узнают? Привязываются?» — растроганная длинными ресничками вокруг страусиных гигантских глаз, спросила я служителя. «У них памяти хватает на три дня, — поставил он крест на моей сентиментальности. — Дальше наступает перезагрузка».
Типичный читатель проекта глупее страуса: памяти хватает на один роман. Дальше наступает перезагрузка. То, из-за чего придирается к литнеграм Хранитель Информации — логические несостыковки, полностью меняющие биографию постоянные персонажи, накладки в описаниях семейной жизни главного героя — проходит бесследно для читателя проекта, не оставляя на его безмятежном потребительстве новых романов ни следа. Хранитель Информации об этом знает и потому не слишком придирается: на моей памяти не было случая, когда из-за такой мелочи велели бы переделывать роман. Сроки поджимают, скорей-скорей, сойдёт и так, для кого там стараться!
Мне трудно сказать, каковы представления о мире у страуса; что они считают возможным в принципе, что невозможным. Удивился бы страус, если бы на его глазах слон взмыл в небо как воздушный шарик, понятия не имею. Но точно знаю, что представления о возможном и невозможном у читателя проекта крайне размыты. Его не смущает огромное количество Двудомского на всех придорожных лотках, он искренне верит, что роман в пятнадцать авторских листов возможно накалякать за три недели и ещё при этом вести светскую жизнь, и никак не ограничивать себя в жизни личной, и после всего успевать ещё лопотать в интервью о светских новостях, о детях и домашних питомцах. Нет, вряд ли типичный читатель проекта тупее страуса. Но где-то на его уровне точно.
Но если читатель проекта настолько презренное существо, почему я всё-таки упорно вылавливаю алогичности синопсиса и довожу сюжет до максимально возможной внятности, стройности и продуманности? Зачем, теряя в скорости, возвращаюсь к предыдущему абзацу и правлю фразу, которую, точно знаю, проскользят глазами и не заметят? Ради кого это всё?
Во-первых, для себя: писать детектив, в котором концы с концами сходятся, а события вытекают одно из другого, намного легче (ну, мне, по крайней мере). Во-вторых… тоже для себя, но прошлой: для наивной, но неглупой потребительницы детективов. Помнится, в эпоху аспирантуры попалась мне одна книжуся. Главную героиню преследовала девушка, которая представлялась именем цирковой артистки, умершей много лет назад и очень на неё похожей. В конце концов выясняется, что они обе — дочери от разных отцов той самой артистки, ныне здравствующей, просто сменившей имя… И вот на этом моменте поехала моя читательская крыша. Допустим, главная героиня могла ничего не знать о прошлом матери — хотя вроде бы времена «Принцессы цирка» давно миновали, и такая деятельность позором не считается. Допустим даже, бывшая акробатка уничтожила все свои фотографии циркового периода, о котором хотела забыть. Но как, ну как, спрашивается, девушка могла не заметить сходства преследующей её фурии с матерью и с собственной персоной, которую ежедневно видела в зеркале? Я осталась разочарована: мне подсунули обманку! И теперь мне как-то не хотелось подсовывать обманку… не страусу — самой себе.